Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945 - Александр Геннадьевич Зорихин
Тем не менее в мае 1931 г. Разведуправление подготовило совершенно секретный «Обзор организации и вооружения Красной армии с точки зрения её сопоставления с японской армией», в котором констатировало переход Красной армии на новую организационно-штатную структуру, насыщение войск танковой и авиационной техникой, появление у СССР средств ведения химической войны. По данным разведорганов, в РККА уже были созданы 4 механизированные бригады, 3 отдельных танковых полка, отдельные танковые батальоны и роты, в кавалерийских корпусах появились подразделения бронеавтомобилей. Японские Вооружённые силы уступали советским не только в организации и численности танковых войск, но и в таком важном компоненте войны, как применение боевых отравляющих веществ: если в Красной армии в каждой воинской части имелся 1 взвод химических войск и, кроме того, были организованы 1 отдельный полк и 3 отдельных батальона, то в японской, по мнению составителей доклада, подготовка к химической войне находилась на низком уровне.
Не ускользнула от внимания военной разведки и диспропорция в насыщенности пехотных частей обеих стран пулемётно-артиллерийским вооружением: по сравнению со стрелковой дивизией Красной армии японская пехотная дивизия имела в 3,5 раза меньше тяжёлых пулемётов и в 1,3 раза орудий.
Касаясь ВВС, аналитики РУ ГШ отмечали: «Производственные мощности советской авиационной промышленности позволили ей выпустить в 1929 г. около 600 самолётов, и сегодня нужно признать значительный рост авиационного парка… Советская авиационная промышленность под руководством главным образом технических специалистов из Германии наладила выпуск современной, конкурентоспособной авиатехники и авиационных двигателей». По мнению японцев, наглядным подтверждением усиления советских ВВС стало двукратное увеличение числа авиационных эскадрилий в 1927–1931 гг. с 85 до 170. Общий вывод аналитиков был следующим: «Цель проводимой с 1923 г. реорганизации и перевооружения Красной армии – доведение её до уровня сильнейших армий мира, и она практически выполнена»[258].
Основные тенденции советского военного строительства японцы подметили верно. За три года реформ численность танков Красной армии возросла с 79 в 1928 г. до 814 в 1931 г., боевых самолётов – с 1348 до 2278, были сформированы отдельная механизированная бригада (1930), 3 отдельных танковых полка (1924, 1929), механизированные полки кавдивизий и танкетные батальоны стрелковых дивизий (1931). Химические войска появились в РККА ещё раньше: отдельный химический полк был образован в 1927 г., а взводы противохимической обороны стрелковых и кавалерийских полков – в 1924–1925 гг. Производство авиадвигателей за первую пятилетку по сравнению с 1928 г. выросло в 6 раз[259].
В целом японская разведка располагала относительно точными сведениями о советском военном потенциале: в 1925–1931 гг. Разведуправление ГШ установило дислокацию практически всех соединений Красной армии и численность её самолётного парка, но допустило ошибки в оценках бронетанковой техники. Объяснялось это тем, что, как сообщал в 1933 г. руководству страны начальник Разведупра Я.К. Берзин, дислокация стрелковых частей и конницы до 1932 г. была несекретной и нередко официально доводилась до иностранных военных представителей в СССР[260]. Большой объём сведений о РККА японская военная разведка черпала из материалов советской печати, хотя определённую лепту в искажение данных вносила доводимая до Токио дезинформация органов госбезопасности и Разведупра.
Таблица 3
Оценка органами военной разведки Японии Вооружённых сил СССР в 1925–1931 гг. (в скобках – реальное положение)[261]
Первое место среди поступавшей в Генштаб информации о состоянии оборонного потенциала СССР занимали доклады военного атташе в Москве, которым после отъезда Комацу-бара в декабре 1929 г. стал подполковник Касахара Юкио. В отличие от Комацубара новый резидент принадлежал к лагерю «ястребов», ратовавших за скорейшее нападение на СССР. В «Соображениях относительно военных мероприятий империи, направленных против Советского Союза» от 29 марта 1931 г., он, в частности, аргументировал необходимость нападения тем, что «через 10 лет – когда второй пятилетний план будет близок к завершению… Советский Союз поставит проблему независимости Кореи и приступит к полному изгнанию всех японских концессионеров по рыболовной, нефтяной, лесной и угольной части с советской территории». Поэтому Касахара считал, что «японо-советская война, принимая во внимание состояние Вооружённых сил СССР и положение в иностранных государствах, должна быть проведена как можно скорее». Для этого военный атташе предлагал сколотить антисоветский блок из Японии, Польши, Румынии и Франции и, выбрав удобный момент, захватить Дальний Восток и Забайкалье. Проведение полномасштабной войны требовало коренной перестройки военной машины империи, так как «Красная армия в настоящий момент по части оснащения авиацией, химическим оружием, автоматами, артиллерией и бронечастями, т. е. почти по всем видам вооружения, превосходит японскую», поэтому Касахара предложил развёрнутую программу переподготовки и перевооружения армии. Особая роль отводилась разведывательным органам. Касахара, в частности, предлагал увеличить число японских военных стажёров в советских частях и учредить в аппарате военного атташе должность резидента по технической разведке. Кроме того, он настаивал на создании разведпункта в Румынии для изучения ситуации в этой стране и политического давления на её руководство. По линии оперативной разведки Касахара выступал за консолидацию всех белоэмигрантских организаций для их использования во время войны в пропагандистско-подрывных операциях и за активное изучение Маньчжуро-Монгольского театра военных действий[262].
Однако реализация каких-либо предложений зарубежных представителей армии по нападению на СССР обуславливалась, прежде всего, захватом Северной Маньчжурии, а этот вопрос стал на рубеже 20—30-х гг. предметом ожесточённых дебатов между дипломатическими и военными кругами. Сменивший Танака Гиити в июле 1929 г. на посту министра иностранных дел Сидэхара Кидзюро провозгласил политику невмешательства во внутренние дела Китая, признав Маньчжурию его суверенной территорией, что прямо противоречило установкам предшествующего Кабинета министров[263].
В то же время Генеральный штаб Японии выступал за более активные действия в Маньчжурии и Внутренней Монголии. В подготовленном им в апреле 1931 г. докладе «Оценка ситуации в мире» предлагался трёхэтапный план разрешения континентальной проблемы: сначала разработать программу политических и подрывных акций против правительства Чжан Сюэляна, затем, расшатав основы фэнтяньской клики, вооружённым путём свергнуть её и привести к власти прояпонские силы или создать марионеточное государство, после чего оккупировать Маньчжурию. Однако реализация этой программы откладывалась до момента ухода в отставку Сидэхара[264].
Отражением острых дискуссий в руководстве Японии и принятия армией позиции временного избегания войны с СССР до окончательного разрешения «маньчжуро-монгольской проблемы» стало сохранение существовавшей системы сбора развединформации о Советском Союзе. Вопреки предложениям Касахара, РУ ГШ не стало учреждать резидентуру в Румынии или увеличивать штаты военного атташата в Москве
