Михаил Маслов - Пёрл-Харбор: Ошибка или провокация?
ЧАСТЬ II
ЭРА ИЗОЛЯЦИИ
Феномен изоляционизма
Своеобразность американской внешней политики заключается в том, что она всегда испытывает сильнейшее влияние общественного мнения. Конгресс подчас обладает даже большим влиянием при выработке внешнеполитического курса, нежели Государственный департамент. Этому существует довольно простое объяснение — президента выбирают граждане страны, которых довольно мало интересует внешняя политика, а вот мнение Конгресса их очень даже интересует. В итоге администрация не может себе позволить больше свободы, чем ей отпущено законодательной властью и общественным мнением.
Со времен Дж. Вашингтона и Войны за независимость США не особенно стремились лезть в мировую политику. Североамериканское государство предпочитало самоизоляцию. К тому было много причин, в том числе огромные неосвоенные территории на Диком Западе, которые необходимо было колонизировать и очистить от индейцев. Однако это далеко не означало, что Соединенные Штаты вообще не обращали внимания на международные дела и не имели сношений с другими государствами. Тем не менее эти отношения, как правило, ограничивались экономическими интересами. Но по мере роста экономики и военной мощи государства, США все более пристальное внимание обращали на своих соседей, они не останавливались даже перед войнами — так, у Мексики был отторгнут штат Техас.
Весь XIX в. прошел для американской внешней политики под знаменем доктрины Монро, суть которой сводилась к простой формуле: «Америка для американцев». При этом в сферу доктрины входила не только Северная Америка, но и Южная. Вашингтон намеренно ограничивал себя именно этим регионом, а от центра тогдашней мировой власти — Европы — стремился держаться подальше.
Именно такой внешнеполитический курс и получил название «изоляционизма». Только в самом конце XIX в., когда экономика США окрепла настолько, что могла считаться первой в мире, американские политики обратили свой взор за пределы региона, ограниченного доктриной Монро. Начались нешуточные споры между сторонниками изоляции и «интернационалистами», стремившимися вывести США на мировую арену, как активную политическую силу. Тем не менее данные попытки[108] оказались безуспешными, общественное мнение по-прежнему придерживалось «изоляционистской» доктрины. Американская стратегия оставалась «узконациональной по своему характеру»[109], причем международным или глобальным соображениям уделялось мало внимания. В Конгрессе доминирующая позиция по вопросам внешней политики выражалась высказыванием: «Какие у нас могут быть дела за границей?»[110]
Лишь Первая мировая война смогла пробудить Америку. Правивший в то время президент В. Вильсон, сам ярый «интернационалист», всеми силами желал вывести свою страну в мировые лидеры. Однако уступки, сделанные им на Парижской мирной конференции, «разочаровали Америку». Страна и Конгресс были недовольны результатами войны и уж точно не хотели продолжения интернационалистского вильсонсовского курса. Не желали они вступать в «выстраданную» президентом Лигу Наций. Изоляционистская оппозиция во главе с сенаторами Лоджем, Борой, Бивереджем и др. резко критиковала президента. Бора открыто заявлял на заседаниях Конгресса: «Я против этой Лиги и против любых других лиг и союзов, потому что я знаю: вместо американизации Европы Европа европеизирует Америку»[111]. Лучше держаться подальше от организации, считали изоляционисты, в которой Англия с доминионами имеет шесть голосов против одного американского. Соображения «баланса сил» властвовали над сенаторами. Этим, помимо прочего, объяснялись и настойчивые требования вывода американских войск из России и прекращения интервенции. Ход рассуждений выглядел следующим образом: сегодня Соединенные Штаты помогают Японии разделить Россию, завтра, будучи членом Лиги Наций, примут участие в совместных военных действиях против другой страны, не отвечающих исключительно американским интересам, и вот наступит момент, когда перед США окажутся мощная Япония и возрожденная Германия. На кого опереться? Гибель Российской империи разрушила мировой «баланс сил», остаются Франция и Британия — но они плохо предсказуемы. Вступление в Лигу равносильно прогулке по зыбучим пескам — так политика не делается. Наивный интернационализм Вильсона явно не отвечал интересам сенаторов.
Конгресс пускал ратификацию Версальского договора в затяг. Вновь и вновь во время многомесячного и унизительного для Вильсона рассмотрения договора сенатор Лодж подчеркивал: «Мы хотим осуществить то, чему учил и к чему призывал Т. Рузвельт — быть свободным государством, без всяких ограничений в своих действиях, преисполненным возрожденным духом национализма. Это не изоляционизм, а свобода действовать так, как мы считаем нужным и справедливым, не изоляционизм, а просто ничем не связанная и не затрудненная свобода Великой Державы решать самой, каким путем идти»[112]. Как мы уже знаем, изоляционистское большинство провалило договор, он не был ратифицирован. США стремительно шли к новому витку изоляции.
