Нас называли ночными ведьмами - Ракобольская И.
И как сухо и скупо написано о гибели любимого нашего штурмана, [108] одной из самых ярких девушек полка, и гибели ее летчика в оперативной сводке:
«9 апреля 44 г.
В ночь на 9.4.44 г. полк имел задачу: уничтожать и подавлять огневые точки противника в п. Булганак, исключая его восточную часть т. МТФ и Грязевая путина.
Всего по заданным целям произведено 143 самолето-вылета. Налет 159 часов. Израсходовано боеприпасов: 134 ФАБ-50, 105 АО-50, 184 АО-25, 36 АО-10, 956 JD-2, 6 САБ-3. Разбросано 182 000 листовок.
Разрывы бомб расположились в цели ПВО противника: МТФ - батарея «эрликон».
Свои потери: 1 самолет, 1 экипаж.
Место дислокации полка - Пересыпь».
Когда через два дня началось наступление, мы перелетели в Крым. Я с командиром эскадрильи Ольгой Санфировой летала к месту гибели Панны и Жени: мы хотели найти хотя бы обломки самолета, а может быть, увидеть и их тела… [109]
Сколько видела я после этого линий фронта и разрушенных городов, но никогда не встречала такой израненной земли, как в Керчи и ее окрестностях. Огромное пространство было изрыто воронками от бомб и снарядов. Всюду лежали поломанные и сожженные машины, остатки сбитых тяжелых самолетов. В городе торчали темные печные трубы в окаймлении фундаментов. Целых домов не было вообще…
Следов нашего маленького По-2 мы не нашли… И долго еще в душе теплилась надежда, что Прокопьева и Руднева живы, хотя мы и знали, что так быть не могло. А Женина мама надеялась, что дочь ее жива…
Все наши родители перезнакомились в Москве, ездили друг к другу, звонили, рассказывали новости. Когда погибла Женя, я написала своей маме, так что она знала, а Анна Михайловна - Женина мать - еще нет. Она приехала к моей маме со своим волнением - давно нет писем… И мама писала мне, что не могла глядеть в ее глаза, и рассказать не могла.
Дуся Пасько - она тоже была с мехмата - рассказала мне, что после войны Женины родители ежегодно собирали ее друзей в Женин день рождения и всегда говорили о ней как о живой.
Тяжело переживали мы гибель Жени Рудневой, нашего звездочета и сказочника, милой, нежной, любимой подруги. И только после войны мы узнали, что оставшиеся под Керчью жители подобрали останки наших девушек. Прокопьеву приняли за мужчину и похоронили в общей могиле, а Женю - отдельно и написали, что здесь лежит неизвестная летчица.
Давно уже они перезахоронены, и им поставлен памятник на военном кладбище города Керчи. Я была там со студентами университета, когда отдыхала в лагере МГУ под Анапой. Была и в Пересыпи, показала студентам наш бывший аэродром и большой памятник, который поставили рыбаки нашему полку… Звание Героя Советского Союза было присвоено Жене посмертно среди первых пяти…
И как писала Ольга Голубева, «говорят, столетья должны пройти, чтобы земля заровняла окоп в метр - шрам на лице планеты. А шрамы, оставленные войной на человеческом сердце, что их изгладит? Мы не хотим верить в смерть подруг. У человека можно отнять здоровье, любовь, его можно лишить счастья. Только одного нельзя отобрать - надежды!»
После смерти Жени штурманом полка стала Лора Розанова, бывшая сначала штурманом эскадрильи, затем летчиком, командиром звена и снова штурманом, но уже полка. [110]
* * *
Из воспоминаний Е. Бершанской:
«В ночь на 11 апреля войска Отдельной Приморской армии перешли в наступление с плацдарма на Керченском полуострове. Противник начал отходить в направлении Севастополя. В эту знаменательную ночь наши полки получили весьма необычную задачу: максимально осветить пути отхода противника и тем самым облегчить развитие наступления наших войск. В течение ночи нашим полком было сброшено более 650 светящихся бомб. Только с полным рассветом мы закончили боевые вылеты, и летный состав, обрадованный успехами наших войск, ушел на отдых».
