Артем Драбкин - Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта»

— Как происходил отбор в отдельную разведроту дивизии?

— На мандатной комиссии меня сразу спросили: «Хочешь служить в жвальгибе?» «Жвальгиба» — по-литовски разведка. Я с радостью согласился. В разведку дивизии отбирали самых лучших и подготовленных, только бывших подпольщиков, коммунистов и комсомольцев, но также была большая группа из бывших кадровых солдат 29-го стрелкового корпуса Литовской армии. В моем взводе «кадровиков» была почти половина. Евреев в разведку брать не хотели, желая сохранить элитарное подразделение дивизии мононациональным и составленным только из представителей титульной нации. Хотя у нас была часть ребят — русские, уроженцы Литвы. Но я имел «подпольное» прошлое, и меня взяли в роту без проблем. Евреев в разведроте поначалу было всего четыре человека, это потом уже нас там собралось порядочное количество, хоть синагогу открывай. Наша рота называлась — 18-я отдельная моторизованная разведрота, но я не знаю, почему мы назывались моторизованной, у нас даже мотоцикла в роте никогда не было, не говоря уже про БТРы. В роте на формировке было 120 человек, делившихся на три взвода. Разведкой дивизии командовал майор Стасис Гайдамаускас, бывший офицер буржуазной литовской армии. Человек лично смелый и требовательный, строгий, но не подлый. Всегда предельно официальный. Одно время в должности начальника разведки был майор Шимко, человек тоже серьезный, оставивший о себе очень достойное впечатление. Ротой командовал бывший капитан Литовской армии по фамилии Даугела, человек интеллигентный и умный. Коммунистом он не был. К нам он относился очень корректно и сухо. В конце 1943 года роту принял капитан Евгений Барабаш, погибший осенью 1944-го… Вообще, дух и закалка старой Литовской армии сохранялись в дивизии всю войну. Бардака в плане дисциплины или панибратства в отношениях с командирами в 16-й СД не было. Даже разведрота дивизии порой соблюдала «определенные рамки приличия». Внешне мы не производили впечатление «банды головорезов». Я попал во взвод лейтенанта Еедрайтиса, бывшего сержанта Литовской армии, удостоенного за бои под Москвой в составе Латышской дивизии медали «За отвагу» и получившего за боевые отличия командирское звание. Его измена в 1943 году потрясла меня, я не ожидал от него такого поступка. Со мной служили в роте бывший секретарь ЦК комсомола Литвы наш ротный комсорг Антонас Жалис, прекрасный человек и верный товарищ, мой друг еврей Брянские, парторг Бакас и много еще хороших ребят и смелых разведчиков: Бурокас, Витаутас Скобас. Многих еще можно назвать. Сразу после прибытия в роту мне вручили финку в ножнах — отличительный признак разведчика. Я был самым молодым разведчиком в роте… А потом началась боевая учеба. На полевых занятиях все выглядело таким простым и легкодостижимым. Учения по тактике разведчиков, ночные переходы, преодоления препятствий, ножевой бой, стрелковый бой, действия по захвату «языка», азы маскировки — все казалось «семечками»… Это потом, в первых боях, мы быстро разобрались, «почем фунт изюма» в разведке. На своей крови учились…

— Почему дивизия почти год находилась в тылу?

— Мне трудно вам что-то ответить дельное. Сталин объявил 1942 год победным и переломным, может быть, «наверху» ждали и надеялись, что Красная Армия быстро дойдет до границ Литвы, и берегли дивизию для участия в боях непосредственно на территории республики. Не знаю… 1 мая 1942 года нас привели к присяге. В июле приехала комиссия из штаба Московского округа, и дивизию признали полностью боеспособной. В августе нас перебросили в прифронтовую полосу, под Тулу, дивизия была дислоцирована в районе Ясной Поляны. Здесь мы простояли в резерве до конца декабря. Вся дивизия уже мечтала побыстрей вступить в бой. И причина тут не только в патриотизме личного состава. Все бойцы были измучены голодной тыловой нормой питания. В день давали 600 граммов хлеба, который делили на три пайки, пустую баланду, которую мы прозвали «Волга-Волга», и по черпаку каши. Солдаты откровенно голодали. Отправки на передовую мы ждали с нетерпением.

— Как происходила отправка дивизии на фронт?

