Ариф Сапаров - Битая карта

— Когда следующее рандеву?

Афоня медлил с ответом. Чувствовалось, что до смерти хочется ему заполучить какие-то гарантии.

— Поторговаться намерены? Предупреждаю, Урядов, занятие бесполезное!

— Запасное рандеву в пятницу, в те же часы и на том же месте. Это уж последнее. Не явлюсь — будут считать, что влип.

Почти в точности повторялась псковская история. И вновь пришлось поспешно сворачивать допрос, как было с Колчаком, вновь торопиться к Станиславу Адамовичу.

Считанные часы оставались до рандеву у церкви. И нельзя было упустить ключ к вражескому шифру.

Рандеву с продолжением

До встречи оставалось минут пятьдесят.

Демьян глянул на толчею возле трамвайной остановки, на переполненные до отказа вагоны и решил прогуляться пешком. С многолюдного Невского свернул на тихую улицу Желябова, не торопясь пересек нагретый июльским солнцем булыжник Конюшенной площади и, посмотрев еще раз на часы, направился в Михайловский сад.

День был знойный, с тягостной духотищей, особенно сгустившейся к вечеру. В тенистых аллеях сада шла бойкая торговля прохладительными напитками и мороженым. От полотняных навесов временной летней ресторации тянуло раздражающе острым ароматом шашлыков. Пиликала что-то свое, очень жалобное, одинокая скрипка на дощатой эстраде.

Освежившись кружкой хлебного кваса, Демьян с удовольствием присел на скамейку. Надо было хоть немного расслабиться, поудобнее устроить больное плечо.

Жизнь не баловала Демьяна своими благодатями, и он давно успел привыкнуть к суровым ее испытаниям. Если тебя без конца швыряет из жаркого в холодное, если сегодня злейший твой враг сыпнотифозная вошь, укладывающая на лазаретные койки целые эскадроны и полки, а завтра им объявлен кровавый барон Врангель, волей-неволей приобретаешь добрую закалку испытанного бойца. К тому же ты вовсе не исключение из правила. Таков жребий всякого, кто связал свою личную судьбу с судьбами революции, так что плакаться в жилетку не рекомендуется. Делай свое дело, выкладывайся на полную катушку и помни, что слушать твое нытье никому нет охоты.

Короче говоря, Демьян привык к требованиям текущего момента. Есть на свете такое железное слово «надо», вот оно-то и диктовало все его поступки. Надо идти в бой и непременно победить, хотя силы врага кажутся неодолимыми. Надо потуже затягивать ремень, отказывая себе в самом насущном, без чего жизнь становится довольно неудобной. Надо работать не щадя сил и здоровья, надо с усердием учиться.

И так вот всю дорогу, месяц за месяцем, год за годом. Надо! Надо! Надо! А передышкой, между прочим, даже не пахнет. Наоборот, все сложней очередные задачи, все большей отдачи требуют.

В сущности, и история с Генкой оказалась еще одним оселком, на котором испытывается характер. Мало разве бывало случаев, когда брат шел на брата, а сын на отца? Законы классовой борьбы безжалостно прямолинейны и компромиссов не терпят.

Только вот рассуждать на эту тему гораздо проще, нежели самому все это хлебнуть. И не зря, совсем не зря Демьян чувствовал себя как бы выбитым из седла. Напрасно было заниматься самообманом, притворяясь, будто все у него в порядке. Товарищи по службе и те успели кое-что заметить. Никому он ничего не рассказывал, но самочувствие человека всегда заметно со стороны, и скрыть его трудновато.

В понедельник с утра Демьяна вызвал к себе военком корпуса. Оглядел с головы до ног, точно впервые видел, затем поднялся навстречу, дружески похлопал по спине.

— Переживаешь, товарищ? — спросил военком, усаживая рядом с собой. — А ты брось это занятие и близко к сердцу не принимай. Брат за брата не ответчик, у каждого своя дорожка в жизни.

Беседа с самого начала пошла откровенная, и Демьян чистосердечно признался, что не смог уснуть до рассвета. Все лежал и все мозговал, пытаясь сообразить, как докатился его братеник до услужения врагам рабоче-крестьянской власти. Врагов ему встречать не в диковину, сталкивался с ними лицом к лицу, но то были золотопогонники, и все было как дважды два четыре, а тут все-таки Генка, родная кровь. Не просто это укладывается в башке.

Военком слушал молча, не перебивал. По глазам было видно, что сочувствует и помочь бы рад, да чем тут поможешь. Самому это нужно переваривать, желательно в одиночку.

