Артем Драбкин - Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта»

— Использовали вы «подножный» корм?

— Грибы и ягоды, конечно, и ели, и заготавливали. Иногда подстреливали кого-нибудь. В начале июля 1941-го на левом фланге дивизии была тропа, которую мы перекрывали. И вот послал я двух людей на ближайшую высотку посмотреть за немцами. Они в ложбинку, поросшую лесом, спустились, и я слышу — стрельба. Я уже думал с людьми туда идти. Смотрю — поднимаются. Оказалось, оленя застрелили. Так вот дня три-четыре мы это мясо ели.

— Какое оружие брали с собой?

— Я ходил с ППШ и ТТ. Пользовались и немецкими автоматами. Каждый стремился их достать, потому что они легкие были. Гранаты или Ф1, или РГД-34. Немецкие гранаты тоже использовали, поскольку у нее ручка длиннее и ее можно дальше кинуть. Если проводили разведку переднего края, то брали пулемет, но в тыл его не таскали — слишком тяжелый. Иногда нас поддерживали минометы и артиллерия.

— Вас учили рукопашному бою?

— Нас в училище учили обращаться с винтовкой. Мы сооружали чучело из соломы, рядом с которым вставал курсант с шестом, обмотанным тряпкой, чтобы не повредить нападающего. Ты только идешь колоть это чучело, а он тебя палкой! Так вот, ты должен палку отбить и чучело уколоть. Специальным приемам или обращению с ножом нас не учили, хотя сам нож и умение с ним обращаться разведчику нужны обязательно.

— Были ли отличия в тактике, когда вы действовали против финнов или немцев?

— Нет! Тактика не менялась, и мы не приспосабливались к национальности противника.

— Сколько человек ходило?

— В Карелии такой рельеф местности, что даже батальону трудно маневрировать, особенно летом. Зимой иногда ходили силами до двух батальонов, громили тылы противника, но в основном мы больше действовали мелкими группами, которые больше подходили для тех условий. Обычно 10–15 человек, но очень хорошо подготовленных и вооруженных. Немцы же чаще использовали большие соединения в 50–60 человек, поддерживаемые артиллерией и минометами. Довольно примитивная тактика, не дававшая эффекта. Кстати, финны тоже мелкими группами действовали. Кроме рельефа, в Карелии большую роль играет погода. Она может измениться в любую минуту! Такой случай был в 122-й дивизии. Вышел лыжный батальон в рейд. Погода была хорошая. Потом пошел мокрый снег. Все намокли. Командир связался со штабом дивизии и доложил, что дальнейшее продвижение невозможно — мокрый снег налипает на лыжи. Командир дивизии ответил: «Продолжайте выполнять задачу». Но командир батальона, на свой страх и риск, решил вернуться. А к ночи ударил мороз. Хорошо, что они вернулись — иначе все бы замерзли, хотя и так 70 человек было госпитализировано, а остальные были обморожены.

— Как разделяли функции в разведгруппе?

— Смотря какая задача. Если разведка объекта, то никакого разделения нет. Если же нужно захватить «языка», то здесь выделяешь 2–3 наиболее крепких ребят в группу захвата, а остальные остаются в группе обеспечения, которая сможет отрезать огнем противника и не дать ему преследовать группу захвата. Потом уже наша теория считала, что должны быть три группы: нападения, захвата и поддержки. Просто выделяется из группы нападения один человек, задача которого захватить пленного, а остальные этот захват обеспечивают.

— Тренировались?

— Да! Когда уже в обороне встали, то, прежде чем идти на задание, выбирали объект — пулеметную точку, место засады на тропе и т. д. Готовились. В тылу подбирали похожее место, оборудовали его, и разведчики тренировались. Ведь в разведке самое важное — это знание объекта, особенно если стоит задача взять «языка». Надо изучить местность, подходы, подготовиться, а потом уже брать. А у нас сначала так было: «Вот сегодня в ночь пойдешь и на этом участке возьмешь „языка“!» Представляешь? Я мог только взять людей и определить, как идти и какое оружие взять. Потом, правда, все наладилось.

— Убитых вытаскивали?

— Если недалеко, то вытаскивали, а если не было возможности (как в том случае, когда полковника искали), то разбирали куски породы, делали углубление сантиметров 60, шинелями их накрывали и закладывали камнями. Раненых же всегда вытаскивали.

— У немцев было много снайперов?

