Рейнольдс Прайс - Долгая и счастливая жизнь

— Армейские харчи, — сказал он и дал ей подержать в руке его холодные пальцы.

Все вошли в прихожую, и Рэто опять остановился, не зная, куда девать свой мешок — у него никогда не было своей комнаты, он кочевал по всему дому и укладывался спать на любом месте, какое оказывалось свободным, и сейчас Мама сказала:

— Сынок, пока мы с Розой подадим обед, иди-ка в Папину комнату и переоденься в свое.

Рэто оглядел на себе мятую форму.

— Нет, спасибо, Мам. Это не мое, но ничего другого у меня нету.

— Черт возми, тогда что же там в твоем мешке? Женщина? — спросил Майло.

— Ты вроде как Санта-Клаус, — ввернула Сестренка.

— Так оно и есть, — сказал Рэто.

А Мама сказала:

— Ну, обедай в чем есть, только к вечеру нам придется выгладить эту твою форму, — и вместе с Розакок начала ставить еду на стол. Майло пошел наверх доложить Сисси, что он уже дома, Рэто опять поставил мешок и стал слоняться по гостиной, а Сестренка безмолвно пялила на него глаза. Мама крикнула: «Обед на столе!» Сисси, еле передвигая ноги, спустилась с лестницы впереди Майло. Она сказала: «Рэто», а он сказал: «Сисси, — и добавил: — Я с пятницы ни черта, кроме арахиса, не лопал» — и шагнул к столу раньше всех.

Сев за стол, Мама попросила Рэто прочесть предобеденную молитву. Пришлось довольно долго ждать, пока он силился вспомнить слова, и Розакок подумала: «Вот ошибка номер один. Девять месяцев не был дома и уже забыл», а Мама открыла было рот, чтобы прочесть молитву самой, но Рэто вдруг выпалил: «Боже, благодарю тебя за обед».

Они ждали, пока он скажет «аминь», но так и не дождались, постепенно подняли головы, развернули салфетки, и блюда стали переходить из рук в руки. Все знали, что нет смысла расспрашивать Рэто о поездке или об армии — в жизни он ни на один вопрос не ответил толком, но Мама не могла оставить без внимания его молитву.

— У вас там, в армии, не очень-то держатся религиозных обрядов, да, сынок?

Рэто был еще весь красный от умственной натуги.

— Да, Мам, — сказал он, макая лепешку в масло.

И поначалу казалось, что вопросы исчерпаны, но Майло поразмыслил и нашел еще зацепку.

— А как же те беседы про женщин, что ведет с вами священник?

Рэто усмехнулся в тарелку и молча жевал, но Майло не унимался.

— Их-то, надеюсь, ты посещаешь? — Рэто по-прежнему молчал, хотя Мама не сводила с него глаз. — Верно, Рэто? — не отставал Майло.

На этот раз Сисси, подняв брови, поглядела через стол на Розакок, что означало: «Мне он только муж, а тебе кровный брат. Ты его и уйми», и Розакок сказала:

— Будет тебе, Майло.

— Да, перестань, — вмешалась и Мама, но ее уже разбирало любопытство и, Когда все стали молча есть, она поинтересовалась: — Это что, беседы про брак, сынок?

— А кто его знает. Ни разу не слушал.

— Эх, свое счастье упускаешь, — сказал Майло.

— Не знаю, — сказала Мама. — Есть такие, что и не хотят жениться, верно, сын?

Рэто кивнул:

— Я как раз такой.

Маме пришлось сделать еще один заход.

— Сынок, у вас там есть священник для баптистов или для всех один и тот же?

— Я с апреля ни одного баптиста не видел. Сплошь католики.

— Ну, сегодня увидишь, и не одного.

— Как это?

— Мы сегодня провожаем мистера Айзека, он из совета общины уходит.

— Он еще живой?

— Отчасти, — сказал Майло.

— И у нас будет рождественское представление, и ты тоже будешь участвовать, — сообщила Сестренка.

— Не буду я. (С тех пор как Рэто стал слишком длинным для роли пастуха, он каждый год сначала отказывался участвовать в представлении.)

— Нет, будешь, — сказал Майло. — Мы с тобой волхвы.

— А третий кто? — спросила Сисси и, заметив устремленные на нее взгляды Мамы и Майло, поняла свою ошибку и в первый раз за день набила полный рот едой и проглотила.

Вопрос повис в воздухе, и было ясно как божий день почему, и Розакок положила обе руки на стол. Потом отодвинулась вместе со стулом, и встала, и взяла опустевшую тарелку из-под лепешек. Поднял на нее глаза один только Рэто, но она, глядя Сисси в лицо, сказала:

— Третий — Уэсли Биверс, если он приедет вовремя, — и ушла в кухню, и пробыла там больше, чем требовалось, чтобы наложить лепешек.

Когда она скрылась, Мама вполголоса спросила Майло:

— Он приехал?

— Он тут. Я видел его у магазина, когда мы проезжали мимо.

