Павел Ефремов - Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

21 ноября. Посидели мы с Витькой знатно, правда, несколько переборщив с градусностью разбавленного шила, отчего проснулись оба за несколько минут до подъема флага, едва успев выскочить на построение. Старпом покосился на наши «заспанные» лица, но промолчал, ибо и без нас хватало влетевших и опоздавших. Офицеры и мичманы прощались с любимыми, семьями и берегом широко и серьезно, стараясь взять от жизни все, что не успели раньше, за те скупые часы, которые флот со скрипом и нехотя им подарил. Комендантская служба кроме пары-тройки наших мичманов, опрометчиво отправившихся домой в канадках, задержала еще и двух матросов возле магазина, да и в самом строю наблюдались товарищи, стоявшие среди сослуживцев явно на честном слове. По правде говоря, самым бодрым выглядел только командир, выспавшийся и посвежевший. На удивление, никакого громогласного бичевания провинившихся не произошло, и командир довольно миролюбиво и даже несколько умиротворенно поручил всем начальникам разобраться с «залетчиками», приказал старпому послать кого-нибудь из старших офицеров из числа люксов в комендатуру за задержанными. А затем объявили ввод ГЭУ в действие.

Вводились в штатном режиме, то есть в режиме обучения молодых лейтенантов. Работали не спеша, практически без нарушений технологических инструкций, несмотря на традиционные призывы ГКП ускорить ввод. Около 15.00 установка уже работала в штатном режиме, тревогу сняли, и люксы под разными благовидными предлогами начали покидать борт крейсера, чтобы хоть на час, но сбегать домой. Старпом, которому уже ни при каких обстоятельствах не светило попасть в родные стены, неожиданно проявил принципиальность и начал массированный отлов «беглецов», подняв для выполнения этой задачи всех командиров боевых частей. В общем начался микрооргпериод, с разборками в центральном посту, с построениями боевых частей, раздачей «пряников» и наказанием невиновных на фоне мельтешения по кораблю вездесущих флагманских. Коснулось это и механических сил, по причине самой большой численности и соответственно большего числа провинившихся. Но в принципе на корабле установилась вполне рабочая базовая атмосфера, расцвечиваемая бесконечной погрузкой продовольствия, нескончаемой малой приборкой и беспрерывными разборками в центральном посту. А домой все равно хотелось всем: хоть на пару часов, хоть на час. И никак нельзя было объяснить офицерам и мичманам, почему в мирное время, когда уже успели отменить всякого вероятного противника, когда количество кораблей и самих подводников, еще что-то умеющих и любящих свою службу, неуклонно уменьшалось, — необходимо загонять их, как волков, до пены у рта и нервных спазмов. На дворе чай, не война. И даже не холодная война.

Откровенная перестраховка лаперузов, дрожащих за свои погоны и должности и защищающих себя ценой нашего здоровья и психики, была обидна и непонятна. И, естественно, порождала обратную реакцию.

Как только ближе к ужину «рука бойцов рубить устала», и старпом, прожевав пару котлет, удалился в каюту, начался последний массовый исход экипажа в поселок. Самое удивительное, что на корабле нашлось немало людей, которые за эти дни дома побывали всего пару раз, и теперь, когда было окончательно понятно, что завтра нас в базе уже не будет, они, презрев все, рванули по домам, чтобы лишний раз обнять детей и прижать жен к груди. Приготовление было назначено на пять утра, и старпом заранее приказал в 04.30 построить экипаж на пирсе, для проверки наличия личного состава. Я просто договорился с механиком, что меня на время моей третьей смены подменит командир 10-го отсека старлей Махалов, и ушел домой на пару часов почти официально. Жена меня уже не ждала, и мой приход был неожиданным, пусть и недолгим сюрпризом. За это время кроме всего прочего я успел поменять последний текущий кран в ванной комнате и даже перебрать и вернуть на место забарахливший замок на входной двери в квартиру. А потом я ушел на корабль.