— У нас было больше. Я тоже немного стрелял. Как-то пришел на передний край и смотрю, саперы ставят мины — такие деревянные коробочки, куда вставляют толовую шашку, а промежутки тоже толом засыпают, потом вставляют взрыватель, и сапер идет, минирует передний край. Вот я лег со снайперской винтовкой и все время постреливал, а противник там оборону, что ли, строил — то бревно несет, то еще чего. Как выстрелишь, смотришь, пропал. А этих саперов было трое, и у них было два мешка: один с шашками, а второй — тол в порошке. Вот он заготовит их заранее и несет штуки три. Надо взрыватель-то в последний момент вставлять, а им не хочется этого, лежа на болоте, делать. Я говорю:

— Вы что делаете?! Она же у вас в руках взорвется!

— Да нет, мы уже сколько ставили!

Минут сорок прошло, и слышу два сильнейших взрыва… Только одна нога осталась от этих троих.

Скопас Шалом Лейбович

Интервью — Григорий Койфман

Я родился в июле 1925 года в городе Паневежис в Литве. Нас было в семье четыре брата. Отец в 1928 году уехал в Америку на заработки и не вернулся в Литву. Наша семья снимала полторы комнаты, все мое детство мы бедствовали и страшно голодали. Всего четыре года успел проучиться в школе-хедере. Родной брат моей матери, Тевель Айбиндер, был профессиональным революционером, коммунистом-подполыциком, просидевшим в царских, польских и литовских тюрьмах свыше двадцати лет за революционную деятельность. Под его влиянием я свято поверил в коммунистические идеалы и в 13 лет присоединился к коммунистическому движению и вступил в подпольный комсомол Литвы. Агитировал, вывешивал по ночам листовки с призывом бороться против буржуазного правительства. Когда в 1940 году Красная Армия пришла в Литву, я был счастлив.

— Как вы отнеслись к депортации из Литвы 14 июня 1941 года?

— Я видел своими глазами, как происходила депортация так называемых «буржуазных и националистически настроенных элементов». Поверьте, мне было больно это видеть, даже слезы накатывались на глаза, но я был убежден, что вершится правое дело ради идеалов свободы, равенства, братства и интернационализма и выселение «буржуев» — это справедливое наказание за страдания и лишения простых трудовых людей. Я не торжествовал в душе, когда смотрел, как депортируемых сажают в грузовики перед отправкой на станцию, но и не осуждал. Вся моя голова была забита коммунистическими идеями и задурманена пропагандой и политмассовой работой. Все свое детство я голодал, хлеба досыта не ел, кусок сахара в семье был праздником. Начиная с двенадцати лет ложился спать с топором под изголовьем, чтобы в любую минуту быть готовым к схватке с антисемитскими бандами, которые в то время бесчинствовали в городе. Так что вы хотите?! Моя реакция на происходящее была соответствующей моим убеждениям в тот период. Что было — то было…

— Как для вас началась война?

— Я не чувствовал приближения войны. 22 июня 1941 года нас, пять человек комсомольцев, вызвали в горком комсомола, вручили винтовку, десять патронов и отправили на охрану сахарного завода. Два дня подряд все небо над нами было забито немецкими самолетами, летящими на восток. 24 июня утром сдал пост охраны на заводе товарищу и пришел домой. В городе царила жуткая, дикая паника. Все работники советских и партийных учреждений бежали. Никакой организованной эвакуации не было. Немцы стремительно продвигались от границы к городу. Через город проносились на бешеной скорости машины, набитые красноармейцами. Никто не собирался защищать Паневежис. И вообще, вся Литва была отдана немцам фактически без боя… Сосед сказал моей матери: «Пусть Шалом уходит на восток. Он комсомолец, и немцы его не пожалеют. А нас они не тронут!» Мать быстро собрала мне котомку в дорогу, дала единственную ценную вещь, хранившуюся в нашей семье, — дамские золотые часики, и впервые в жизни мне рассказала, что у моего отца есть две родные сестры в России, в Куйбышеве. Дала старый конверт с куйбышевским адресом. Русского языка я тогда совсем не знал и не мог прочесть написанное на конверте. Мать сказала: «Забери с собой старшего брата и спасайтесь! Благословляю тебя, сынок!» Прибежал к старшему брату Гилелю на работу. Пошли с ним на выезд из города. Стали голосовать вместе с толпой таких же бедолаг. Ни одна машина не останавливалась — красноармейцы драпали в тыл без оглядки. Решили запрыгивать в грузовики на ходу. Мимо проносилась колонна грузовиков. Бросились с братом к машинам. Я зацепился за борт грузовика. Красноармейцы сбрасывали меня с машины. Одной рукой вырвал из своего кармана комсомольский билет, протягивал его красноармейцам и кричал: «Комсомол!» Какой-то старшина посмотрел на билет и затащил меня за шиворот в кузов. Оглянулся на следующую за нами машину и не увидел Гилеля. Ему не удалось заскочить в грузовик… Маму, Гилеля и двух младших братьев расстреляли литовские полицаи…