Артем Драбкин - Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта»
— Сколько времени длился ваш прорыв на восток?
— Я шел на восток два месяца. Из Прибалтики уходил в основном партактив. Мало кто из евреев успел убежать, многие не верили, что немцы поголовно уничтожают евреев… В Латвии наша колонна беженцев попала под страшную бомбежку, и больше половины людей из колонны погибли. Дальше шли лесами. Без еды, не зная и слова по-русски, с единственным документом в руках, и то с написанным по-литовски текстом. Лучше не вспоминать все эти мытарства и страдания, все то, что пришлось испытать на дорогах отступления. Шел вместе с другом, Хаимом Ритвесом, погибшим впоследствии на фронте в 16-й стрелковой дивизии. Только в середине августа я оказался вдали от приближавшейся линии фронта. Меня определили в колхоз «Большое село», в глубинке Ярославской области. В колхозе уже было много семей, эвакуированных из Ленинграда. Определили на постой в семью Сорокиных. Сорокины были из староверов, отнеслись ко мне с любовью. Мне многое было в диковинку — самовар, традиционная одежда… Показал Сорокиным «куйбышевский» конверт. Они написали письмо по указанному адресу, и вскоре пришел ответ от сестер отца. Они ждали меня. Тепло простился с Сорокиными, сел на пароход «Академик Бах» и поплыл по Волге. Обе тетки приняли меня с радостью. Их мужья уже были на фронте. В начале зимы 41-го года случайно встретил кого-то из «литовских» беженцев и услышал о создании 16-й Литовской стрелковой дивизии. Пришел в военкомат, попросился добровольцем. Мне там сказали, что «западников» в армию не призывают, а шестнадцатилетних на фронт вообще не берут, даже добровольцами. В Куйбышеве находилось представительство правительства Советской Литвы. Пришел туда. Меня принял 1-й заместитель председателя Совнаркома Литвы Кучинскас. Он хорошо знал моего дядю-подпольщика. Спросил его: «Почему меня не берут?! Хочу на фронт добровольцем!» Кучинскас написал на правительственном бланке следующее письмо военкому: «Комсомолец-подпольщик Скопас направляется добровольцем в 16-ю СД». Вернулся в военкомат, передал письмо военкому. Он посмотрел на меня с интересом и изрек: «Жди повестки». Через две недели в дом тетки, находившийся на улице Галактионовской № 71, постучал посыльный из военкомата и передал мне повестку о призыве. Тетка сшила из наволочки вещмешок, дала какие-то продукты. В военкомате получил предписание явиться в Балахну Горьковской области — в место формирования Литовской дивизии. Ночью, ожидая поезда, заснул на вокзальном полу. Кто-то разрезал мой вещмешок и вытащил продукты и все документы. Я был в отчаянии. Пришел к начальнику станции, пытаюсь на ломаном русском языке объяснить свое горе. Начальник станции молча достал из ящика мои документы и вернул их мне. До сих пор не пойму — был ли он сообщником воров… 12 января 1942 года я уже был в Балахне. Прошел медицинскую и мандатную комиссию и сразу же был направлен в дивизионную разведроту.
— Что представляла собой 16-я Литовская стрелковая дивизия? Расскажите подробнее об этом формировании. Где набрали литовцев на целую дивизию?
— Чтобы дать вам точную раскладку по цифрам, я буду сейчас вынужден использовать статистические данные из книги, изданной в Литве и посвященной 16-й СД. 18 декабря 1941 года был издан Указ ГКО о формировании 16-й Литовской дивизии и 7-й Эстонской дивизии на территории МВО. Из Литвы успело убежать примерно 20 000 человек, мужчин, женщин, детей. Ядро дивизии составили литовские коммунисты-подпольщики, комсомольцы и солдаты так называемого 29-го стрелкового территориального литовского корпуса, сформированного на базе бывшей армии буржуазной Литвы. Большинство солдат корпуса с началом войны разбежались по домам или сдались немцам в плен, но было среди них несколько сотен солдат и сержантов, участвовавших в первых приграничных боях с немцами и отступивших с Красной Армией на восток. Одним из таких бывших кадровых солдат 29-го СК был мой будущий командир разведвзвода Альгирдас Гедрайтис, неожиданно изменивший присяге и перешедший к немцам в начале 1943 года. В январе 1942 года в дивизии было всего 1500 человек. Этой группы хватило на комсостав и только для формирования специальных и артиллерийских подразделений. А потом пошел со всей страны поток евреев, беженцев из Литвы. Люди прибывали с Урала, Сибири, Азии. Их не брали в армию в военкоматах по месту эвакуации, они считались «западниками», не заслуживающими доверия, некоторые из них были вообще людьми без советского гражданства. Но когда вышел указ о формировании дивизии, им разрешили проследовать в Горьковскую область. Всех евреев направляли на формирование стрелковых полков, исключение на первых порах составили только медики. Кроме того, в дивизию направлялись лица литовской национальности, ранее проживавшие на территории СССР. Немало литовцев жило в Ленинграде, в Руднянском районе Смоленской области. Были литовские села в Саратовской области, три больших литовских деревни под Новосибирском. Была еще группа поляков, уроженцев Вильнюсского края, считавшихся литовцами. Для усиления дивизии на многие командные должности направляли сержантов и офицеров русской национальности, в основном уже успевших понюхать пороха на фронте. Так, например, к нам в 167-й стрелковый полк прибыл Герой Советского Союза Леонид Бубер, отличившийся еще на финской войне. Направляли к нам также