Павел Ефремов - Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания
Каперанг, слушая командира, механически покачивал головой.
— Да все так! И сам знаю. Если не запустите холодилку, неделька такая будет. Как в молодости.
Потом повернулся к флагманскому.
— Анатольич! Все силы БЧ-5 в корму! Постарайтесь. Пожалуйста.
Прошло два дня. За это время холодильная машина 8-го отсека три раза выходила на рабочий режим, но через пару часов переставала держать давление и валилась. За бортом к этому времени потеплело, как в Сочи в начале сезона. Самыми прохладными местами на корабле стали ракетные отсеки, где климат поддерживался собственными локальными холодилками первый торпедный отсек, в котором всегда было традиционно холодно, и десятый, где греть воздух было попросту нечем. Слава богу, холодильные машины провизионок работали без сбоев, и продовольствие портиться не начало. В остальном корабль был уже не предбанником, а сауной в процессе разогрева. Особенно тяжко приходилось на пультах и боевых постах 3-го отсека, где масса приборов и ламп без охлаждения нагревали воздух внутри выгородок чуть ли не до пятидесяти градусов. А при включении вентилятора на пульте ГЭУ из ветразеля начинал дуть влажный горячий воздух, хотя и забирался он из трюма. Вообще, третьему отсеку, в котором было сконцентрировано все управление кораблем, приходилось несладко. С ним мог сравниться только 5-бис отсек, в котором готовили пищу и спали. В обоих отсеках было, как в хороший летний день на пляже. ЗКД, наконец окончательно осознавший масштабы бедствия, неожиданно проявил глубочайшую человечность и разрешил нести вахту в трусах, являясь одетыми только на развод. Когда по палубам замелькали голые мужские тела в нежно голубых разовых трусах, корабль еще больше стал напоминать общественную баню. Начались обмороки, и наш эскулап носился по отсекам, «оживляя» народ всеми доступными ему средствами и рекомендуя всем побольше пить. Вся турбогруппа просто жила в 8-м отсеке, а флагманский, механик и комдив выбирались оттуда только на вахту. Мы же между вахтами бегали в 9-й отсек, чтобы ополоснуться в трюме забортной водой, которая хоть и немного освежала, но была все же очень теплой. Матросы между вахтами старались спрятаться от жары в трюмах ракетных отсеков, куда их до этого особо и не пускали, а офицеры и мичманы тоже разбредались по кормовым отсекам, ища место попрохладнее. Лично я, по старой памяти, три ночи спал на нижней палубе десятого отсека на ватниках, уступая ватник лишь своему сменщику с пульта ГЭУ.
На третий день этого кошмара по корабельной трансляции прошла странная команда:
— Внимание всему личному составу! У кого есть пятикопеечная советская монета, срочно прибыть с ней в 8-й отсек! Это очень важно! Повторяю! У кого есть пятикопеечная советская монета, срочно прибыть с ней в 8-й отсек!
Вещал сам командир, и это подействовало. Хотя страна и развалилась уже несколько лет назад, на удивление, одна такая монета отыскалась у какого-то матроса. Он примчался в 8-й, зажав ее в руке, после чего, буквально через пару часов, произошло чудо. Жара начала спадать. Медленно, но неуклонно. Из отсечных вентиляторов подул вполне прохладный воздух, а доктор констатировал уменьшение полуобморочных обращений к нему. Холодилка 8-го наконец вышла на рабочий режим и работала так, как и должна была с самого начала.
Корабль остывал около суток. Уже часов через шесть ЗКД приказал экипажу одеться и больше не рассекать по кораблю в трусах с торчащими из заднего кармана сигаретами. Замполит переселился из торпедного отсека в свою каюту, и у него, впрочем, как и у всего экипажа, проснулся зверский аппетит, на несколько дней задавленный нашими «военно-морскими тропиками». Мало-помалу жизнь вошла в привычную колею, и уже через неделю об этих днях вспоминали только в курилке и непременно со смехом. Я тоже смеялся, но только не над этим. После первых двух своих походов я уяснил, что трехмесячное заточение в прочном корпусе очень негативно влияет на мой внешний вид. Живот вырастал огромный до неприличия. Поэтому уже в более зрелом возрасте я старался придерживаться если не жесткой диеты, то хотя бы какого-нибудь разумного ограничения количества поедаемой пищи и ежедневно занимался минут по тридцать-сорок спортом. Вследствие чего вел строгий учет веса, каждые три дня взвешиваясь у доктора в изоляторе и вычерчивая график колебания своих килограммов на стенке в каюте. Так вот, за эти несколько «тропических» дней, во время которых я, естественно, спортом не занимался, да и на пищу практически не налегал, у меня «вылилось» из организма 5,5 килограмма веса вместе с потом, мочой и нервами. А вообще все закончилось по-флотски бодро и без замечаний. По приказу ЗКД, ситуация с холодильной машиной 8-го отсека с самого начала не нашла отражения в вахтенных журналах, и по всем отчетным документам холодилка завелась, как по инструкции, «от ключа».
