Юрий Рубцов - Маршалы Сталина
Это был крупный успех. Гитлер — впервые во Второй мировой войне (!) — был вынужден отдать группе армий «Центр» приказ о переходе к обороне. И хотя обстановка в районе Смоленска продолжала оставаться сложной, стало ясно, что, как справедливо заметил Рокоссовский в книге мемуаров, «гитлеровский план “молниеносной войны” затрещал».
Установившееся относительное затишье нарушилось с рассветом 2 октября: противник, начавший генеральное наступление на Москву, нанес сильный удар на центральном участке обороны 16-й армии, во главе которой был поставлен Рокоссовский. Его здесь ожидали, поэтому враг был отброшен с большими потерями.
5 октября по приказу нового командующего фронтом генерала армии Г.К. Жукова Рокоссовский вместе со штабом переместился на волоколамское направление для организации обороны столицы в полосе от Московского моря на севере и до Рузы на юге. События развивались стремительно: 14 октября Константин Константинович прибыл в Волоколамск, а уже 16 октября враг нанес удар по левому флангу обороны армии.
Наши войска надежно перекрыли Ленинградское и Волоколамское шоссе, по которым противник прежде всего стремился прорваться к Москве. В течение двух недель армия сдерживала значительно превосходившие силы врага.
Командарм-16 создал на наиболее угрожаемых участках прочные противотанковые и артиллерийские очаги обороны, вынуждавшие врага прорывать все новые и новые позиции, применял имевшиеся у него танки не только против пехоты противника, но и сосредоточенно, для борьбы с вражескими танками. Оба шоссе и танкоопасные направления между дорогами были заминированы, были также взорваны шлюзы Истринского водохранилища, что сильно замедлило продвижение танковой группы врага. Именно в составе 16-й армии покрыли себя неувядаемой славой воины стрелковых дивизий: 316-й генерала И.В. Панфилова и 78-й — полковника А.П. Белобородова, танкисты генерала М.Е. Катукова, кавалеристы генералов Л.М. Доватора и И.А. Плиева.
27 октября под ударом многократно превосходящих сил врага, применившего 125 танков, пришлось оставить Волоколамск, но войска отошли на заранее подготовленный рубеж, по-прежнему перекрывая путь к столице.
На следующий день произошел эпизод, вызвавший крайнее возмущение Рокоссовского. В штаб армии прибыл генерал армии Жуков во главе специальной комиссии для расследования обстоятельств сдачи города. Константин Константинович был убежден, что никакой необходимости в подобном разбирательстве и примерном наказании виновных нет, и потому подчиненных в обиду не дал.
Надо сказать, что во время битвы под Москвой служебные отношения между двумя полководцами складывались уже иначе, чем раньше. Рокоссовский объяснял это так: «Главное, видимо, состояло в том, что мы по-разному понимали роль и форму проявления волевого начала в руководстве. На войне же от этого многое зависит»{154}.
За этими размышлениями крылся принципиальный для понимания взаимоотношений Жукова и Рокоссовского эпизод, имевший место, когда во второй половине ноября бои приблизились к Истринскому водохранилищу Командующий 16-й армией предложил отвести вверенные ему войска за водоем и оборону организовать там. Само водохранилище, река Истра и прилегающая местность представляли, на взгляд Рокоссовского, прекрасный рубеж, заняв который заблаговременно, можно было организовать прочную оборону, притом небольшими силами — такими доводами обосновывал командарм свое предложение. Но Жуков категорически запретил это делать. Состоялся очень тяжелый телефонный разговор. «Я вынужден был ему заявить, — вспоминал Рокоссовский, — что если он не изменит тона, то я прерву разговор с ним. Допускаемая им в тот день грубость переходила всякие границы»{155}.
Столкнулись два характера, два взгляда на подобные критические ситуации. Как и Жуков, Рокоссовский не страдал отсутствием твердости, воли и целеустремленности. Но, настаивая на том, что высокая требовательность — необходимая и важнейшая черта военачальника, Константин Константинович тут же подчеркивал: железная воля должна непременно сочетаться с чуткостью к подчиненным, с умением опираться на их ум и инициативу. При этом полководец не только декларировал этот принцип, но и непременно руководствовался им, умел поправить подчиненного, не задевая его самолюбия и щадя авторитет.
