Рейнольдс Прайс - Долгая и счастливая жизнь

Она подошла еще ближе и протянула мешочек с леденцами. Он посмотрел на ее руку с подношением, потом на нее — мертвая улыбка на правой стороне лица, но обе стороны пусты, как лист бумаги, — потом на стоящего рядом с ней Сэмми.

— Возьмите подарок и скажите мисс Розе спасибо, — сказал Сэмми. Мистер Айзек опустил глаза на собственные руки, точно мог заставить их двигаться силой своего взгляда. Потом его живая рука затрепыхалась на простыне, как старающийся взлететь птенец, и медленно потянулась к Розакок.

Когда его пальцы обхватили мешочек, Розакок сказала:

— С рождеством вас, мистер Айзек. Желаю вам встретить его еще много раз.

Но он не ответил, и на лице его не было ни проблеска узнавания. Он чуть отвел руку обратно и держал на расстоянии, приглядываясь, что же в ней такое.

— Хотите, я открою? — заговорил Сэмми и, прежде чем мистер Айзек успел кивнуть, сорвал папиросную бумагу. — Смотрите, мистер Айзек, вы получили мятные леденцы. Вы рады, да?

Старик поглядел на леденцы, потом на Розу, но если он узнал ее, или понял, почему она принесла ему леденцы, или испытывал благодарность, то это никак не отразилось на его лице.

— Я же вам говорил, мисс Роза, — сказал Сэмми, надорвал мешочек и вложил в руку мистеру Айзеку два леденца. Пальцы сомкнулись над ними, словно капкан.

— Присядьте, мисс Роза, — сказал Сэмми, и принес стул с сиденьем из конского волоса, и поставил возле кровати.

У нее не было никаких оснований задерживаться (таких, о которых она могла бы сказать вслух), но что еще ей оставалось делать? Идти домой опять через тот лес или по дороге, где каждый проезжий увидит, что она одна, а потом лезть наверх, и растапливать печку, и сидеть на кровати через стенку от Сисси, которая закупорилась в своей комнате и нуждается в утешениях? И знать, что все родные и знакомые сейчас за милю отсюда, в церкви «Услада» (Майло, и Уэсли, и Мэйси, поддразнивая Рэто, острят насчет женщин и перешучиваются с Лендоном Олгудом — он, конечно, пьян, но старательно метет пол, — а Сестренка командует гаптоновской ребятней, а Мама каждые две минуты взывает: «Да ведите же себя прилично, ради бога!») И она сказала: «Что ж, я немножко посижу у вас», — и отодвинула стул, и села, и повернулась к Сэмми, надеясь, что он начнет разговор.

Он сказал:

— Вы, стало быть, вы должны остаться вечером с мисс Сисси? Как она себя чувствует?

Доктор Следж говорит, у нее все в порядке — со здоровьем то есть. Но нужно время, чтоб она перестала горевать.

— Точно, мэм. Это мальчик был, да?

— Мальчик.

— Как его назвали?

— Рэто.

— В честь мистера Рэто?

— Нашего отца звали Рэто.

— Точно, мэм.

Розакок повернулась к мистеру Айзеку в надежде, что он даст повод переменить разговор. Но мистер Айзек не отрывал глаз от сжатых в кулак пальцев, а Сэмми продолжал свое:

— Ну, надеюсь, скоро появится еще один.

— У Сисси? — спросила она не оборачиваясь.

— Да, мэм.

— Не знаю, выдержит ли она еще раз.

— Да, мэм. Не очень-то счастливый нынешний год, верно? Вон Милдред Саттон померла, а теперь сынок мисс Сисси. — Он помолчал, но Розакок так и не обернулась. — Вы ребенка Милдред видали, мисс Роза?

— Да.

— Похож на Милдред, верно? Я его на прошлой неделе видел. Эстелла принесла его в «Гору Мориа», и я его издали видел. В первый раз.

Розакок шла сюда, ожидая, что Сэмми ее как-то отвлечет, но все, что он говорил, только бередило ей душу, и она уже напрягла мышцы ног, чтобы встать и уйти, но тут мистер Айзек вдруг ожил. Он повернулся к Сэмми сколько мог и с натугой прошептал:

— Чья она?

— Мисс Эммы Мастиан, — сказал Сэмми. — Это Розакок. — И мистер Айзек кивнул головой. Он не взглянул на Розакок и не улыбнулся, а только раскрыл ладонь и отправил в рот один леденец.

Засмотревшись на это, Розакок осталась на месте. А когда леденец исчез, Сэмми сказал:

— Вы не посидите с ним, мисс Роза, пока я схожу приготовлю лекарство?

Ответить можно было только «да», и Сэмми ушел. Мистер Айзек смотрел ему вслед, а когда его шаги затихли в кухне, уставился на портьеру, быть может гадая, не исчез-ли он навсегда. Розакок хотела поправить ему подушки, но он даже не взглянул на нее. Он опять разжал пальцы, положил в рот второй леденец и принялся его грызть — в комнате стоял такой хруст, будто он перетирал зубы в порошок. Надо было как-то его остановить, и Розакок сказала:

— Мистер Айзек, я слышала, вы поедете вечером в церковь.