Вильсон возлагал большие надежды на выборы 1920 г. Кандидатом от его демократической партии был выдвинут Д. Кокс, а кандидатом на пост вице-президента Ф.Д. Рузвельт, последний считал необходимым для США вступить в Лигу Наций. Однако надеждам интернационалистов не суждено было сбыться, победу одержали республиканцы. Президентом стал У. Гардинг — изоляционисты праздновали победу.
В течение всех 20-х гг. президентское кресло занимали республиканцы, сначала У. Гардинг, затем К. Кулидж и, наконец, Г. Гувер, все они являлись «изоляционистами». Однако американский «изоляционизм» 20-х гг. не стоит путать с полным прекращением внешнеполитической активности. С полной концентрацией исключительно на внутренних проблемах и пренебрежением остальным миром. Политики республиканцы стремились объединить в своем внешнеполитическом курсе «изоляционизм» XIX в. и методы Т. Рузвельта и В. Вильсона. Когда было необходимо, США могли и пригрозить «дубиной» и сесть за стол переговоров. Тем не менее это была политика своеобразной свободы — свободы от обязательств и коалиций. Политика преследования исключительно собственной выгоды. Соединенные Штаты официально не вошли в Лигу Наций, но в Женеве работали их постоянные представители. С большинством стран были установлены дипломатические отношения.
Самоизолировавшиеся США не особенно стремились в Европу и европейские дела, однако там, где затрагивались их экономические интересы, вели себя крайне активно. Так было, как мы видели выше, в Китае, где американцы пытались противостоять японской экспансии. Так было в Латинской Америке, которую Вашингтон вообще считал своей вотчиной.
Еще одной интересной чертой американского «изоляционизма» этого периода была фобия перед войной за рубежом. В особенности войной коалиционной, скажем, по инициативе Лиги Наций. Политическая элита США прилагала все усилия, чтобы ни один американский солдат не поплыл за море. Однако путать «изоляционизм» с пацифизмом не следует. Америка была готова защищать свои рубежи, точнее рубежи, очерченные доктриной Монро, — а это ни много ни мало, а все Западное полушарие. Конгресс не щедро раздавал средства на фортификации, строительство новых кораблей, самолетов, разработку систем вооружения. Выделялись деньги на поддержку угодных США режимов, например нанкинского правительства Чан Кайши, Соединенные Штаты всегда предпочитали загребать жар чужими руками. Такова была внешнеполитическая парадигма американского общества на протяжении 20—30-х гг. Даже с приходом в Белый дом Ф.Д. Рузвельта — «интернационалиста» до мозга костей — оно не изменилось, и президент был вынужден следовать уже проторенным курсом, несмотря на собственные желания.
Маньчжурский инцидент
Если Америка исповедовала заповеди «изоляционизма» и никак не хотела ввязываться в военные конфликты, то на Японских островах ситуация была диаметрально противоположной. Менталитет воина-самурая, выпестованный за сотни лет, являлся прекрасной почвой для милитаристской пропаганды. Правящие круги Японии и в особенности военные ни на минуту не оставляли мысли о военной экспансии. В 1927 г. появился документ, известный как «Меморандум Танаки»[113]. «Меморандум» представлял собой развернутую программу военной экспансии Японской империи. Конечная цель документа — мировое господство. Премьер готовил его для императора Хирохито, чтобы познакомить молодого монарха с наиболее «правильным» видением стратегии. Черным по белому там было написано, что для обеспечения мирового господства необходимо сначала захватить Китай и далее: «Если мы в будущем хотим захватить в свои руки контроль над Китаем, мы должны будем сокрушить США... Но для того, чтобы завоевать Китай, мы должны будем сначала завоевать Маньчжурию и Монголию...» и т.д.[114]. Несмотря на то что этот документ носил гриф «совершенно секретно», через короткое время он уже лежал на столе у Сталина[115]. Далее он появился в прессе, китайский журнал «Чайна уикли» не смог пройти мимо такой сенсации. Бешеная скорость распространения сверхсекретного документа дала возможность ряду современных российских и японских историков предположить, что этот документ являлся фальшивкой[116], подготовленной ультранационалистическими кругами Японии. Действительно, в «меморандуме» были собраны воедино идеи, ранее декларировавшиеся различными шовинистическими организациями. Однако в контексте настоящей книги, собственно, не важно, был ли документ фальшивкой или он действительно вышел из-под пера премьер-министра. Важным является другое, то, что как японский кабинет, так и военные прекрасно понимали, кто их главный враг. Обладание Китаем в то время казалось единственным и непременным условием существования Империи. Следовательно, конфликт с США был не гипотетической возможностью, а лишь вопросом времени и, вероятно, ближайшего.
