Андрей Гущин - Оборона Порт-Артура: «Сухопутные не признают моряков, моряки сухопутных, да еще и между собою вражда…»
При наличии современных для той эпохи кораблей Россия не имела экономической возможности поддерживать навыки и умения личного состава флота на должном уровне. Эскадра требовала постоянных выходов в море, что означало траты на дорогой импортный уголь, который приходилось покупать за валюту. Все машины и механизмы имели ограниченный ресурс и требовали постоянной замены после учебных плаваний, что также было накладно. И зачастую «соломоновым решением» в такой ситуации для морского ведомства являлась строгая экономия{90}. Совместные плавания всей эскадры в организованном боевом порядке почти не практиковались, и вообще на протяжении нескольких лет, предшествующих войне, 1-я Тихоокеанская эскадра была в сборе не более двух месяцев ежегодно{91}. На миноносце «Расторопный», одном из двух миноносцев, несших так халатно службу по охране рейда в ночь с 26 по 27 января 1904 г., не успели к началу войны даже испытать машины миноносца на наибольшую скорость. Из четырех командиров налицо был один, из двух трюмных начальников — также один, сигнальщиком был простой матрос, «не умевший разобрать ни одного сигнала»{92}; машинную и кочегарную команду составляли частью ученики, взятые с других судов эскадры, частью рядовые матросы{93}. На эволюции выходили суда эскадры поодиночке и по жребию, стреляли редко, зачастую при помощи «стволиковых» стрельб. В этом случае канонир отрабатывал навыки наводки не с боевыми снарядами, а винтовкой, вставленной в канал орудия. Специальное устройство позволяло производить выстрел ружейной пулей. Считалось, что это не ослабляло подготовки комендора, так как якобы сам навык наведения артиллерийского орудия на цель оставался тем же, но зато происходила существенная экономия средств за счет подмены снаряда пулей. Такая методика применялась повсеместно, но она должна была служить только первым этапом подготовки. В Российском флоте «стволиковые» стрельбы, наоборот, составляли главную часть учений. Трудно судить, но и в известных нам эпизодах борьбы на море русские комендоры не справлялись со своей задачей, а артиллерийские офицеры не умели руководить артиллерийским огнем. В рапорте командира крейсера «Варяг» о бое в Чемульпо 27 января 1904 г. приводится расход боеприпасов: 152-мм — 425 шт., 75-мм — 470 шт., 47-мм —210 шт., всего 1105{94}. Мы можем проследить судьбу всех японских кораблей, участвовавших в бою с «Варягом», но ни одна единица японского флота в этом бою не была уничтожена или серьезно повреждена{95}, что свидетельствует о низком проценте попаданий. Аналогичные проблемы возникли у русских моряков Отдельного отряда крейсеров 1-й эскадры флота Тихого океана контр-адмирала К.П. Иессена в бою 1 августа 1904 г. Согласно «Описанию военных действий на море в 37-38 гг. Мейдзи», русские добились в общей сложности 30 попаданий (снарядов){96}. Процент попаданий русской стороны с учетом данных о всех выпущенных снарядах — 1%. Так же как и с «Варягом», количество выпущенных снарядов сравнительно велико, а процент попаданий относительно низок. Приведенные факты скорее свидетельствуют о том, что «стволиковые» стрельбы, видимо, являлись хотя и дешевой, но не равноценной заменой настоящим учебным стрельбам с использованием унитарных артиллерийских боезапасов. Чтобы как-то выделять лучших и не распускать команду, использовали шлюпочное учение и учения по эвакуации экипажа, гребные гонки на тех же веслах. Матрос крейсера «Рюрик», входившего в Отдельный отряд крейсеров 1-й эскадры флота Тихого океана контр-адмирала К.П. Иессена, М. Сливкин вспоминал, как одного из офицеров списали на берег после не очень удачного выполнения командой под его руководством шлюпочного учения{97}. Логика военно-морского ведомства была ясна — гребные гонки и шлюпочные учения ничего не стоят для казны, экипажи в то же время не расслабляются, офицеры отрабатывают навыки командования нижними чинами. В итоге действительно некоторые морские офицеры, как командир уже упоминавшегося мною крейсера «Боярин», при виде неприятеля, как бы это трагикомично ни звучало, вспоминали блестяще отработанные навыки образцовой эвакуации команды с боевого корабля и успешно ими пользовались. Ожидать от командиров судов 1-й Тихоокеанской эскадры инициативных действий в боевой обстановке было наивным. Дело в том, что инициативу в командирах подавляли всячески. Доходило до того, что на 1-й Тихоокеанской эскадре к починке вещей команды приступали только после специального указания адмирала О.В. Старка{98}.
Попытки моряков после целого ряда происшествий и аварийных ситуаций списать пассивный характер действий на море ожиданием починки всех судов эскадры, в том числе и пострадавших после внезапной атаки японцами рейда в ночь на 27 января, привели к появлению в гарнизоне ироничных поговорок. По крепости циркулировали многочисленные каламбуры про моряков: говорили, что они оттого не выходят в море, что ждут «победы»: «победы Куропаткина, а никак не готовности броненосца “Победа”», — писал в своем дневнике от 30 мая подполковник С.А. Рашевский. Броненосец «Победа» действительно получил повреждения (небольшую пробоину), наскочив на японскую мину во время выхода эскадры на внешний рейд 31 марта 1904 г. А для ставшего после гибели адмирала С.О. Макарова командующим 1-й Тихоокеанской эскадрой адмирала В.К. Витгефта ожидание починки и исправления судов являлось долгое время основным аргументом на постоянные требования как генерала А.М. Стесселя, так и главнокомандующего о выходе эскадры из гавани для дачи сражения. Необходимо пояснить, что исправление повреждений судов эскадры было достаточно сложной технической задачей даже для имевшихся в Порт-Артуре командированных Путиловским заводом рабочих. Так, из поврежденных в ночном бою 27 января судов только крейсер «Паллада» закончил свои исправления к 3 апреля{99}. А исправление броненосца, такого как «Победа», являлось еще более длительным и трудоемким процессом. После долгих ожиданий даже попытка прорыва русской Тихоокеанской эскадры во Владивосток 28 июля 1904 г. совершалась не в полном составе, без крейсера «Баян», не успевшего заделать пробоины.