Только потом, наверное, недели через две после того, как мы вернулись из похода, на одном из построений на пирсе старшина команды турбинистов старший мичман, ходивший в море еще тогда, когда я писался в штаны, подошел к нам и протянул руку. На огромной ладони лежал простой медный советский пятак с аккуратно пробитой посередине микроскопической дырочкой.
— Вот. Дроссель самопальный пятикопеечный, бл… А сказали бы заранее, что в теплые края идем, может, и не было бы этого геморроя. Холодилка-то вся убитая была. Я перед автономкой всех предупреждал, что в ПЭЖе не заработает, полностью перебирать надо. А мне все лапшу на уши вешали, не идем на юг, не идем. Эх.
И шлепнув почему-то мне на ладонь этот пятак, старшина повернулся и встал в строй.
Я сохранил этот пятак до сих пор. Он лежит у меня в одной из коробок, где я храню никому не нужные мелочи и безделушки, у каждой из которых есть своя, абсолютно неповторимая, история. А вот что бы было, если бы на корабле так и не нашелся этот медный осколок исчезнувшей державы? Да, все равно выкрутились бы.
Мимоходом: Велоэргометрия
Уж не знаю, как ныне дело обстоит, а вот в ветхозаветные советские времена государство своих военных ценило и лелеяло, даже когда они и сами этого не особо хотели. И правильно, на мой взгляд, делало. Человек, как правило, существо безответственное, о своем здоровье думать начинает, только когда подопрет или совсем невмоготу, не раньше, вот государство и брало на себя эту функцию, не обращая внимания, на «хочу — не хочу» со стороны субъектов защиты. И даже штрафовало за невыполнение этого самого «медицинского» долга. Так, в те самые времена, после каждой боевой службы весь экипаж, как один, отправлялся на профотдых, минимум 20 суток, а как правило, на 24 суток, как с куста. И самое главное: отказаться было никак нельзя, разве только в особых случаях, и только с очень серьезными, документально подтвержденными причинами. А попытаешься увильнуть, то по приезде тебе как миленькому вычтут из зарплаты за тот самый санаторий, который ты проигнорировал. Конечно, можно было взять путевку не в санаторий, а на какую-нибудь турбазу, где через пару-тройку дней неумеренных возлияний договориться с начальником турбазы, чтобы он поставил тебе в командировочном все как положено, и отпустил домой, или еще как-нибудь исхитриться, но по большому счету большинство ехало всегда. Санатории у флота были шикарные, по тем временам. Медобслуживание великолепное. Да и везти можно было всю семью. Сам бесплатно, а семья за 50 % стоимости. Красота, да и только. А там и зубы бесплатно и качественно подлечат, и проверят всего от пяток, до желудка, и на диету посадят, чтобы лишние автономочные килограммы сбросить. Да мало ли.
В тот год наш экипаж, а точнее — львиную долю офицеров и мичманов, отправили в военно-морской санаторий под Москву, в Солнечногорск. Санаторий этот до последнего времени предназначался для высшего офицерского состава ВМФ, и простых военных туда не пускали. Мы стали вторым экипажем подводной лодки в истории санатория, приехавшим туда массовым заездом, с женами и детьми. Персонал, который запугали перед этим элитарностью и привередливостью приезжающих подводников, отнесся очень и очень ответственно к возложенной на них миссии оздоровления подуставших от глубин моряков и встретили нас по полной программе, начав с общей медицинской диагностики наших истощенных организмов.
Кроме всевозможных осмотров, обмеров, взвешиваний и кардиограмм незаметно затесалась еще одна очень интересная процедура, которую я лично до этого видел только по телевизору и никогда ей не подвергался. Называлась она «велоэргометрия» и, по существу, была совсем не сложная, а даже интересная. Тебя обклеивали датчиками и усаживали на тренажер велосипеда. Потом ты, естественно, начинал с энтузиазмом крутить педали, а доктор посредством обыкновенного тормоза постепенно увеличивал нагрузку. Говорят, что это позволяло проверить не только общее физическое состояние подводника, но и оценить, как функционирует его сердечно-сосудистая система после трехмесячного малоподвижного пребывания под водой. Назначения на все обследования нам раздавали индивидуально, на разное время, чтобы не создавать столпотворения у кабинетов, и я попал одновременно только со своим командиром дивизиона, капитаном 3 ранга Гришиным Святославом Петровичем. Надо сказать, что Петрович мужчиной был заметным, можно даже сказать, русско-былинным. Светловолосый, высокий и крупный, но совсем не толстый красавец, немногословный, с хорошим чувством юмора и по большому счету добрый, как все природные здоровяки. Петрович мог и отпустить оплеуху по затылку, если было за что, но мог и извиниться перед последним лейтенантом, если был не прав. Петрович был моим первым комдивом, и всех остальных, с которыми меня сводила служба, я мог только сравнивать с Петровичем, к сожалению, почти всегда не в лучшую сторону.