Войска генерала Рокоссовского выстояли. А затем в составе фронта перешли 5 декабря в контрнаступление. Авторитет Константина Константиновича был к этому времени настолько велик, что творил буквально чудеса. Вот лишь одно тому подтверждение. 21 января 1942 г. управление и штаб 16-й армии получили приказ сдать подчиненные войска соседним армиям, а самим перейти в район Сухиничей и принять в подчинение часть дивизий 10-й армии генерала Ф.И. Голикова. Последний командовал неудачно и сдал Сухиничи противнику. Жуков приказал Рокоссовскому вернуть назад этот крупный железнодорожный узел, но при этом предупредил: ни на какие дополнительные силы рассчитывать он не должен.
На месте сил для наступления оказалось крайне мало. Тогда командующий прибег к военной хитрости: путем ложных радиопереговоров и перемещений войск была создана видимость, будто 16-я армия прибыла сюда в полном составе для развертывания широких наступательных действий. Оригинальный замысел удался: немецкий генерал сам отвел свою пехотную дивизию из Сухиничей. Когда начальник штаба 16-й армии генерал М.С. Малинин доложил об этом Жукову, тот не поверил сообщению, потребовав личного доклада от самого Рокоссовского.
В эти дни Константин Константинович был тяжело ранен. Осколок снаряда задел позвоночник, повредил два ребра и пробил легкое. Командарму сделали операцию в полевых условиях и эвакуировали санитарным самолетом в Москву. Все, к счастью, обошлось. 28 мая 1942 г. он убыл на фронт.
В ходе Сталинградской битвы именно его Донскому фронту было доверено уничтожение окруженной 330-тысячной вражеской группировки. Заслуги Рокоссовского были отмечены орденом Суворова 1 степени. Сталин, встречая в Кремле руководящий состав фронтов, не дал по-уставному доложить о прибытии, а, пожимая руку, стал поздравлять с большим боевым успехом. «Всех поздравил, пожал руку каждому из командующих, — вспоминал позднее Главный маршал авиации А.Е. Голованов, — а Рокоссовского обнял и сказал: “Спасибо, Константин Константинович! “. Я не слышал, чтобы Верховный называл кого-либо по имени и отчеству, кроме Б.М. Шапошникова, однако после Сталинградской битвы Рокоссовский был вторым человеком, которого И.В. Сталин стал называть по имени и отчеству. Это все сразу заметили. И ни у кого тогда не было сомнения, кто самый главный герой — полководец Сталинграда»{156}.
Правда, примерно то же самое Сталин в личном разговоре говорил и бывшему командующему Сталинградским фронтом генералу Еременко. И, как видно, не без оснований.
В ходе подготовки к Курской битве Центральный фронт Рокоссовского занимал северный фас Курского выступа, где в июле 1943 г. разгорелась одно из крупнейших сражений Второй мировой войны. Еще ранней весной, загодя до решающих боев, Константин Константинович выдвинул идею о необходимости организовать прочную оборону выступа, предполагая, что именно на этом участке советско-германского фронта противник попытается перехватить инициативу, утраченную под Сталинградом. Эта идея оказалась созвучной предложениям представителя Ставки маршала Жукова, в результате было принято решение перейти к преднамеренной обороне.
Многие не без основания утверждают, что яркий талант, внутренняя красота, душевные качества Рокоссовского покорили даже Сталина, совсем не склонного к сантиментам. Было бы, однако, большой ошибкой думать, что все это давало основания для каких-то поблажек. Между Верховным и Константином Константиновичем случались, хотя и редко, размолвки. Когда в мае 1944 г. Рокоссовский приступил к разработке плана операции по освобождению южной части Белоруссии с последующим выходом в восточные районы Польши (в рамках предстоящей летом Белорусской стратегической операции «Багратион»), он пришел к нетривиальному выводу. Тщательное изучение лесистой и болотистой местности и особенностей обороны противника убедили его, что необходимо нанести не один, а два удаpa равной силы: один — из района Рогачева на Бобруйск, Осиповичи, другой — из района низовьев Березины на Слуцк.
Однако на совещании 23 мая у Сталина обстановка накалилась. Верховный резко возразил против, настаивая на одном ударе. «Дважды мне предлагали выйти в соседнюю комнату, чтобы продумать предложение Ставки, — вспоминал маршал. — После каждого такого “продумывания” приходилось с новой силой отстаивать свое решение. Убедившись, что я твердо настаиваю на нашей точке зрения, Сталин утвердил план операции в том виде, в каком мы его представили».