И собственно последние претензии сухопутных офицеров к военным морякам получили следующее оформление в повести: «наши шкурки-то дорого стоят — вот и спасались». Действительно, постройка и содержание флота стоили дорого. Для сравнения: средний душевой доход от сельского хозяйства равнялся в 1901 г. 30 рублям в год, а одна 12-дюймовая пушка на боевом судне стоила порядка 200 тысяч, а каждый выстрел из нее — 700 рублей{100}. И, как уже отмечалось, не последнюю роль играл вопрос финансирования. В воспоминаниях генерал-майора М.И. Костенко находим: «Флот! К сожалению, с этим маленьким словом соединена только трата громаднейших средств»{101}. Когда командование решило усилить оборону сухопутного участка крепости морскими орудиями, то «все морские офицеры, принимающие участие в работах по доставке или установке орудий флота на батареях, получили, кроме своего морского большого содержания, почему-то еще и суточные деньги», — отмечал в дневнике М.И. Лилье{102}. Разница в денежном довольствии привела к тому, что сухопутные офицеры стали публично обвинять моряков в том, что «они, при своем постоянном безделии в самый горячий момент компании, поощряют исполнение своих прямых обязанностей денежной наградой»{103}. У многих высших офицеров сухопутной армии, таких как Михаил Иванович Костенко (во время войны 1904-1905 гг. председатель военного суда крепости. — А.Г.), за годы службы, предшествовавшей войне, было сформировано определенное отношение к военным морякам. Разрыв в жалованьи был достаточно веской предпосылкой для взаимного неприятия. Мичман, только что сошедший со скамьи училища, получал в месяц 300-400 рублей содержания, «которые получает далеко не всякий генерал сухопутной армии», — возмущался в своих воспоминаниях генерал-майор М.И. Костенко{104}. Для нас важны оценки генерала М.И. Костенко как представителя сухопутной армии, но необходимо все-таки обратиться и к официальным сведениям о довольствии чинов армии и флота. В русской армии существовало три основных вида выплат сухопутным офицерам: жалованье (в зависимости от чина), столовые деньги (в зависимости от занимаемой офицером должности) и квартирные (в зависимости от чина, места службы и семейного положения). Конечно, на первый взгляд данные о выплатах жалованья сухопутных офицеров уступают морякам, но следует учесть ряд факторов. Во-первых, годовое жалованье моряков зависело от отнесения к разрядам. Жалованье на Балтике и Черном море, составлявшим 1-й разряд, даже порой выглядело скромнее обычного оклада сухопутного жалованья: мичман получал 504 рубля (меньше сухопутного младшего офицера), капитан 2 ранга меньше командира батальона — 900 рублей{105}. С другой стороны, во время Русско-японской войны сухопутные чины получали, согласно приказу Главного штаба, усиленный оклад жалованья, отличавшийся от обычного. В свою очередь, размер столовых денег сухопутного ведомства, за исключением полковников на должности полкового командира, уступал столовым выплатам и так называемым месячным окладам офицеров флота{106}. За счет того, что сухопутные издерживались на оплату квартиры[4], и даже часть столовых уходила на содержание квартиры, то в итоге получалось, что действительно моряк получал примерно в 1,5 раза больше по сравнению с обычным довольствием сухопутного, но усиленный оклад нивелировал эту разницу до 1,1 раза. Следует сделать оговорку, что разница особо была заметна на обеспечении младших офицеров — подпоручики, прапорщики сухопутных родов войск столовых выплат не получали, а вот мичманы флота получали. Поэтому морская молодежь имела денежные средства для походов в ресторан, веселого времяпрепровождения в кафешантанах и пр. Недаром в письме к сыну от 7 июля, гардемарину Морского корпуса, командир броненосца «Севастополь» писал о нравах морской молодежи: «Зная, что в корпусе, да и между молодыми офицерами, мало внушается чувство долга, то, что тебе не даст среда, то ты должен сам в себе воспитать и помнить…»{107} Но неформально сухопутные офицеры в условиях боевых действий могли пополнить бюджет за счет денег, отпускаемых на офицерских лошадей, которые присутствовали в действительности лишь в отчетных документах, и прочих «злоупотреблениях». Подпоручики и поручики изыскать возможность получить казенную прибавку к содержанию, как правило, в отличие от ротных командиров, не имели, и их положение на фоне довольствия, жалованья, столовых и отдельной каюты мичманов, начинавших службу во флоте, было очень незавидным. По воспоминаниям мирных жителей Порт-Артура, даже извозчики, ожидавшие вечером у ворот порта выхода морских офицеров, брали весьма неохотно сухопутного или просто частного пассажира, причем заявляли без особого стеснения, что моряки расплачивались намного щедрее сухопутных армейцев или обывателей{108}.
