Музафер Дзасохов - Осетинский долг
— С каких пор мне перестали доверять? — Гадацци-то больше уже не за что уцепиться.
Председатель объяснил ему, что эти жалкие слова не в счет. А вот если он не хочет, чтобы дело было передано в суд, так пусть уплатит стоимость пропавшей козы. Сказал, как отрезал. Гадацци даже и не нашелся сразу, что бы такое возразить. И только когда дошел до порога, спрашивает:
— А вдруг она найдется, что тогда?
— Ну, и очень хорошо, — говорит председатель. — Тогда Таучеловы избавятся от своих тревог, а вам платить ничего не надо.
А закончил свой рассказ Темиркан так:
— Я немного попозже, чем Гадацци, ушел из сельсовета. И когда направлялся к вашему дому, эта ваша коза с веревкой на шее обогнала меня. Бежала же она с окраины селения.
Из товарищей ближе Темиркана у меня никого нет. Он всегда отличался своей чистосердечностью…
Мои размышления внезапно оборвались: до меня дошло, что Темиркан все еще стоит на улице. Я тут же потянул его за собой:
— Пойдем-ка в дом. Так ведь целый день на ногах простоять можно.
— Нет, нет, — засопротивлялся Темиркан. — Знаешь ли ты, что Нана у вас?
— В самом деле? — я взглянул на сестер.
— Да, да, — обрадовалась Бади. — Вчера еще приехала… А у Алмахшита так и не было возможности зайти к нам от Дзаттен.
— И знаешь, что сказал Алмахшит? — приглушенно, будто сообщая тайну, заговорила Дунетхан. — Если, мол, с Дзаттен что-то случится, Нана захочет приехать на похороны. Поэтому, сказал он, я пока оставляю ее у вас.
Мать двоюродного брата Дзыцца Дзаттен болеет давно. Наверное, она безнадежна. Понапрасну не стали бы привозить сюда Нана. Эти женщины дружно прожили всю жизнь. Нана не позволила бы себе не присутствовать на похоронах Дзаттен.
— Если Нана у нас, почему же тебе нельзя зайти к нам? — обратился я к Темиркану.
— Оставь меня, — склонив голову, он пошел со двора.
Удерживать его я не мог и следом за ним вышел на улицу. Бади и Дунетхан — за мной.
— Почему вы не сказали раньше о приезде Нана?
— Запутались мы совсем с этой козой, — попыталась оправдаться Дунетхан.
— Едешь или нет на целину? — Бади заглянула мне в глаза с любопытством.
— Еду.
— Когда?
— Точно еще неизвестно. Недели через три.
— Ой, как хорошо! — всплеснула она руками.
— Пошли-ка в дом, а то перед Нана неудобно, — и через все ступеньки я прыгнул в коридор. — Если она все это время слушает наш разговор, что она могла подумать о нас?
IV
Я застал ее в постели Дзыцца. Только изголовье с другой стороны. Пока не приблизился вплотную, она не видела меня.
— Нана!
Глаза старухи приоткрылись и поглядели в мою сторону. Мне показалось, что ей трудно избавиться от своих тоскливых дум, но как только она узнала меня, озабоченность тотчас исчезла с ее лица.
— Слава Богу! Откуда ты?
В вопросе этом были радость и любовь, удивление и удовлетворенность. Вот ведь, сама говорит, что еле держится, и все-таки приехала проведать больную. Знала, что едет поглядеть на нашу жизнь. За два года, что не виделись, мы, конечно, подросли, но ведь от этого не стало меньше у нас ни забот, ни тревог. Мне кажется, что Нана за это время совсем не изменилась.
— Из города пришел? Пешком?
— До Ардона на машине, а оттуда — пешком… Какие новости, Нана?
— По тропинкам ты ходишь, по дорогам тоже ты бродишь, у тебя и новости.
— Но ты приехала из еще более отдаленных мест.
— «Приехала»! Привезли меня… Дзаттен, дошло до нас, совсем плоха. Вот мы с Гаги и примчались по сигналу тревоги. Старшие-то мужчины давно поторопились убраться, будто тот свет убегал от них. Заботы семейные легли на наши с ней плечи. На Дзаттен я еще надеялась. А она хотя и младше, но слабее меня. Болезни и горе быстро старят человека. Если здоров, никогда не называй себя бедным. Больной и себе не нужен, не то что кому-то. После похоронок она так и не встала на ноги. Таких трех сыновей потеряла…
Нана умолкла на некоторое время. Она никогда не уставала хвалить сыновей Дзаттен. Их взаимная привязанность возникла, когда они все жили еще в горах. И на равнине землю они взяли по соседству. Хотя они здесь жили в отдельных домах, но пользовались всем сообща.