Напоследок военком сказал, что работать следует, как и прежде, будто ничего не случилось, а переживания лучше всего отбросить, взяв себя в руки. В конце концов, нет от них никакого прока, от этих бесполезных переживаний.

Правильно, конечно, прока нет. И все же трудно опомниться, когда братишка твой вздумал сигануть в чужой лагерь. Росли вместе, крепко были связаны мальчишеской дружбой, и вот на тебе — явился с маузером за пазухой. Лучше бы уж погиб где-нибудь, пока околачивался у Деникина, или вовсе не приходил. Не виделись столько лет, могли бы и дальше обойтись без родственных связей.

Иногда он ловил себя на мыслях о невиновности Генки. Смехота и явный абсурд! Ни с того ни с сего принимался вдруг мечтать о роковой ошибке, которая скоро должна разъясниться. Бывает ведь так, что складываются обстоятельства против человека. Вот вернется Генка обратно, полностью оправданный, и начнут они вместе прикидывать, как получше устроить его будущее.

Неплохо так помечтать, если витаешь где-то в безвоздушном пространстве. Но факты были слишком очевидны, он это понимал и сердился на самого себя. Никакой, к сожалению, ошибки нет. Генка и впрямь был отрезанным ломтем.

А вчерашний разговор и совсем все обрубил. К тому же еще внес в его жизнь дополнительные сложности, да такие диковинные, что и во сне не каждому приснятся. Ну мог ли он, допустим, думать, что заделается человеком без имени и фамилии, но зато с кличкой, как у матерого бандюги, за которым охотится угрозыск? Афоня! Это его теперь так зовут, красного командира Демьяна Урядова. Афоня, или, иначе говоря, резидент савинковской контрреволюционной шайки, личность, не смеющая глянуть в глаза порядочным людям. Не мог он предвидеть и того, что надо будет идти на тайные рандеву, запоминать пароль, выслушивать подробнейшие наставления нового своего начальства. И что намалюет ему гример синей несмываемой краской голубка на запястье левой руки — точь-в-точь такого, какой наколот у Генки. И что приоденут в чужой заношенный пиджачок, в такие же заношенные брючишки. Надо иметь слишком пылкую фантазию, чтобы заранее вообразить всю эту тарабарщину.

Военком был не один в своем кабинете, когда его пригласили вчера. У окна, расстегнув тугой воротничок полувоенного френча, сидел тот самый неулыбчивый товарищ, что обращался к нему за помощью в «Астории».

— Знакомься — Александр Иванович Ланге, оперуполномоченный КРО, — представил военком. — Впрочем, вы уже знакомы. Александру Ивановичу требуется потолковать с тобой по весьма секретному вопросу.

Сказав это, военком направился к выходу. На пороге кабинета обернулся, подчеркнул со значением:

— Дельце-то серьезнейшее, товарищ Урядов. И нужда в твоем содействии огромная, иначе бы не беспокоили…

Примерно с того же начал и Александр Иванович, сразу сказав, что без содействия Демьяна обойтись будет очень сложно, а времени у них в обрез и изобретать другие комбинации попросту некогда.

Но прежде они поговорили о Генке. Он, понятно, не удержался и спросил, в чем, собственно, обвиняют его брата, а Александр Иванович тяжко вздохнул и выдержал длинную паузу, прежде чем ответить. Чувствовалось, что не хочется ему затрагивать этот вопрос, но раз спрашивают, ответить придется начистоту. И действительно, скрытничать не захотел, выложил все без утайки. И кем сделался его брат Геннадий Урядов, пока пребывал на эмигрантских харчах, и с какой миссией заслан своими хозяевами в Питер. Лицо при этом было у Александра Ивановича замкнутое, официальное, но в голосе слышалось сочувствие. Ты, дескать, интересуешься, дорогой товарищ, так вот тебе ничем не прикрашенная правда, и никто не в силах ее изменить.

Узнав, какой именно услуги от него ждут, он с ходу отказался. Причины выставлял самые разные, инстинктивно умалчивая о главной. И со здоровьем у него скверно, беспокоит проклятущий рубец, и соответствующего навыка нет, что, конечно, должно отразиться на результатах. Отчего-то ему казалось, что Александр Иванович всерьез разобидится, если сказать ему настоящую причину. И тут он здорово ошибся, не сообразив, какой перед ним человек. Александр Иванович не только не полез в бутылку, но и сам все высказал, точно это не составляло для него труда и угадывание чужих мыслей было его профессией.