Электрон Приклонский - Дневник самоходчика

Во время нашей разгрузки высоко над станцией, в чистом вечернем небе с легкими, полупрозрачными перистыми облаками, хищно вились два по-осиному тонких «Мессершмитта». У них длинные узкие крылья с прямоугольными, словно подрезанными, концами. Истребители покружились и улетели: красный круг солнца уже касался горизонта.

Нам еще предстоит марш около ста километров до назначенного пункта. Полк выступил в общей колонне с колесными машинами впереди. Двигались по пыльным проселкам до наступления полной темноты, уже ночью переправились вброд через неглубокую здесь реку Оскол и вскоре остановились на ночлег в придорожном леске.

С рассветом экипажи начали текущий техосмотр, привели все в порядок и — вперед. Шли целый день. Сегодня устал зверски, наверное, не я один. Уже сгущалась тьма, когда мы, «вздыхая о ночлеге», миновали какое-то село, не мигнувшее нам ни одним огоньком, и, укрыв машины в недалекой роще, заснули, не покидая, согласно приказу, своих машин.

Днем прибыли на выжидательные позиции. В пути, на одной из коротких остановок, выйдя из машины покурить и размяться, заметил справа от полевой дороги, в тени плакучей березы, зеленый танк. На фоне зеленой опушки он был почти невидим. Береза горестно склонилась над ним; ее тонкие, гибкие веточки, словно рассыпавшиеся длинные женские косы, неподвижно нависали над самой башней. Это был наш Т-70. Мы медленно приблизились к нему. Левый, обращенный к полю борт разворочен снарядом в передней части. В открытый башенный люк сверху падает просеянный сквозь сито мелкой березовой листвы солнечный свет, и через большую брешь в броне хорошо виден в отделении управления мертвый механик-водитель, откинувшийся на спинку своего сиденья. Руки его продолжают сжимать рычаги поворота. Запахи бензина и масла не могут заглушить тяжелого запаха тления. В страшной ране на груди убитого кишат белые короткие черви, по одежде ползают и перелетают лениво с места на место омерзительно-красивые бронзово-зеленые мухи… Удрученные, со сжавшимся от жалости сердцем, замерли мы у стальной братской могилы… «К машинам!» — донеслось до нас с дороги. Мы бросились назад.

Чем ближе наша колонна к линии фронта, тем чаще встречаются следы недавних тяжелых боев. Рядом с одним из объездов, на развороченной взрывами дороге, в огромной воронке, должно быть от танковой бомбы, удобно разместился на дне КВ. Высоты и высотки, склоны оврагов, изрытые вдоль и поперек окопами и траншеями; смятые танками линии колючих заграждений; поваленные телефонные столбы; разбитые и раздавленные орудия на артиллерийских позициях; поломанные повозки и передки; сгоревшие автомашины и танки, а на обочинах, на виду, круглые железные мины, мины в узких деревянных ящичках как иллюстрация к предупреждающим надписям на фанерках: «Осторожно! Мины!»

Ночью скрытно прибыли в район сосредоточения. До передовой отсюда четыре километра. Впереди то и дело слышны разрывы и выстрелы орудий. Непрерывно передвигаются в разных направлениях войска. Петров и Кузнецов, обстрелянные уже воины, сразу определили: готовится наступление. Значит, мы пожаловали кстати. «Что день грядущий мне готовит?»

Совсем рядом с нами, пониже, в ложбине, расположился 61-й гвардейский ттпп (тяжелый танковый полк прорыва), и мы его поддерживаем завтра. Это уже известно из приказа на наступление, с которым нас ознакомили сегодня днем.

Перед заходом солнца, закончив последние приготовления к бою и поужинав, танкисты-соседи собрались в круг возле одного из танков. Оттуда до нашей машины долетают звуки гармони и пение. Проплыл в неподвижном, еще теплом воздухе задумчивый «Вечер на рейде», отгремела залихватская, с присвистом «Йихалы козаки…».

— Хорошо поют, — сказал Петров, поудобнее усаживаясь на левом крыле впереди башни для перекура.

