Павел Ефремов - Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

Первым это обследование проходил я, и надо сказать, что вышел после него на полусогнутых, со страшной резью во всех мышцах, начиная от брюшного пресса и кончая икрами ног, и вдобавок взмокший, как после кросса. Петрович, который курил только от случая к случаю, всю автономку минимум по два часа тягавший самодельную штангу в трюме 4-го отсека и после этого залпом выпивавший банку сгущенки, снисходительно осмотрел мое трясущееся от пережитого тело и констатировал:

— Слабак ты, Борисыч! Покатался 10 минут, и уже как сопля.

И после этого, расправив богатырские плечи, шагнул в кабинет. Далее у нас обоих был запланирован визит к зубному врачу, и я остался ждать Петровича в кресле рядом с кабинетом, постепенно восстанавливая дыхание и успокаивая подергивающиеся от пережитого напряжения руки. Прошло минут пятнадцать, я уже практически вошел в норму, но мой бравый комдив все еще не выходил. Я уже начал беспокоиться, что мы опоздаем к зубному, когда дверь тихонько приоткрылась, и оттуда практически выполз Петрович. Он был словно выжатая тряпка, и тихонько матерился себе под нос. В кресло он практически рухнул, и, с трудом переводя дыхание, поведал, что испытал.

В кабинете Петровича, как и меня, заставили раздеться до трусов и облепили датчиками. За приборы уселся старенький доктор с университетской бородкой, и, поправив очки на носу, предложил начать крутить педали. Петрович, ни капли не сомневающийся в своем здоровье, снисходительно улыбнулся и подналег на педали. На удивление, они стали крутиться крайне неохотно и даже с довольно большими усилиями. Петрович поднажал, и колеса стали медленно, а потом все быстрее раскручиваться. Доктор в это время щелкал приборами, что-то записывал, и, наконец, выждав пару контрольных минут, начал уже внимательно изучать показания.

— Что-то вы, милейший, сачкуете! Показания, извините, словно у девицы-курсистки. Ну-ка поднажмите. А я вам нагрузочки добавлю.

Сравнение с курсисткой Петровичу не понравилось, но он деликатно смолчал, а только приналег на руль и еще сильнее закрутил педали. Они двигались еще труднее. Петрович уже не улыбался, а налегал и налегал на этот псевдовелосипед, который, казалось, с каждым поворотом шел все туже и туже.

— Товарищ офицер, извините, не знаю вашего звания, ну нельзя же быть таким лежебокой! У вас показатели на уровне пятиклассника. Напрягитесь же. — и доктор снова что-то подкрутил на приборе.

Петрович побагровел и напрягся в очередной раз. Светлые мысли о своем физическом совершенстве уже давно покинули его голову. Хотелось только закончить эту пытку так, чтобы не краснеть после. Комдив не считал минуты, ему уже казалось, что он крутит эти чертовы педали не меньше часа. Уже начало сбиваться дыхание, а по спине предательски поползли струйки пота, стекая между лопаток. Но Петрович не сдавался и, сцепив зубы, продолжал вертеть и вертеть их, не снижая взятого темпа, а то и стараясь, насколько возможно, ускориться. А доктор все бурчал и бурчал что-то, с недовольным видом щелкая рычажками и рассуждая о здоровье всего военно-морского флота в целом. И вот подошел момент, когда комдив внезапно осознал, что еще немного — и он просто остановится по причине полной физической измотанности. Он уже собирался, скомкав гордость, попросить у старикашки-доктора пощады, как вдруг тот сам неожиданно и как-то виновато промямлил:

— Стоп. Остановитесь, пожалуйста.

Петрович затормозил велоэргометр с такой скоростью, как только тормозят профессиональные гонщики на трассе «Формулы-1». Мгновенно ноги налились свинцовой усталостью, заныла спина, да и вообще все мышцы, какие возможно. Комдив вдруг неожиданно понял, что если сейчас доктор снова даст команду на старт, он просто физически не сможет ее выполнить. Но такой команды не последовало. Доктор, то снимая, то снова надевая очки, подслеповато щурясь, разглядывал показания приборов, что-то бормоча себе под нос, и вдруг, как-то искоса посмотрев на Петровича и сразу опустив глаза, негромко выдавил из себя:

— Знаете, милейший, я тут как-то по-старчески, уж не знаю, как правильно сказать. Обосрался я, милейший. Уж будьте милостивы, простите старика.

Петрович, уже не так бурно вздымавший грудь и успевший привести дыхание в более или менее спокойную фазу, в недоумении спросил:

— А что такое-то?

Доктор снова снял очки, протер их, водрузил на место.

— Видите ли… ну… как бы… ну вижу я, что не соответствует ваша фактура результатам. И оказалось. Простите уж старика, вы просто все это время на тормозе педали проворачивали.

Петрович онемел. Доктор, воспользовавшись шоковым состоянием комдива, что-то быстренько черкнул в его истории болезни, и еще раз взглянув на ее обложку, уже менее виновато и с подчеркнутой бодростью протянул Петровичу его историю болезни:

— А вы что расселись-то, Святослав Петрович?! Слезайте, слезайте. Вот, берите. Физические нагрузки вам не нужны. Все у вас в порядке! Отдыхайте, психологический отдых вам не помешает, вижу, нервишкито пошаливают.