солдат с литовскими корнями из других стрелковых дивизий Красной Армии. Но я знаю лично десятки людей, литовских евреев, которые воевали на разных фронтах, так и не будучи направлены в национальную литовскую дивизию. Так что к лету 1942-го в дивизии было примерно 11 500 человек, из них семь тысяч литовцев или уроженцев Литвы. Национальный состав дивизии был следующим: треть солдат и офицеров — литовцы, треть — евреи и еще треть — русские и представители других национальностей. Примерно 70 % рядового состава в стрелковых полках составляли евреи. Дивизия состояла из трех стрелковых полков — 156, 167, 249-го, из саперного, учебного и лыжного батальонов, дивизиона ПТА, зенитного дивизиона, 224-го артполка, отдельного батальона связи и моей 18-й отдельной разведроты. Поскольку само создание национальной дивизии являлось политическим актом, то в дивизии был большой политотдел, национальный оркестр и ансамбль песни и пляски. Была даже специальная группа фотографов, задачей которых было снять на пленку для истории весь боевой путь дивизии. Поэтому и существует множество фотоматериалов по 16-й СД. При дивизии во время формировки находилась специальная рота, в которой готовили будущих диверсантов и партизан для действий на территории Литвы, а в Шуе была создана партийная школа, в которой обучались будущие партийные кадры для республики. В Балахне оставался 2-й запасной батальон дивизии, ответственный за поставку «пушечного мяса» для 16-й СД. Для того чтобы сохранить «прибалтийский» характер нацформирований, был издан строгий приказ, согласно которому все выбывшие из строя по ранению солдаты из прибалтийских дивизий направлялись после госпиталей только в свои части. В этом аспекте нас заранее уравняли с гвардейцами. Но из-за высоких потерь уже в 1943 году в дивизию шло большим потоком «русское пополнение». И только после того, как 16-я СД вошла в 1944 году в Литву, вновь большинство солдат дивизии составили литовцы, коренные жители республики. Где-то читал, что со второй половины 1944 года и до конца войны в дивизию на пополнение прибыло больше 12 000 литовцев из освобожденных районов Литвы. В июле 1942 года дивизия полностью закончила формировку и подготовку к боевым действиям и была признана готовой к отправке на фронт. В принципе это весь краткий экскурс в историю создания дивизии.
— Как происходил отбор в отдельную разведроту дивизии?
— На мандатной комиссии меня сразу спросили: «Хочешь служить в жвальгибе?» «Жвальгиба» — по-литовски разведка. Я с радостью согласился. В разведку дивизии отбирали самых лучших и подготовленных, только бывших подпольщиков, коммунистов и комсомольцев, но также была большая группа из бывших кадровых солдат 29-го стрелкового корпуса Литовской армии. В моем взводе «кадровиков» была почти половина. Евреев в разведку брать не хотели, желая сохранить элитарное подразделение дивизии мононациональным и составленным только из представителей титульной нации. Хотя у нас была часть ребят — русские, уроженцы Литвы. Но я имел «подпольное» прошлое, и меня взяли в роту без проблем. Евреев в разведроте поначалу было всего четыре человека, это потом уже нас там собралось порядочное количество, хоть синагогу открывай. Наша рота называлась — 18-я отдельная моторизованная разведрота, но я не знаю, почему мы назывались моторизованной, у нас даже мотоцикла в роте никогда не было, не говоря уже про БТРы. В роте на формировке было 120 человек, делившихся на три взвода. Разведкой дивизии командовал майор Стасис Гайдамаускас, бывший офицер буржуазной литовской армии. Человек лично смелый и требовательный, строгий, но не подлый. Всегда предельно официальный. Одно время в должности начальника разведки был майор Шимко, человек тоже серьезный, оставивший о себе очень достойное впечатление. Ротой командовал бывший капитан Литовской армии по фамилии Даугела, человек интеллигентный и умный. Коммунистом он не был. К нам он относился очень корректно и сухо. В конце 1943 года роту принял капитан Евгений Барабаш, погибший осенью 1944-го… Вообще, дух и закалка старой Литовской армии сохранялись в дивизии всю войну. Бардака в плане дисциплины или панибратства в отношениях с командирами в 16-й СД не было. Даже разведрота дивизии порой соблюдала «определенные рамки приличия». Внешне мы не производили впечатление «банды головорезов». Я попал во взвод лейтенанта Еедрайтиса, бывшего сержанта Литовской армии, удостоенного за бои под Москвой в составе Латышской дивизии медали «За отвагу» и получившего за боевые отличия командирское звание. Его измена в 1943 году потрясла меня, я не ожидал от него такого поступка. Со мной служили в роте бывший секретарь ЦК комсомола Литвы наш ротный комсорг Антонас Жалис, прекрасный человек и верный товарищ, мой друг еврей Брянские, парторг Бакас и много еще хороших ребят и смелых разведчиков: Бурокас, Витаутас Скобас. Многих еще можно назвать. Сразу после прибытия в роту мне вручили финку в ножнах — отличительный признак разведчика. Я был самым молодым разведчиком в роте… А потом началась боевая учеба. На полевых занятиях все выглядело таким простым и легкодостижимым. Учения по тактике разведчиков, ночные переходы, преодоления препятствий, ножевой бой, стрелковый бой, действия по захвату «языка», азы маскировки — все казалось «семечками»… Это потом, в первых боях, мы быстро разобрались, «почем фунт изюма» в разведке. На своей крови учились…