— В конце декабря нас перебросили в другой район Тульской области. В январе был совершен многодневный ночной марш в Глебовский район, потом в поселок

Русский Брод. Стояли сильнейшие морозы, снег валил круглосуточно, пурга занесла все дороги. Все обозы с продовольствием и боеприпасами безнадежно отстали. Нас беспрерывно гоняли вдоль линии фронта, мне уже казалось, что этим переходам, по 300 километров, не наступит конца и мы так и будем всю войну ходить из одного района в другой. В середине февраля мы выступили маршем на Дросковск. А потом нас перекинули в 48-ю армию на Брянский фронт. Новый переход был выше всяких человеческих сил, мы были уверены, что до пункта назначения не дойдем. Машины и повозки не могли пройти по заснеженным дорогам, люди тащили на себе мины, снаряды, ящики с патронами. Холод был лютый. Мы шли по 25 километров в день, спали в снегу, многие замерзали насмерть. Обессиленными и изголодавшимися, 18 февраля 1943 года, после очередного неимоверно тяжелого марша, мы продолжили движение в район деревни Алексеевка. Там дивизия приняла свое первое боевое крещение, и, по сути дела, деревня Алексеевка является сплошной братской могилой для солдат нашей дивизии. В февральских и мартовских боях 1943 года дивизия потеряла больше 80 % личного состава. Это колоссальные потери. Погибли самые лучшие люди дивизии, самые преданные Советской власти коммунисты и комсомольцы.

Взвод разведки 249-го СП получает боевую задачу от майора Шимко, начразведотдела полка; в центре — ГСС сержант Федотов

Я был тогда рядовым солдатом-разведчиком, и откуда мне было знать, что там решали в штабах, когда гробили нашу дивизию. Но одну деталь я знаю достоверно. Когда 16-я дивизия дошла до Алексеевки и был получен приказ наступать на Змеевку, командир нашей дивизии генерал Жемайтис вяло попросил по телефону у командарма несколько суток на отдых и на подтягивание артиллерии и тылов. Комиссар дивизии Мацияускас вырвал трубку из рук комдива и бодро отрапортовал, что дивизия к атаке готова и рвется в бой! Решил, видно, сволочь, на день Красной Армии начальству подарок сделать и сам выслужиться. Командарм рявкнул: «Молодцы!», и так началось истребление нашей дивизии. 22 февраля 1943 года дивизия пошла в атаку без артподготовки, фактически вслепую. По пояс в снегу, в сорокаградусный мороз, солдаты вышли на исходные позиции для атаки. А у немцев там каждый метр был пристрелян заранее. Еще до того как полки поднялись в атаку, нас несколько раз нещадно пробомбили, а потом начался непрерывный артиллерийский и минометный обстрел. Батальоны продвинулись на несколько сот метров, но немцы пулеметами, из бойниц, расположенных в снежном валу, косили наши атакующие цепи. Только с наступлением темноты живые смогли отползти в свои траншеи. А на следующий день все повторилось вновь, по тому же сценарию. Солдаты в полный рост, без маскхалатов, черными мишенями на снегу, пытались атаковать. У деревни Нагорная немцы закопали в снег свои танки, и к пушечному, пулеметному и минометному жесточайшему огню добавилась смерть, изрыгаемая танковыми орудиями… Дивизия так и лежала, расстреливаемая, на снегу, на страшном морозе, прямо перед немецкими позициями. Окопаться было невозможно. Приказа на отход никто не давал. Солдатам говорили: «Ни шагу назад!» Наша артиллерия не могла нам многим помочь, у артиллеристов было в лучшем случае по 10 снарядов на орудие. Через шесть дней остатки полков вывели с линии передовой и перебросили под деревню Никитовка, снова приказав любой ценой прорвать оборону противника. И здесь вновь продолжалась «мясорубка». Это были не бои, это было убийство. Под Никитовкой люди просто стали околевать от голода. Две недели нам вообще не доставляли продовольствия. Съели всех коней, а дальше… Солдаты питались только замороженной брюквой. Изредка давали по горстке муки, и бойцы мешали ее с водой, делая затируху. У многих от голода распухли ноги. А потом остатки дивизии вывели в тыл… Комдива генерала Жемайтиса по-тихому убрали с командования дивизией и отправили преподавать в Академию ГШ КА. Комиссар дивизии Мацияускас отделался строгим выговором. Никто не ответил за бездарную, ничем не оправданную гибель тысяч солдат Литовской дивизии. Мне до сих пор иногда снится, как я лежал двое суток под непрекращающейся страшной бомбежкой в Алексеевской церкви среди штабелей трупов наших солдат… Когда весной нас меняла на передовой стрелковая бригада, прибывшая из Сибири, то мы стали собирать из-под снега тела павших товарищей и рыть братские могилы, каждая на пятьсот человек. Многие из нас не брились по несколько недель, а религиозным евреям вообще разрешалось носить бороды, и как-то так получилось, что очень многие убитые были с лицами, заросшими черными бородами. Сибиряки, увидев горы трупов, приготовленных к захоронению, спрашивали у нас: «Откуда у вас столько бородатых грузин?» Мы отвечали им: «Это не грузины, это евреи. Запомните это!»…