Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака
– Братцы, а я? – крикнул Саакашвили.
– Оставь эту машинку и иди, – разрешил Янек.
– Никто не украдет! Здесь ни одной живой души нет, – сказал Вихура.
Шарик катался по траве, вытряхивая из шерсти пыль. К экипажу подбежал Саакашвили, обнял Густлика и Франека.
– Хорошо! – сказал он. – Я загадал, и вышло, что встречу в этом году девушку.
– Или двух, – лукаво произнес Густлик, обхватив рукой Григория.
Павлов и Кос стояли в стороне. Перед ними внизу лежал освещенный предвечерним солнцем городок.
– Хороший город, – в задумчивости произнес Иван. – Когда о войне забудут, здесь людям будет хорошо.
По другой стороне рва форта, по пустынной тропинке сквера шел черный кот.
– Посмотри-ка, Шарик, – показал Янек на кота.
Собака встала, но посмотрела в противоположную сторону, за спины танкистов, обнажила клыки.
В этот момент прозвучал выстрел. Четверо танкистов мгновенно обернулись, вскинули оружие, но не нажали на спусковой крючок. Метрах в пятидесяти стоял паренек лет пятнадцати с повязкой фольксштурмовца на рукаве. Бросив винтовку на землю, он поднял руки.
Павлов сделал четверть шага вперед и медленно, а затем все быстрее стал поворачиваться всем телом, одновременно падая навзничь.
– Убью! – пригрозил Вихура.
– Гад, – вырвалось у Саакашвили.
– Погодите, – остановил их Густлик. – Я…
Кос привстал на колени над капитаном.
– Иван…
Раненый двинул рукой и вытащил из нагрудного кармана взрыватель.
– Выброси, Янек, чтобы кого не покалечило.
Он еще раз протянул руку, подал логарифмическую линейку, но говорить уже не мог: силы оставили его. Судорога боли пробежала по лицу сапера, застыли мышцы челюстей. Янек поднял с травы шлемофон, положил на глаза убитого и встал.
Елень держал за воротник позеленевшего от страха немца.
– Последнюю пулю выпустил. Больше у него не было патронов.
Паренек, не понимая, что они говорят, смотрел с ужасом на убитого, на стволы автоматов и вдруг, поняв, что ничто его не спасет, истерично выкрикнул:
– Хайль Гитлер!
Густлик наотмашь ударил его.
– Заткнись! Если бы вам еще один Гитлер объявился, то уж потом некому было бы говорить по-немецки.
Янек горящими сухими глазами всматривался в фольксштурмовца. Он почувствовал неожиданную дрожь в мышцах и движением ствола дал знак Густлику отойти в сторону.
Елень, вопреки этому жесту, вышел немного вперед и сказал:
– Он пленный. И еще глупый.
Жестом он приказал Вихуре и Саакашвили, чтобы они забрали парня. Когда те исчезли на лестнице, он наклонился и поднял убитого Ивана.
Кос словно обезумел.
– Хватит этого, хватит! – Он изо всех сил швырнул автомат на землю.
– Подними, – грозным голосом приказал Елень.
Несколько секунд они измеряли друг друга свирепый взглядом.
– Пока не прикажут, не имеешь права бросать оружие.
Густлик с погибшим на руках двинулся к железной лестнице. Через несколько шагов он увидел стоящий внизу танк, а около него Григория, Вихуру и пленного.
– Никто ничего не видел. И я не видел. И ты никогда не бросал автомата, – обратился он к Янеку.
33. Пары
Жара стояла такая, что даже листья на ивах седели и увядали, – только от воды шла прохлада. Оба Шавелло на сбитой из досок лодке, остро пахнущей смолой, возвращались по Нейсе на немецкий берег. Константин в очках сидел на носу, рассматривая на ладони созревшие колосья ржи и мысленно прикидывая, что минуло уже три месяца, как война кончилась, а службе еще и конца не видно.
Юзек неторопливо греб, подставив лицо солнцу. Приблизившись к берегу, он взялся за шест и несколько раз изогнул спину, напрягаясь при отталкивании.
Причалили, как обычно, – около ствола дерева, сваленного весенним паводком, а может, и польским снарядом в апреле. Константин замкнул цепь от лодки на висячий замок, а Юзек засунул весло в заросли ивняка, под засохшие прошлогодние листья.
По крутой тропинке они выбрались на взгорок. Отсюда уже можно было увидеть расположившуюся танковую роту, а справа – небольшую деревеньку, утонувшую в зелени деревьев.
– Зайдем? – спросил Юзек.
– Обязательно, – ответил Константин и зашагал в сторону деревни.
В саду, около первого от берега домишка, стоял старший сержант Саакашвили и с удовольствием ел сорванное с ветки спелое яблоко. Рядом, за садовым столом, сидел подпоручник Кос, старательно что-то подсчитывал и записывал в слегка обгоревшую тетрадь в синей обложке.
