Нас называли ночными ведьмами - Ракобольская И.
Девушек нашли местные жители под обломками самолета: при вынужденной посадке самолет задел за провода электропередачи. Сильно пострадала Клава - у нее было несколько переломов обеих ног. У Тони была сломана рука, и она скоро вернулась в полк. А Клава и после войны еще долго лечилась в московском госпитале. Кости срастались неправильно, их ломали и опять составляли…
О своем полете она вспоминала так: «На рассвете, когда горючее подходило к концу, попробовала посадить самолет. Видимость была очень плохая. Правда, на малой высоте темный лес все-таки просматривался. Несколько раз заходила на посадку вслепую. Каждый раз перед самолетом вырастало препятствие: столбы, деревья, постройки… На пятый раз, когда горючее кончилось, - заснеженные провода… Я долго лежала без сознания…»
* * *
Вспоминает штурман эскадрильи Татьяна Сумарокова:
«Летчик Клава Серебрякова и штурман Тоня Павлова летели к цели, прорываясь сквозь облачность и лучи прожекторов… [310]
Утром 9 марта 1945 года на земле долго ждали их возвращения, но их все не было.
…На кровати у Клавы одиноко лежала мандолина. Хозяйка бережно возила ее с собой всю войну. Девушки с удовольствием слушали в свободные минуты Клавины импровизации. Она даже пыталась наигрывать отрывки из классических произведений. А если что-то не получалась, она упрямо твердила: "Все равно буду играть Чайковского!"
С таким же упрямством она играла в шахматы. "Наш Ботвинник опять гоняется за королевой", - шутили девушки. Шутили и понимали, что в полку нет шахматистки, равной Серебряковой.
И небрежно брошенная мандолина и недоигранная шахматная партия Клавы как будто дожидались ее. Никто из подруг не решался сложить Клавину постель, никто не прикасался к ее вещам.
Клаву Серебрякову, начавшую боевую деятельность с Кавказа, успели полюбить все. Всегда веселая, она заражала своим смехом всех окружающих. Ее любили на земле, ее ценили в воздухе. С первых же боевых вылетов о ней стали говорить как о смелом, решительном летчике. У Клавы было уже 550 боевых вылетов… [311]
Наконец, из штаба армии сообщили, что обеих девушек живыми нашли на восточном берегу Вислы под обломками самолета…»
* * *
Вспоминает Раиса Аронова:
«В ночь с 4 на 5 мая полку было приказано бомбить скопление войск противника в районе Свинемюнде, на берегу Балтийского моря. Погода была неустойчивая, видимость плохая - "муть", как говорили летчицы. До цели было добрых восемьдесят километров.
Пролетев несколько минут, я услышала подозрительный шум в моторе. Вскоре подбавился еще и скрежет.
- Что с мотором? - спросила мой штурман Полина Гельман.
- Я уже давно прислушиваюсь. Что-то случилось.
А до цели еще далеко… Куда деваться, если сейчас откажет мотор? Под крыльями бомбы. Ночь. Садиться с бомбами ночью вне аэродрома - почти самоубийство. Сбросить бомбы на территорию, занятую нашими войсками - преступление. Решили возвратиться.
Разворачиваюсь, беру обратный курс. Мотор гремит, свистит, шипит… За эти долгие минуты, когда мы летели на тарахтящем, как разбитая телега, моторе, у нас прибавилось, наверное, седых волос. При подходе к аэродрому в моторе вдруг что-то хрустнуло, и он сразу умолк. Наступила тревожная тишина. Дотянем ли? Высота катастрофически падает: самолет тяжелый, с бомбами. Я включила огни АНО, штурман дала красную ракету: приближается опасность! Прямо с ходу идем на посадку… Только бы не плюхнуться перед аэродромом, где ямы и кустарники. Мобилизую все свое умение, "щупаю" землю глазами и колесами… Наконец, еле ощутимый толчок, и машина покатилась по посадочной полосе.