Мы только что закончили долгую и, кажется, бесполезную возню с тормозными лентами, которые после 120-километрового пробега стали слабо прихватывать барабаны бортовых фрикционов, особенно левый. Опыта регулировки у нас никакого нет, помпотех тоже ничем помочь не смог: сам чуть что в инструкцию заглядывает. Машина моя разворачивается плохо, и у меня душа не на месте…

А возле танка после короткого перепляса с прибаутками снова запели. Незнакомая песня заинтересовала меня, и я подошел поближе к поющим, чтобы не пропустить ни слова. Песня была танкистская, из фронтового фольклора:

Встает заря на небосклоне —С зарей встает наш батальон.Механик чем-то недоволен,В ремонт машины погружен.

Башнер давно принес снаряды,В укладку бережно сложил,А командир смотрел приборы,Свой экипаж он торопил.

Приказ получен был суровый:В атаку мы идти должны.А ну, водитель, жми на стартер —Мы все решимости полны.

А коль худое с нами будет,Прощай, родная, не забудь.Лишь залпы башенных орудийПроводят нас в последний путь.

Вот дан сигнал — взвилась ракета.Слышна команда: «Заводи!»И словно гром проснулся где-то —Разрывы встали впереди.

Куда, куда, танкист, стремишься?Куда машина держит путь?Или с болванкой повстречаться?Или на мине отдохнуть?

Уж за рекой ревели танки,Гремела грозная броня.Бежали фрицы без оглядкиОт их жестокого огня.

И вдруг удар — машина стала.Сказал водитель: «Кончен путь…»Осколком вражьего металлаТанкист смертельно ранен в грудь.

Машина пламенем пылает.И башню лижут языки.Судьбы там вызов принимаютПростым пожатием руки.

Потом из танка вышли трое,В одежде тлеющей, в крови.Они убитого танкиста,Они товарища несли.

И понесется телеграммаРодных, невесту известить,Что он уж больше не вернетсяИ не заедет погостить.

Заплачет горько мать-старушка,Смахнет с усов слезу отец,И дорогая не узнает,Какой нашел танкист конец…

И станет карточка пылитьсяНа полке среди желтых книг:Танкист веселый, при погонах,Да только он уж не жених.

Две последние строчки каждого куплета служили своеобразным рефреном. Мотив песни, грустный и протяжный, смахивал на мотив старинной шахтерской песни про молодого коногона, погибшего при обвале в шахте.

Песня, исполняемая крепкими и суровыми мужскими голосами среди начавшего темнеть поля, черные комбинезоны и шлемы танкистов, грузные темные глыбы танков, притаившихся на обратных скатах пологой возвышенности, зловещий кроваво-красный закат, положивший кое-где свои мазки на башни и расчехленные стволы танковых пушек, настороженно смотрящих в одну сторону — на запад, — и своеобразный аккомпанемент — недалекое погромыхивание артиллерии — все это, вместе взятое, произвело впечатление, как мне показалось, не только на новичков. Задумался, стоя подле самоходки, наш командир Петя Кузнецов. Прислонясь спиной к башне, молча «смолил» самокрутку Петров, пряча ее в кулаке. Он — бывший водитель Т-34, не раз горевший в танке, имеющий тяжелое ранение и сильные ожоги.

Меня же песня просто потрясла, тем более что приказ о завтрашнем наступлении (полку предстоит прорывать крепкую оборону противника) нам уже зачитан, задачи поставлены и разъяснены каждому подразделению и каждому экипажу, с условными сигналами все ознакомлены, кварц и волна для радиосвязи, а также все необходимые позывные командирам машин даны, и район сбора после боя указан…

Первый боевой приказ и первый бой… Как выдержу его? Только бы не сплоховать, не подвести товарищей по экипажу. Об остальном лучше не думать. Стараясь скрыть волнение, долго стою на крыше башни, словно истукан, тщетно всматриваясь в темную даль, как будто там, где затаился противник, можно что-либо увидеть. Нижние ветки старого тополя тихо гладят меня по лицу, дружески касаются моих плеч. Командир, еще раз проверив работу рации, выглянул из своего люка и сделал мне замечание. Заодно и весь экипаж услышал притчу о том, как один любитель высоких мест из Петиного расчета (дело было еще в полевой артиллерии) поймал сдуру шальную пулю на довольно почтительном расстоянии от переднего края.

Как и все, устраиваюсь на ночь в машине. Наклонно установив спинку, полулежа укладываюсь на своем сиденье. Вытянутые ноги упираются в стальную трубу, сквозь которую проходит торсионный вал и на которой приварены ограничители хода педалей главного фрикциона и ножного газа, ту самую, которую имеют в виду танкисты, когда говорят «жми до трубы», то есть «дай полный газ».