– Можно? – спросил Константин, опираясь рукой на забор.
– А как же! – пригласил он и крикнул, повернувшись к дому: – К нам гости!
– Какие гости?! Мы только так зашли.
– В самый раз.
– Да ну, какое там. – Константин присел на скамейку и показал колосья. – Мы из-за Нисы, из нашей деревушки, возвращаемся. Вот хоть и поздно посеяно, а уже время приходит снимать урожай.
Из глубины сада и из домика выскочили остальные члены экипажа: Елень, Вихура, Черешняк – в новой отглаженной форме, с Крестами Храбрых и медалями на груди. Приветствовали гостей, усаживались рядом.
– Если через неделю не начать косить, хлеб станет осыпаться, – объяснил Шавелло.
– Кому холодного кваса? – Гонората вынесла запотевший от холода жбан и глиняные кружки.
– А, хозяйка! – приветливо встретил ее Константин. – А когда же мы хозяйками обзаводиться будем?
– Что ты, дядя? Мне еще рано, – устыдился Юзек.
– Ты думаешь, у меня глаза на затылке и я не вижу, как ты на ту радистку смотришь? Тебе пора и ржи пора пришла. Только ты не очень-то смелый.
– Пора, – согласился Черешняк. – Я, может, и помог бы жать, – пообещал он, раскусывая твердое зерно.
– Сидим и сидим здесь, – проворчал Вихура. – Дома всех хороших девушек расхватают, а нам некрасивых оставят…
Григорий подошел сбоку и, обняв Франека за плечи, шепнул ему на ухо:
– Ханка красивая девушка.
– Сердится уже вторую неделю, – буркнул плютоновый.
– Не сердилась бы, если б не любила, – тихо сказал Григорий и с печальной улыбкой на лице отошел в сторону.
– Я же тебе, умная голова, уже втолковывал, почему мы здесь должны торчать, – гремел голос Густлика, стучавшего по столу кулаком.
– Из армии, если нет приказа, не уйдешь… – осмелился вступить в разговор Юзек.
– Не в том дело. Сейчас в Потсдаме главы правительств союзников совещаются. О границах речь идет.
– Недалеко до того места, где вас подхорунжий Лажевский в плен взял, – добавил Черешняк.
– Не болтай, Томек, когда я говорю. О границах там речь идет. Сталин говорит, что граница должна проходить по этой Нисе, у которой мы стоим, а Черчилль пальцем по карте водит, а притворяется, что не может найти.
– Может, по-английски другими буквами пишется, – высказал сомнение Константин.
Елень, пропустив замечание мимо ушей, продолжал:
– Тогда русский генерал говорит ему: «Товарищ Черчилль, это почти там, где польские дивизии стоят», а сейчас все знают: в политике они могут ошибиться рекой или городом, но где чья дивизия – каждый знает.
– От нашего правительства там тоже есть представители, и они объясняют им что и как, – снова вмешался Черешняк.
– Тебя, Томек, как послали в Варшаву, так ты с тех пор поумнел.
– Следующий раз, сержант, сам поедешь.
Елень замахнулся, чтобы стукнуть его, но остановился и шепнул Косу:
– Командир.
– Смирно! – подал команду Янек.
– Вольно, вольно! – крикнул генерал, входя в калитку. – Я здесь по своим делам. Забежал в госпиталь только за лекарствами, но получил от сержанта Огонька приказ заехать к вам.
– А девчата? – спросил Григорий.
– Одну привез, – генерал показал на Марусю, бегущую от калитки, – но Лидки у радиостанции уже не было. Наверно, возвращаясь, обучает свое войско на марше.
– Выпьете квасу, пан генерал? – спросил Густлик. – Или, может, чего-нибудь покрепче?
– Есть спирт на меду, – предложила Гонората.
– Лучше квасу, если холодный…
Генерал поднес ко рту заиндевевшую кружку, и в этот момент в сад вбежала Лидка, а за ней две одинаковые радиотелеграфистки. Все трое смутились не столько от присутствия генерала, сколько от его веселого смеха, которым он их встретил.
– Если б вы раньше ей присвоили звание сержанта и дали бы этих двух девушек, то мы войну в апреле бы кончили, – убежденно произнес Густлик.
– Лидка хороший командир, – похвалил Кос. – Чтобы легче различать помощниц, она Ханю сделала ефрейтором.
Помогая сесть на скамейку, он протянул девушке руку и легко сжал узкую ладонь, на которой огонь оставил полосы гладкой побелевшей кожи.
Сестры Боровянки не говорили ни слова. Они скромно стояли в стороне, заняв такую позицию, чтобы Аня могла поглядывать на Юзека Шавелло, а Ханка – чтобы повернуться спиной к Франеку Вихуре.
Генерал допил, вытер ладонью губы и, поставив кружку на стол, наклонился к Гонорате:
– Квас превосходный. Чем же мне отблагодарить вас за него?
