Ярослав Бутаков - Брестский мир. Ловушка Ленина для кайзеровской Германии
Как распределяются потери по категориям жертв — нельзя сказать точно. Ясно, что потери армий Гражданской войны составляют здесь незначительную долю. Как мы уже видели, она в четыре с половиной раза меньше, чем число погибших русских в Первой мировой войне. Какое-то количество приходится на долю эмигрантов. Эмигрировали не только представители элитных классов, но и целые этносы. Причем эмиграция была не всегда напрямую связана с революцией. Так, перепись 1897 г. насчитала 4,1 млн. казахов (их тогда называли киргиз-кайсаками). По данным переписи 1926 г. казахи оказались единственным большим народом бывшей Российской империи, чья численность не возросла но сравнению с 1897 г. Массовый исход казахов в Китай начался во время национального восстания 1916 г., подавлявшегося всеми властями России, не исключая советской.
Общеизвестно, что значительный вклад в повышение смертности в годы революции и Гражданской войны внесло распространение эпидемических заболеваний. Как ни странно, именно этот вклад мы можем оценить достаточно точно, хотя и но косвенным показателям. В 1918—1920 гг. в Красной Армии от инфекций умерло 283 тыс. человек{228}, что составило 4,2% общего числа служивших в ней за этот период. Экстраполировав эту пропорцию на все население России, получим, что только от заразных болезней в стране за три года умерло около 6 млн. человек! Вряд ли смертность от эпидемий на «гражданке» была ниже, чем в армии — все-таки служат взрослые мужчины, а в тылу есть и старики, и дети…
Определение точного числа потерь России в 1914— 1920 гг. — дело специалистов-демографов, не входящее в задачи данной книги. Ясно, однако, что эти подсчеты должны исходить из реальных показателей, а не из фантастических цифр 170—180 млн. человек, якобы проживавших в России перед Первой мировой войной!
Заканчивая этот раздел, нельзя не упомянуть о трагическом венце жизни одного из главных героев нашей книги — последнего российскою императора Николая II, убитого вместе с женой и всеми пятерыми детьми, а также несколькими слугами, в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 г. Это злодеяние многие считают не только главным преступлением большевиков, но и ключевым актом в процессе разрушения старой России, отношение к которому выявило истинное лицо многих политических деятелей и групп России и мира того времени.
Цареубийство не было новостью в России, но уже в XIX столетии происходило всего два раза. А насилие над малолетними особами царских кровей, как убийство царевича Димитрия в 1591 г. или заключение в тюрьму младенца Иоанна VI в 1741 г. (с последующим убийством уже взрослого в 1764 г.), и вовсе успело стать достоянием седой старины. Поэтому екатеринбургское злодеяние шокировало многих, кто о нем узнавал.
Что касается большевиков, то с ними-то как раз все совершенно ясно. В данном случае они всего лишь исполнили завещанное им столетней русской революционной традицией, начиная с декабристов Пестеля и Рылеева, считавших физическое истребление царствующей династии непременной гарантией упрочения республики в России. Но какова была позиция российских либералов, ратовавших за законность и правовое государство, а также монарших дворов Европы?
Ни один династический дом — ни союзный, ни даже просто родственный — палец о палец не ударил, чтобы спасти Романовых от готовящейся участи, которая стала очевидной уже в 1917 г. Больше всего возможностей для этого имела английская королевская семья. В литературе давно утвердилось мнение, что британский король Георг V «не сделал ровно ничего, что могло бы обленить участь поверженных венценосцев. У него не было ни малейшего желания бросать вызов публике, демонстрируя свои человеческие симпатии (если они у него и существовали)»{229}.
Что же касается вождей российской буржуазии, то они, судя но всему, готовили суд над свергнутым монархом. Вариант эмиграции исключался. Иначе зачем Керенский в августе 1917 г. отослал царскую семью в Тобольск, откуда выехать из России, не привлекая к себе внимания, можно было разве что лишь Северным морским путем?! Зато в этой сибирской глубинке можно было избежать самосуда революционно настроенной толпы. Очевидно, готовился показательный процесс. Если бы буржуазии в 1917—1918 гг. удалось удержаться у власти в России, то ее положение все равно оставалось бы очень шатким. Суд над «гражданином Романовым» мог в этой обстановке стать той костью, которой буржуазные правители не колеблясь заткнули бы рот российскому пролетариату.
