Александр Андогский - Афган, снова Афган…
Охрану объектов и дорог осуществляли советские воинские подразделения. Без этого невозможно обеспечить снабжение армии и нормальную работу промышленных и иных объектов. Войска ВДВ участвовали в боевых действиях. Причем самым строгим наказанием для десантника было его отстранение от операции. Были, к сожалению, и случаи предательства. Как-то была получена информация, что группа советских военнослужащих вступила в сговор с душманами в Кабуле и намерена продать им радиостанцию и оружие. Силами отряда «Каскад» предателей задержали, обошлось без жертв. После этого случая я с консулом прибыл к командованию Витебской воздушно-десантной дивизии. В беседе ее командир и начальник штаба затронули вопрос о формировании частей ВДВ.
В десантные войска попадали прежде всего смелые и отчаянные ребята. Но случалось, что их отбирали из числа отбывших сроки в тюремных лагерях. Многие из них становились хорошими бойцами, но над некоторыми довлело их преступное прошлое.
Как-то поздно вечером дежурный вызвал меня в посольство. Афганский патруль задержал советского солдата. Это был щуплый и наивный паренек из Вологодской области, которого призвали четыре месяца назад и послали в Кабул в строительный батальон 40-й армии. На вопрос, как он оказался на улице в незнакомом городе, солдат рассказал, что его вытолкали за ворота старослужащие, предварительно избив. Они заставляли его стирать белье и обслуживать их. Целый месяц он терпел проделки «дедов». Но, когда они стали склонять его к непотребному, солдат взбунтовался и был побит. Я позвонил дежурному по 40-й армии и сказал, что в посольстве находится солдат строительного батальона. Более двух часов я ждал посланца из штаба армии, после чего позвонил в комендатуру и объяснил ситуацию. Через 15 минут солдата отвезли на гауптвахту. Утром приехал капитан из штаба за солдатом, покинувшим свою часть. Пришлось его направить за солдатом в комендатуру. Как видим, «дедовщина» уже тогда не просто существовала, но и проникла в действующую армию.
О героических делах наших военных написано немало. Их подвиги оставляли надежду, что не все потеряно. Но бывало всякое.
В феврале 1980 года посол на самолете полетел в Термез с делегацией афганских руководителей во главе с вице-президентом Сарвари на строительство моста через Амударью под Хайратоном. На вокзале увидели толпу полупьяных, заросших щетиной солдат, которые заполонили вокзал, требуя отправки в Ташкент. Это были солдаты наспех сформированных частей, которых призвали в Афганистан из запаса по мобплану. Сорокалетние резервисты-вояки хвастались своими «подвигами». Хорошо, что эти части дошли только до Пули-Хумри. Комендант города не мог образумить солдат и навести на вокзале порядок. С полковником МВД Бруком нам удалось утихомирить солдат в зале ожидания и объяснить им обстановку. Брук закрыл зал ожидания, выставив милицейскую охрану. Хорошо, что афганская делегация пробыла на вокзале 10 минут и не обратила внимания на беспорядки.
Не многим лучше было положение в Кабуле. Гауптвахта не пустовала, военная комендатура старалась наводить порядок, но обстановка тем не менее в городе не улучшалась, а становилась все тревожнее. Меня беспокоили сигналы о том, что душманы покупают оружие у советских военнослужащих, которое они припрятывали после гибели своих однополчан. Однажды мне позвонил из города мой доверенный человек и сообщил, что в микрорайоне он был свидетелем продажи двумя нашими солдатами пистолета Макарова. Это происходило недалеко от дежурной части военных советников. Наряд дежурной службы задержал «торговцев».
За пистолет давали 6–8 тысяч афгани, за автомат Калашникова 25 тысяч. Оружие было и у некоторых наших специалистов, не говоря уже о советниках КГБ и МВД. Приезжающие корреспонденты первым делом просили пистолеты. Были случаи, когда эти пистолеты стреляли, то ли нечаянно, то ли умышленно, иногда пропадали. Случалось, что люди стрелялись, применяли оружие в пьяных ссорах.
В мою бытность в Кабуле таких случаев было несколько. В это же время было совершено несколько терактов в отношении советских граждан, проживающих в Кабуле. По линии посольства были изданы соответствующие приказы, проведены совещания руководителей советских коллективов. Но этого было недостаточно. В погоне за дешевыми товарами, сиюминутной выгодой наши люди на-рушали элементарные правила безопасности, появлялись в местах, где обеспечить ее было невозможно. Например, на так называемом Грязном рынке, куда ходить категорически запрещалось, была ранена чета геологов. Более серьезный случай произошел с советником представительства КГБ. Покупая товар, он не обратил внимания на террориста. Его заметил переводчик советника, помню его звали Павел, азербайджанец по национальности. Увидев, что террорист достал пистолет и наставил на советника, Павел выстрелил в афганца. Падая, смертельно раненный террорист успел выстрелить. Пуля попала советнику в ногу. Сотрудники Царандоя, прибывшие на место происшествия, не нашли в действиях советского переводчика каких-либо неправомерных действий. Руководство представительства долго не могло решить, что делать с Павлом — то ли награждать за мужественный поступок, спасший жизнь советника, то ли наказывать. Отправили на всякий случай в Союз. Через год он снова приехал в Кабул уже в качестве оперативного работника.