От усталости Петрович даже ответить ничего не смог. Он только молча сполз со своего пыточного агрегата, постанывая сквозь зубы, оделся и выполз в коридор, где его ждал я. Больше в этот день комдив не пошел ни к каким врачам. Он удалился в свой номер и до вечера периодически отмачивался в душе, сидя под струями на табуретке. С его слов, он только тогда понял, что значит походка, как у краба, и что такое чихнуть так, чтобы все мышцы ныли. И если у меня после езды «без тормозов», ноги болели пару дней, то Петрович целую неделю садился на стул, придерживаясь руками, чтобы не рухнуть на него.

Потом, когда я уже не первый раз отбывал послепоходовый отдых в санатории, я, памятуя Петровича, каждый раз наотрез отказывался кататься на этом велосипеде, отговариваясь тем, что не из космоса вернулся, да и психологический отдых для подводника гораздо важнее.

Замполиты, политруки… а по-прежнему — комиссары!

Он не офицер, а замполит. И вообще, запомни, сержант: есть офицеры, а есть политработники. Никогда их не путай и не смешивай.

О мастерах политслова и воспитателях человеческих душ разных опусов написано немало, основная часть которых ими самими и создана. И если мы нынешние, не имеем никакого морального права говорить о политруках Великой Отечественной, то о нынешних знаем не понаслышке, и не из их же воспоминаний. И тем более просто невозможно, говоря о нашем доблестном Военно-морском флоте, обойти стороной их, наших рыцарей первоисточников и апологетов линии партии. Ведь, как говорил мой самый последний заместитель командира по воспитательной работе, корабль без замполита, что деревня без дурачка.

Первый заместитель командира по политической части, встретившийся мне на действующем флоте, был, пожалуй, и последним, который полностью соответствовал тому идеалу замполита, которого хотел бы иметь каждый здравомыслящий моряк. Капитан 1 ранга Палов Александр Иванович был передовым офицером буквально во всех отношениях, что и подтверждал неуклонно все последующие годы. Политруком Александр Иванович стал нестандартным образом. Никаких политтехникумов он не заканчивал, а доблестно оттрубил пять лет на дизельном факультете одного из питерских училищ, после чего очутился в граде Полярный на должности командира моторной группы дизельной подводной лодки, без малейших перспектив к росту в звании на ближайшее десятилетие. Поплескавшись пару лет в мазуте и дизтопливе, Палов окончательно понял, что, кроме хронического радикулита, геморроя и ритуального залпа на кладбище, ничего более он здесь не заслужит и что пора сваливать с дизелей куда угодно, хоть в начальники пекарни. На его счастье, в Вооруженных силах в очередной раз обнаружилась огромнейшая недостача в политкадрах, и партия объявила мобилизацию для затыкания идеологических дыр. Старший лейтенант Палов на этот зов откликнулся, и родная партия протянула ему свою могучую руку. А если принять в расчет то обстоятельство, что Палов был секретарем комсомольской организации своего корабля и не раз опрокидывал стопарик шильца на брудершафт со своим замполитом, то его гладкий переход в идеологические работники был просто предопределен свыше.

Став политработником, Палов тем не менее сохранил все замашки механического офицера. То есть к формальным делам относился формально, но молодцевато, и тащил все, что плохо лежит. Авось пригодится. Эта постоянная «готовность к подвигу» и потащила наверх Александра Ивановича. К чести Палова надо сказать, что ответственности он не боялся, брал на себя все и умел сделать «из говна пулю». Естественно, руками личного состава. Я тоже попал под его пресс в первые месяцы службы, когда неосторожно признался, что умею неплохо рисовать. Палов задействовал меня во всем, где был нужен карандаш и фломастеры. Вырваться из-под его опеки помогло лишь то, что я был единственный молодой лейтенант в БЧ-5. Мой седовласый механик, когда отсутствие меня на занятиях по специальности стало хроническим, минут на двадцать уединился с Паловым в его кабинете и, судя по звукам, раздававшимся из-за двери, очень доходчиво объяснил заму, кем я пришел служить на флот. Зам с его доводами нехотя согласился и оставил меня в покое, лишь изредка вызывая в час политаврала, и то с разрешения механика. Свою ненужность в повседневной жизни корабля Александр Иванович осознал, еще будучи мотористом, а посему своим присутствием радовал нас только по необходимости. И то крайней. Все были довольны: и он, и мы. А когда наш экипаж загремел на полгода в Северодвинск ремонтировать родной корабль, зам, пообтершись недельку в бригаде, испарился на все полгода, проявившись с немного опухшим лицом за пару дней до отъезда. Причем последний раз перед исчезновением его видели поздно вечером, бредущего из нашей гостиницы в обнимку с чемоданом. Чемодан зам обнимал левой рукой, а правой — симпатичную молодую особу женского пола.