На необходимость суда и смертной казни над Николаем II и другими деятелями старого режима, как считает историк В.П. Булдаков, Керенский недвусмысленно намекнул, заявив как-то в российском судебном Сенате: «Две-три жертвы, пожалуй, необходимы»{230}. «Две-три» — очевидно, к суду привлекли бы и императрицу, так как она была главным объектом клеветнических нападок либералов, и кого-то из великих князей (княгинь) или приближенных царской семьи. Детей Николая II буржуазная российская Фемида, скорее всего, пощадила бы, но и то лишь из-за их несовершеннолетия, установив при этом над ними чью-нибудь унизительную опеку.
Можно быть уверенными, что выдающиеся либеральные правоведы России — В.Л. Маклаков, В.Д. Набоков, П.И. Новгородцев, тот же Керенский — постарались бы обставить процесс над императорской четой так юридически безукоризненно, что и сто лет спустя российский суд не нашел бы в обстоятельствах дела оснований для его пересмотра и для реабилитации императора. Это было бы политическое убийство, цинично обставленное ритуалом «торжества правосудия», совершенное с тщательным соблюдением всей буквы закона. К вящей посмертной славе последнего государя, дело до этого не дошло лишь потому, что власть оказалась у большевиков, не озабоченных юридическими тонкостями.
Живой Николай II летом 1918 г. мог представлять собой угрозу как советской власти, так и ее противникам. Белое движение не было монархическим, а действовавшие на Урале в тот период антибольшевистские силы вообще были республиканско-демократической направленности, поддерживая власть Учредительного собрания 1918 г. Именно последним обстоятельством, скорее всего, объясняется то, что они, отлично зная о местопребывании царской семьи, отнюдь не спешили ее освободить. Медлительность белогвардейцев при наступлении на Екатеринбург иначе как сознательным саботажем не объяснить. Челябинск оказался в руках белых еще 3 июня, а Екатеринбург, лежащий всего в 240 км к северу, — только 25 июля. За это время белые успели распространить свою власть по всей Транссибирской магистрали от Самары до Владивостока, а взять лежащий чуть в стороне крупный и важный промышленный центр не удосужились. Большевикам было предоставлено времени более, чем достаточно, чтобы решить участь семьи Николая II.
На Западном фронте — крутые перемены
Между тем Мировая война подошла к своей закономерной развязке. 1918 г. представлял собой последний срок, когда истощившая свои людские и экономические ресурсы Германия могла принудить своих западных противников если не к капитуляции, то к почетному миру. Завершение активных боевых действий в России позволяло германскому командованию сконцентрировать на Западе превосходящие силы и постараться вырвать победу в последний остававшийся для этого момент. Это была ставка зарвавшегося игрока.
Впервые с начала войны численность германских войск на Западном фронте превысила численность войск западных держав. В марте 1918 г. там была сосредоточена 181 немецкая дивизия против 177 французских, английских, американских, бельгийских и португальских дивизий (в апреле обе уничтоженные немцами португальские дивизии были заменены двумя итальянскими). Наивысшей численности германская армия на Западе достигла в июле 1918 г. — 201 дивизия, однако к этому моменту союзники уже превосходили немцев по числу дивизий — 205.
В середине 1918 г. должно было возрасти количество американских войск на фронте. Жизненно важно для Германии было разбить Францию до прибытия этой массированной американской помощи. «Неограниченная» подводная война, с помощью которой германское руководство надеялось удушить экономической блокадой Британию и сорвать пополнение войск союзников во Франции, не давала ожидаемого эффекта. Правда, американский контингент во Франции рос медленно. Первая американская дивизия появилась на фронте в июле 1917 г. В сентябре 1917 г. там было две американские дивизии, в октябре — три, в декабре — 4, с нового, 1918 г. — 5. Но перед немецким наступлением там по-прежнему находились только пять американских дивизий. Лишь после начала германского наступления, когда союзники оказались на грани разгрома, США резко интенсифицировали присылку войск в Старый Свет, и уже в июле 1918 г. там было 25 американских дивизий, а к концу войны — 42.
Об относительном состоянии противников, наверное, ничто так наглядно не свидетельствует, как нормы довольствия в армиях. В 1918 г. величина суточного пищевого пайка германского солдата сократилась до 2500 калорий, в то время как у французского солдата она составляла 3816 калорий, у британского — 4193, у американского — 4714 калорий{231}.[46] Понятно, что такая разница в снабжении не могла не отражаться (конечно, не прямо пропорционально, но хотя бы косвенно) на боеспособности войск. При этом необходимо учесть, что гражданское население Германии потребляло в среднем намного меньше, чем солдаты на фронте. Это красноречиво говорит о состоянии германского тыла.