Как только самолет остановился, мы выскочили из кабин и подбежали к мотору. От пяти цилиндров осталось только три, из двух отверстий торчали поршни. Это был наш последний полет. А уже 8-го мая мы узнали, в что война окончена…»
* * *
За последнюю неделю наш Второй Белорусский фронт под командованием маршала Рокоссовского продвинулся на сотни километров. Он наступал так стремительно, что немцы были застигнуты врасплох, уверенные в том, что река Одер - надежная преграда для советских войск. [312]
Наш аэродром - зеленое поле на окраине городка Брунн, севернее Берлина. Но летаем мы с «подскока» - площадки, которая расположена значительно ближе к фронту.
Близится конец войны - противник всюду капитулирует. Летать почти некуда. Осталась только группировка в районе порта Свинемюнде, откуда немецкие войска спешно удирают пароходами через Балтийское море. Мы бомбим порт.
Ночи туманные, большая влажность, ведь море рядом. Свинемюнде - к северо-востоку от нашей точки. Так что в самом конце войны на наших компасах стоит не западный, а почти восточный курс.
…Взят Берлин. Это значит - конец войне. В это трудно поверить. Так долго, бесконечно долго она тянется.
На новом месте мы, как обычно, должны знакомиться с районом боевых действий. Задание - полет по треугольнику днем. И, конечно, каждая старается отклониться от маршрута в сторону Берлина. Какой он, Берлин, столица поверженной Германии, «логово фашистского зверя», как его называют в газетах?
И вот нам открывается огромный серый полуразрушенный город. Он весь дымится, кое-где догорают пожары. Небо почти сплошь затянуто дымом, и солнце светит слабым желтоватым светом, как при солнечном затмении. В воздухе пахнет гарью.
Рейхстаг, Бранденбургские ворота… Еще раз - большой круг, и, выбравшись из дыма, летим домой, где ярко светит майское солнце…
* * *
Пришла Победа. В этот день мы надели платья. Правда, форменные, с погонами. И туфли. Не сапоги, а туфли, сшитые по заказу. Их привезли на машине. Полный кузов - выбирай! Настоящие туфли, коричневые, на среднем каблучке… Конечно, не ахти какие, но все же туфли. Ведь войне конец!
Победа! Это слово звучало непривычно. Оно волновало, радовало и в то же время, как ни странно, немного тревожило…
Мир… Он нес с собой большое, хорошее. Мир - это было то, ради чего мы пошли на фронт, за что погибли наши подруги, это была новая жизнь, которую мы еще так мало знали. Пожалуй, большинство из нас основную часть своей сознательной, по-настоящему сознательной жизни провели на войне. Где будет теперь наше место?
Четыре года… Мы ушли в армию, когда нам было девятнадцать, даже восемнадцать. За эти годы мы повзрослели. Но, в сущности, настоящая жизнь, с ее повседневными заботами и тревогами, для [313] нас еще не начиналась. Никто из нас толком не знал, что его ждет впереди. Одни мечтали учиться, вернуться в институты, к прерванной учебе. Другие хотели летать…
С наступлением мира всех потянуло домой. Сразу. Захотелось остро, до боли в сердце, туда, где нас ждали, где все - такое знакомое, близкое, свое, где Родина…
Люди по- разному представляют себе Родину. Одни -как дом, в котором они родились, или двор, улицу, где прошло детство. Другие - как березку над рекой в родном крае. Или морской берег с шуршащей галькой и откос скалы, откуда так удобно прыгать в воду. [314]
А я вот ничего конкретного себе не представляю. Для меня Родина - это щемящее чувство, когда хочется плакать от тоски и счастья, молиться и радоваться.
* * *
Альт Резе под Нойбранденбургом. Курортное место. Большое голубое озеро, лодочная станция, стадион, кругом сосновые леса… Война кончилась, и нам, наконец, дали отдых. Первый настоящий отдых с октября 1941 года. Главное наше увлечение здесь - волейбол. Соревнуются между собой эскадрильи…