22 ноября. 08.35. «Исполнять приказания турбинных телеграфов». Ракетный подводный крейсер наконец оторвался от пирса, влекомый буксирами, и, пока еще только чуть помогая им своими винтами, начал медленно вытягиваться из губы на просторы Кольского залива. Не было оркестров и цветов, не было широких улыбок и щегольских козыряний, не было отливающих золотом парадных мундиров и кортиков и провожающих семей. Был заснеженный и обледенелый пирс, со стоящими на нем парой одиноких «уазиков». Была швартовная команда в засаленных ватниках, которая ежилась от пронизывающего морозного ветра, дувшего с парящего залива, были отрывистые громкие команды, искажаемые металлом громкоговорителя, и был командир на мостике под обтрепанным Андреевским флагом. А в центральном посту, на пультах и боевых постах сидели усталые, измотанные люди, которые так никак и не могли понять, зачем надо было выжимать из них последние соки и доводить до состояния полнейшего безразличия и даже отвращения по отношению к происходящему вокруг. Они шли в море уже не отдавать свой воинский долг, а по большей части, чтобы отдохнуть от этого сумасшедшего, неприветливого берега, на котором они, кажется, кроме своих семей, уже никому не были нужны.

Мимоходом. Авария, тащ!!!

Помни войну!

Командир турбогруппы старлей Хлусов, парень хоть куда, личностью был яркой и впечатляющей. Метр девяносто, красавец, спортсмен, всегда отглажен, туфли блестят, того гляди, каблуками щелкнет. Судьба определила Хлусова на собачью должность турбиниста незаслуженно, случайно. Ему бы по штабам адъютантом, по паркету с папкой носиться, а он по макушку в турбинное масло погрузился. Ну не на своем месте человек, и все тут! Другой, может, смирился бы и тянул бы себе лямку, но не Хлусов. Не успев прослужить и полгода, начал молодой офицер рвать одно место, только чтоб с собачьей должности слинять. Резал подчиненных вдоль и поперек за малейшую провинность, доказывал начальству — хочу расти! Конечно, желание выслужиться для военного человека — дело вполне обыденное, да и нужное, в конце концов. Но было у старлея два недостатка. Один — нормальный для любого человека: поспать любил. Другой — ненормальный для турбиниста: технику не знал, не понимал и понимать не хотел. Недостатки свои Хлусов в глубине души осознавал и компенсировал их зычным голосом и страшными разносами, учиняемыми матросам. Которые он подкреплял навыками дипломированного мастера восточных единоборств. Матросы его не то, чтобы боялись, но спорить не любили, называли «офицером Плюсовым» и подначивали, как могли. Ну а Хлусов в выражениях с младшими себя не стеснял. Крыл как умел.

Как-то в море старпом, проверяя несение вахты, набрел в 9-м турбинном отсеке на спящего вахтенного. Хлусова как командира отсека и группы вызвали в ЦП, выстегали до соплей и отправили наводить порядок в своей богадельне. Втыков Хлусов не любил, почитал за унижение, поэтому, скрипя зубами от бешенства, ворвался в отсек и голосом, руками и ногами провел воспитательную работу с подчиненным личным составом. Как говорится, разобрался как следует, наказал кого попало. Досталось, в общем-то, всем. Попутно Хлусов обхамил даже старшину отсека мичмана Таращака, на момент проверки заслуженно отдыхавшего в каюте. Излив желчь, Хлусов успокоился, упал в кресло на БП-95 и принялся разглядывать вахтенный журнал. Через полчаса началась очередная многочасовая учебная тревога для отработки всевозможных учений и прочей каждодневной текучки.

Каково же было удивление моряков, когда, собравшись на верхней палубе для получения заданий, они обнаружили, что Хлусов спит, уткнувшись в журнал! Матросы тоже люди, не чурки деревянные, понимают, что к чему. У турбинистов взыграли чувства. Сам спит, а за ними за то же самое с кулаками-кувалдами гоняется! Моряки скучковались и, пошушукавшись, кое-что придумали. Оскорбленный мичман Таращак, выслушав делегацию матросов, заявил, что участвовать в этом не будет, но пойдет вниз в машинное отделение. И что он ничего не видел, не слышал и не в курсе. Но идея ему нравится!

Злой матрос непредсказуем. Об этом говорит вся история российского флота. Турбинисты повытаскивали свои идашки, повключались в них на атмосферу и сразу стали походить на гуманоидов с других планет. Маска, торчащие лепестковые клапаны, вздыбленные баллоны на груди, резина и сталь. Со щитов разобрали аварийный инструмент: топоры, зубила, аварийные упоры, окрашенные в ярко-красный цвет. Свет на верхней палубе выключили, зажгли лишь тусклое аварийное освещение. Для полноты ощущений приоткрыли клапан ССД, который противно зашипел, создавая иллюзию утечки воздуха. Стараясь не греметь, втиснулись на пульт и, нажав кнопку проверки сигнализации (от нее начинает звонить и греметь звонок и ревун, как при настоящей аварии) начали усиленно тормошить Хлусова.