* * *
Мы прилетели в Крым, чтобы подыскать аэродром для полка. Остановились в Старом Крыму, почти на краю поселка. Хозяйка встретила нас ласково, но она дрожала от пережитого. Оказывается, только два дня назад остановилась резня в этом русском селе. Полицаи «очищали» село. Взрослых расстреливали, а детей убивали головами о стены домов. Кто-то сумел добраться до партизан в горах. Они спустились вниз и освободили село. Резня окончилась за два дома до нашей милой хозяйки. Трудно было нам что-то ей сказать. Трудно поверить, что так могло быть…
С 15 апреля полк базировался в Крыму в селе Карловка. Это было партизанское село, встречали нас жители восторженно. Поскольку БАО не смог привезти продукты - сложно было с переправой через пролив, - население и покормило нас, вскрыв какие-то тайные запасы. Стояла пасхальная неделя… На улице были накрыты длинные столы. Я помню, что поставили и бутылочку с надписью «святая вода». Наш комендант из БАО улыбался: «Вот как маскировали водку» - и налил генералу Верову из штаба 4-й ВА, сидящему с нами. Тот попробовал и предложил коменданту выпить с ним, чокнулись… Я никогда не видела раньше такого огорченно-разочарованного лица… Ибо это была действительно «святая вода».
Мальчишки из дома, где расположился штаб, побежали смотреть «летчиков» и вернулись разочарованные: «Разве это летчики, сами бабы…»
Наши машины стояли ничем не замаскированные. В эйфории наступления и праздника мы и не успели об этом подумать. Да и земля вокруг была голая. Возвращавшийся с задания фашистский летчик сначала обстрелял нас - загорелся один самолет, был ранен [111] механик. А потом он вернулся уже с несколькими машинами, и началась штурмовка. Никогда днем нас не штурмовали. И только теперь мы поняли, что чувствует пехота, когда над ними с ревом проносятся самолеты и они видят лица улыбающихся летчиков и бомбы, которые летят на них… Я лежала в какой-то канаве на краю поля. Нет, я не вспоминала свою жизнь и не прощалась с мамой: были две четкие мысли: «Почему я такая большая?» и «Только бы сразу»…
Но больше штурмовики не возвращались: поднялись наши истребители, завязался бой, и фашисты ушли.
Так началась война в Крыму. Когда с Перекопа двинулся 4-й Украинский фронт; немцы побежали так, что мы на своих самолетах не поспевали за ними. Каждое утро нам приходилось менять аэродромы, нам не успевали подвозить боеприпасы и питание.
Работали таким образом: прилетали, выбирали площадку, располагались. Подвесим бомбы, пообедаем, тут уже и темнеет - начинаем летать. Кончаем полеты в 5 утра. Командир полка или кто-то из командиров эскадрилий летит вперед на поиски нового аэродрома, а я лечу в штаб Армии за указаниями, где работать на следующую ночь. Часов в двенадцать перелетаем на новую площадку. И так почти ежедневно. Спали под плоскостями самолетов, над нами пели жаворонки, и пригревало весеннее солнышко…
За бои по овладению Феодосией наш полк был награжден орденом Красного Знамени. Помню, когда по телефону нам сообщили о награде, в штабе полка находились я и парторг полка Мария Рунт. Мы пошли на старт сообщить эту радостную новость. Идем по [112] аэродрому, встречаем девушку. Я ее останавливаю. Она вытягивается перед нами как положено.
- Поздравляю Вас!
- С чем?
- Наш полк награжден орденом Красного Знамени!
Девушка забывает об армейской субординации, всплескивает руками, бросается нас целовать и с криком бежит дальше…
На старте мы сообщали о награде каждому прилетающему экипажу. Из одного самолета раздался непонятный шум: оказывается, они по переговорной трубке устроили митинг…
Впоследствии орден прикрепили к нашему знамени. Конечно, это награждение было не за одну Феодосию, а в основном за Керчь.
Во время боев в Крыму полк входил в другую - 8-ю Воздушную Армию, пришедшую в Крым через Перекоп, и в прославленную 2-ю Гвардейскую Сталинградскую дивизию, состоявшую из одних полков на самолетах По-2.