— А я вчера звонила его матери узнать, приедет он к представлению или нет. А она — не знаю, говорит, как он там решил, ну я и сказала, что мы сегодня будем репетировать, пусть она передаст ему, если он приедет. А Уилли Дьюк приехала?

— А как же. Этот балда Металлолом доставил ее вчера вечером на самолете.

— Она тоже участвует? — спросил Рэто.

— Вроде бы да, — сказала Мама, не желая говорить при Сисси, кого будет изображать Уилли Дьюк.

Рэто, конечно, не понимал, по какой такой причине они говорят полушепотом, но, когда Розакок вошла в комнату, он, покончив с едой, взглянул на нее и спросил:

— Когда у нас рождество?

Розакок улыбнулась.

— В среду, — сказала она и села за стол.

— Неужели же ты не знаешь? — удивилась Мама.

Но Рэто уже встал, вышел в прихожую, принес свой вещмешок и нагнулся над ним.

— Потому что я всем вам купил подарки. В нашей гарнизонной лавке все очень дешево.

— Вот это славно, сынок, — сказала Мама. — Но подожди до среды.

— Нет уж, — буркнул он и вынул из мешка шесть коробок. Коробки, все примерно одинаковой величины, были завернуты в белую бумагу, без надписей кому какая, но Рэто каждую подкидывал на ладони, стараясь распознать их по весу. Наконец одну из коробок он вручил Сестренке, и, пока он сортировал остальные, она ее вскрыла. То, что она вынула, поначалу показалось ей красным полиэтиленовым мешочком, но, обнаружив клапан, она его надула, и он немедленно стал игрушечным слоном с черными вращающимися под целлулоидом глазами. Сестренка подумала, что это довольно странный подарок для двенадцатилетней девочки, но вслух сказала:

— Спасибо, Рэто.

— Ничего, пожалуйста, — ответил Рэто, стоя над мешком, но остальные повернулись к Сестренке, которая была озадачена этим надувным слоном и недоумевала, что с ним делать. Мама коротко засмеялась, за ней и остальные, и Рэто обернулся посмотреть, в чем дело. И, увидев слона, он подскочил к Сестренке и вырвал игрушку у нее из рук.

— Это не тебе, — сказал он, — это для ребенка, — и, приложив слона к вспыхнувшему лицу, открыл клапан зубами. Слон съежился и снова стал мешочком, и Рэто сунул его в мешок, поглубже. Потом, покачиваясь на каблуках, оглядел остальные пять коробок.

— Вот какое дело, — сказал он, — все это еще до дня Благодарения куплено, так что я не знал, что к чему. — Столько слов подряд Рэто, наверное, не произносил ни разу за всю свою жизнь. Он стал запихивать коробки обратно в мешок; остальные, как ни старались, но не могли удержаться и поглядели на Сисси. Против обыкновения Сисси сохраняла спокойствие. Есть, впрочем, больше никто не стал. Мама поднялась и сказала:

— Ничего, сынок. Не торопись. Рождество не за горами. Иди с Майло в Папину комнату, посидите там, пока мы с Розой вымоем посуду, а потом нам надо ехать в церковь репетировать.

— Кому это «нам»? — спросил Рэто.

— Тебе, и всем, кто участвует в представлении, и мне тоже, я ведь там всем заправляю.

— А ты участвуешь, Роза? — поинтересовался Рэто.

— Нет. Моя очередь была в прошлом году.

— Ага, — сказал Рэто, и на этом обед кончился. Сисси пошла наверх еще полежать в постели, Майло и Рэто — в Папину комнату ждать Маму. Сестренка побежала за ними на случай, если Майло опять станет отпускать разные шуточки, а Розакок и Мама принялись мыть посуду.

Когда была вытерта последняя тарелка, Розакок повесила два мокрых полотенца на веревку у кухонного окна и остановилась, глядя вбок, на пустынную дорогу, и лицо ее было цвета зимнего дня. Мама увидела это и поняла, что откладывать разговор больше не в силах, что должна хоть вслепую прийти ей на помощь. Но Роза — это Роза (самое скрытное ее дитя). Надо крепко подумать, что ей сказать. И Мама стала подтирать пол возле раковины, потом вымыла руки и надела тоненькое золотое колечко, которое всегда снимала перед работой. Вот и все уже сделано, а Розакок по-прежнему стоит у окна. Мама подошла сзади и, не дотрагиваясь до нее, сказала:

— Роза, с тех пор как кончилось лето, ты, кажется, ни разу не смеялась. Я в точности не знаю почему, и, хоть ты моя собственная плоть и кровь, я не буду выпытывать. Только ты помни, если надо что сказать, так ведь я твоя Мама. — Она остановилась перевести дух, но Розакок даже головы не повернула. — И еще вот что: если тебе с кем-то не хочется встречаться, так не ходи на представление, посиди дома. Я же понимаю. (Она ничего не понимала. Она не догадывалась об истинной беде.) Розакок стояла лицом к окну, и Мама пошла из кухни. В дверях она еще раз попыталась заговорить с ней. — Ты меня слышала, Роза? — Розакок кивнула, и Мама ушла.