— Мы с ней жены двух братьев, — заговорила вновь Нана, — а сдружились, как сестры. Кто не знал, так сестрами и называл. И одежду одинаковую шили, и похожи были. За водой, сено ворошить, на пляски — всюду вместе. Кто невесту сватал, в первую очередь о нас вспоминал, — Нана тяжело вздохнула. — Если ничего не болит, так и не до вздохов, — будто оправдываясь, проговорила она. — У тяжелобольного горечь через вздох отходит. Вот я и принялась вздыхать. А что делать?! Не жалею, что приехала. Ведь когда бы еще вас увидела. У нас-то вы не показываетесь. Но ни на кого я не в обиде. Все понимаю. Девочки управляются хорошо. Ты учебой занят по горло — с тебя ничего больше не спросишь. Люди вас хвалят… Хорошо, что память о Дзыцца бережете. В жизни твердость нужна. Плохим-то быть легко. А надо лучших людей держаться, а плохих сторониться.
Нана всегда смотрит вперед. И нас она учит верить в то, во что сама всю жизнь верила. Ничего больше ее не пугает, как то, если мы станем несчастными. От несчастий и старалась нас уберечь.
Она не давала сидеть на одном месте, прохлаждаться. Гнала подальше от тех, кто дурной славой пользовался и любил ловчить в жизни. «И отец ваш считал, — говорила она, — идти в последних рядах это ниже человеческого достоинства. В тревожный час первым идет заступник. Так говорят. И он шел впереди, потому и огонек его в числе первых погас».
Даже неизвестно, где отец похоронен. Я часто думаю об этом. Хотя, кто знает, может, он и жив! Ведь не все, кого считают погибшими, и в самом деле погибли.
Сколько раз я слышал подобные слова! На пирах и на свадьбах, на улице и, даже на поминках. В честь тех, кто не вернулся с войны, обязательно произносят поминальный тост. А имена тех, кто остался в живых и вернулся с войны, называют отдельно. И надеются, что возвратятся и те, кто не вернулся еще, кого считают без вести пропавшими. Но можно ли верить в это?! С конца войны прошло вон сколько лет, а никто еще из них не вернулся.
— Пытаюсь не говорить об этом, но снова возвращаюсь к усопшим, — говорит Нана. — Кто готовится оказаться среди них, тот всегда так. — Она умолкает, размышляя о своем, затем переводит разговор в другое русло: — Ну, Казбек, а ты расскажешь что-нибудь, а? — спрашивает она.
— У меня никаких новостей, Нана. Учусь. Скоро окончу третий курс, и тогда останется два года учебы.
— Гаги что-то говорил, будто ты собрался куда-то уехать?
— На целину нас посылают, — отвечаю я, а сам думаю: «Если скажу „посылают“, может, разговор наш легче пойдет».
— А что, кроме тебя, никого больше не нашли?
— Почему же — многие едут.
— Бросил бы ты все это. Вы же свой огород пропалывать не успеваете, так какое тебе дело до какой-то там целины?!
Ответить нечего, и я бубню:
— Месяца два там пробудем. От силы два с половиной…
— Вот уж верно говорят: поросенка не в силах поднять, а свиноматку на плечи взвалил. Побыл бы с девочками.
— С нами ничего не случится, — Бади тут как тут. — Маленькие мы, что ли?!
— Конечно, маленькие, не взрослые же!
— Нана, а правда, мы подросли? — спросила Бади.
Нана обвела взглядом всех троих:
— Ну и вопросы у тебя — всем на удивление! Не могли же вы стать меньше за эти два года?!
— И Дунетхан тоже? — не без заднего умысла спросил и я в свою очередь.
Тут и Дунетхан не вытерпела:
— Ух, какой! Ты только и знаешь дразнил, меня! Про таких говорят, что они в чужом стаде только свою корову и бьют.
У Нана дрогнула нижняя челюсть.
— Не принимай близко к сердцу — он же шутит.
— А разве видно, что она подросла?
— Если я даже и не вырасту, так ничего в этом удивительного не будет. Ведь пока вы уроки учили, я или у плиты торчала, или коров доила. Посмотри-ка на мои ладони-то и сравни их со своими.
— И мои такими же были…
— Вот именно, что были. А сейчас?
— А вот когда я с целины возвращусь, и мозоли на своих местах появятся.
— Вряд ли для этого надо далеко ехать. Пойдем завтра в огород, и я найду тебе работу.
Дунетхан явно подшучивает — дорогу в наш огород указывать мне никогда не надо было. И сажаем все вместе, и пропалываем, и окучиваем. Какой только работы на огороде нет — все нас ждет. Ведь от одной мысли, что надо плести плетни, оскомина сводит…
— Не волнуйся, никуда огород от меня не убежит. И когда я здесь, и когда с целины вернусь — тоже. Кукурузу ломать опять мне придется.
Нана зашевелилась на своем месте. Видимо, ей что-то надо.
— Не припомню, куда я свое платье подевала?
Бади сняла платье со спинки деревянной кровати за печкой и поднесла ей.