Аналогичный случай произошел с переводчиком А., спасшим жизнь партийного советника в Кандагаре.
Поведение переводчиков в сложных положениях часто определяло исход дела. Дари, на котором говорят афганцы, в Советском Союзе не очень популярный язык для обучения в вузах. В числе первых переводчиков часто выступали ребята из Таджикистана: таджикский язык близок к дари. В Кабул была направлена группа студентов Института стран Азии и Африки МГУ после третьего курса. Прямо со студенческой скамьи они попали в «горячую точку». Некоторые — в воинские части. Прибыл в Кабул и сын моего сослуживца по Пакистану Игорь Адамов. Начитанный, веселый парень, он очень нравился нашей семье. Моя дочь и Игорь подружились еще маленькими детьми в Карачи. Эта дружба продолжалась в Москве. Отец Игоря после Пакистана преподавал в Высшей школе КГБ, готовил диссертацию. Меня он просил присмотреть за сыном. Тот попал в группу переводчиков при афганском генеральном штабе. Ее составляли выпускники Военного института иностранных языков. Отец говорил мне:
— Пока ты в Кабуле, я за Игоря спокоен!
— Я не царь и бог. Может быть всякое. И где спокойнее — угадать трудно, — отвечал я.
Игоря я видел редко. Просто не было времени. Готовилась первая Пандшерская операция. Тогда уже заговорили о «пандшерском льве» Ахмад Шахе Масуде.
Игорь приехал к нам на виллу поздно, сказал, что будет участвовать в операции, находясь в ревервном батальоне афганского спецназа и заменяя раненого штатного переводчика. Мы проводили Игоря до машины, где его ждали ребята.
Пандшерская операция проходила «по плану», как обычно говорят военные.
Через три дня от советника военной разведки я узнал, что операция захлебнулась, погибли три человека. Об этом узнала моя жена, которая работала в резидентуре КГБ.
— Не кажется ли тебе, что Игорь в числе погибших? — спросила жена. — Узнай, кто погиб.
На следующий день меня попросили приехать в военный госпиталь, чтобы опознать труп советника, солдата-связиста и Игоря. На лице переводчика было несколько штыковых ран, в животе нашли болт. Болтами стреляли из самодельных винтовок. В представительстве КГБ мне сказали, что ведется расследование. Спецназовский батальон был послан на усмирение взбунтовавшегося афганского полка. Причиной бунта послужила информация от местных жителей, которые рассказали, что через кишлаки проходила советская разведрота, оскорбляла и грабила жителей. Полк отказался от участия в операции. Спецназ не смог их усмирить. В перестрелке были убиты наши советники. Трупы лежали в камнях три дня. Пришлось проводить спецоперацию.
Среди ночи раздался звонок из Москвы. Мать Игоря спросила:
— Это правда, что его пытали?
— Нет, — сказал я, ничего не говоря о штыковых ранах. — Его отвезут в Ташкент.
Как мать узнала о смерти сына, я не знаю. Тогда еще не разрешали хоронить в Москве. Отец Игоря перевелся в Минск, хотя перед этим они получили в Москве хорошую двухкомнатную квартиру. Игоря похоронили в Минске. В МГУ есть комната славы, там находятся его документы и вещи.
Отец Игоря долго судился с Министерством обороны, обвиняя военных в смерти сына. Конечно, это была ошибка — посылать в афганскую бойню студентов без всякой военной подготовки.
Звонков и просьб об устройстве сыновей в Кабуле на спокойные места было много, но угадать и назвать такие места было трудно.
Была у меня еще одна забота. В Москве я встречался с прежним послом Пузановым. Он сказал, что его внук Саша служит в 4-й танковой бригаде переводчиком при советнике. Никто в Афганистане, кроме меня и резидента ГРУ, не знал, что Саша его внук. Каких-то просьб Александр Михайлович не высказывал. Тогда 4-я танковая бригада исколесила весь Афганистан. Саша — вместе с ней. Однажды он позвонил из госпиталя, куда попал с гепатитом. Эта болезнь стала популярной. Солдаты пытались заболеть ею, так как заболевшего немедленно отправляли на родину и он попадал под демобилизацию. Такие смельчаки меняли стакан мочи больного гепатитом на стакан водки. Естественно, заразившись, они оказывались дома. Военное командование в конце концов догадалось и изменило порядок. После лечения в Ташкенте потерпевший возвращался в свою часть в Афганистане.