Но он не остановился. Он догрыз леденец до конца и проглотил, и она думала, что он ее не слышал. Но вдруг он перевел на нее глаза и начал:

— Я…. я не могу умереть. Хоть расстреливай меня — не умру. Потому я не молюсь. — Он указал на пустое место на полу между ними. — Я… я… я молюсь не больше, чем вот эта собака.

Никакой собаки не было. Здесь уже пятнадцать лет не было ни одной собаки. Были только высокие черные деревья за широким окном, торчавшие на той стороне пруда, где начинался лес (тот самый, где был олень, и родник, и поляна, заросшая бородачом), а поближе — раскоряченные вишни, и стылая вода, под которой кишели рыбы с холодной медленной кровью, прижимала гниющую лодку к прогнившим мосткам, а Сэмми все не шел, и Розакок встала и подошла к стене, где висели портреты. Она оставила их про запас, чтобы, если понадобится, смотреть на эти незнакомые портреты, ферротипии в овальных ореховых рамках по обе стороны Рузвельта, — дама примерно ее возраста и мужчина лет под пятьдесят. Даму она узнала с первого взгляда. Это была мать мистера Айзека (мисс Марина, даже выжив из ума, была точной ее копией), а мужчина — это его отец: суровый, лысый, словно привинченный к стулу, один пустой рукав приколот к плечу. Он потерял руку на войне. (Это сказал ей мистер Айзек много лет назад, когда он встретил ее на дороге и в сотый раз спросил, кто ее мама. Розакок ответила: «Эмма Мастиан», а потом спросила, кто его папа. И он сказал: «Его нет на свете, он умер девяноста лет от роду, и последние его слова были: „Не понимаю“. А звали его Кас. Он сражался под Виксбергом и потерял руку и сорок дней ничего не ел, а потом вместе со своими солдатами стал ловить крыс». Розакок сказала: «Ну так не удивительно, что он умер» — и пошла домой, а мистер Айзек хохотал ей вслед.) Это воспоминание ее приободрило, и она обернулась к кровати.

— Мистер Айзек, это ваш папа?

Не переставая приглаживать свои желтоватые волосы, он с усилием перевел взгляд на стену и сказал:

— Папа говорил, я буду лысым, как он, а я не облысел.

От этого тоже стало чуточку легче. (И верно. Он не потерял ни единого волоса, кроме тех, что оставались на щетке, и, глядя на его голову, она вспомнила, как однажды десятилетний Майло принес из лавки все, что Мама велела ему купить, и еще пятицентовую монетку. Мама спросила, откуда она взялась, и Майло ответил: Я выхожу из лавки, а на ступеньках в тени сидит мистер Айзек и говорит: «Мальчик, почеши мне голову, получишь пять центов».)

Это подействовало на нее, как глоток ключевой воды, и она почувствовала, что может сидеть еще и еще, пока она тут нужна и пока не вернется Сэмми. Она пошла к стулу, ступая осторожно, чтобы не стряхнуть того пусть неглубокого покоя, который ей удалось обрести, и, как только она села, послышался стук в наружную дверь. Сначала она подумала, не мисс Марина ли это и слышит ли Сэмми. Но Сэмми прошел из кухни в переднюю и открыл дверь. И хотя в доме стояла тишина, она не могла расслышать, кто пришел и что там бормотал Сэмми, пока наконец он не произнес: «Зайдите. Она сидит у мистера Айзека» — и повел кого-то к ней. Она не повернулась к двери и не встала. Она сидела лицом к мистеру Айзеку, и, когда Сэмми открыл дверь, в шею ей пахнуло холодом и ее окликнул Уэсли. Она рывком поднялась на ноги и круто обернулась — он стоял в дверях, и лицо его было как нацеленное на нее оружие.

— Зачем ты меня выслеживаешь? — сказала она, задыхаясь.

Сэмми взял его за локоть и ввел в комнату, а Розакок отступала назад, пока не натолкнулась на кровать. Между ними не было ничего, кроме неподвижного воздуха, который она была не в силах вдохнуть.

— Твоя Мама послала меня за тобой к вам, но Сисси сказала, что ты здесь. Понимаешь, Уилли Дьюк удрала по воздуху с Хейвудом Бетсом в Дэйтона-Бич, и тебе придется ее заменять, так что поедем со мной на репетицию, — Он улыбнулся, и Сэмми Рентом тоже улыбнулся у него за спиной.

Розакок приготовилась бежать — прижатая в угол, разъяренная, она уже гортанно всхлипнула, — но сзади что-то коснулось ее пальто, и она резко повернула голову. Это был мистер Айзек. Он сполз к краю кровати, дотянулся до леденцов и, держа надорванный мешочек рукой в печеночных крапинах, похлопывал им ее по спине и улыбался обеими сторонами лица, даже его желтые зубы разжались и сквозь них просачивалось зловонное дыхание старости. Но отвернуться было бы еще хуже, и Розакок, содрогнувшись, смотрела на него. А он приподнял мешочек с леденцами и прошептал: