Александр Слонимский - Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)
Бестужев, поднявшись, начал речь. Он сообщил, что Южное общество — только часть обширного тайного общества, имеющего отделения и в Петербурге и в Москве, что оно управляется шестью директорами, которые составляют Верховную думу. В кратких чертах он изобразил силу этого общества. Лицо его подергивалось, и слова падали как удары.
— Все просвещенные люди принадлежат к обществу или одобряют его цель, — говорил он. — Те, кого самовластие считает своим оплотом, уже давно служат ревностно нам. Сама осторожность заставляет вступить в общество, ибо все благородно мыслящие люди ненавистны правительству и общество по своей многочисленности и могуществу — вернейшая для них защита. Скоро общество предпримет свои действия. Оно освободит Россию и, быть может, целую Европу. Ибо только русская армия сдерживает порывы народов. Коль скоро она провозгласит свободу, народы повсюду восторжествуют над тиранами.
Славяне были захвачены красноречием Бестужева. Восторг и решимость выражались в их взорах и движениях. Только строгое лицо Борисова оставалось спокойным да Горбачевский задумчиво крутил усы. Первый заговорил Борисов.
— Условием соединения должна быть доверенность с обеих сторон, — начал он. — Мы открыли вам имена наших членов. Откройте и вы, кто составляет Верховную думу.
— Нам нужны доказательства! — крикнул Горбачевский.
— Правила общества запрещают мне сказать что-нибудь больше, — ответил Бестужев. — Вам достаточно знать, что у равьев — один из директоров, что вы поступаете в ведение его управы и что цель общества — установление республики силою оружия. Во имя любви к отечеству предлагаю соединиться с нами без дальнейших объяснений.
— Это значит требовать подчинения! — раздались негодующие голоса.
— Вы забыли, — снова заговорил Борисов, — что у нас есть своя цель: вольный, братский союз славянских народов. Мы обязались клятвой отдать жизнь за свободу славян. Сможем ли мы выполнить принятые нами обязанности, если мы вам подчинимся? Не сочтет ли ваша таинственная дума маловажною нашу высокую цель?
Бестужев вскочил.
— Хорошо! — воскликнул он. — Я докажу, что пришел сюда с открытым сердцем.
Вычерчивая пальцем по столу, он стал объяснять управление Южного общества, перечислил его отделения, или управы, и, наконец, назвал главнейших членов на севере и на юге: князя Трубецкого, Никиту Муравьева, поэта Рылеева, Пестеля, князя Волконского.
— Все эти благородные люди, — сказал он, — забывая почести и богатства, готовы умереть за благо отечества.
Он доказывал, что только республиканская Россия сможет освободить славян.
— Ваша цель неосуществима, — говорил он, — пока Россия сама стонет под игом самовластия. Позаботьтесь сперва о том, чтобы на твердых постановлениях основать свободу в собственном своем отечестве, и тогда уже думайте о свободе славян. Наше соединение не удалит вас от цели, а, напротив того, к ней приблизит. Имея за собой могущественную республику российскую, и Польша, и Богемия, и Моравия, и болгары, и сербы — все славянские страны добьются свободы, ибо тогда Россия сможет поддерживать их открыто. И знайте, — закончил он, повысив голос, — что дела не так уж далеки. Будущего 1826 года в мае месяце мы поднимем знамя восстания!
Последние слова поразили всех. Как? Восстание так близко, и все уже решено? Эта мысль привела всех в неистовство. Славяне повскакали с мест.
— Мы с вами! Клянемся! Клянемся! Клянемся! — восклицали они, поднимая руки со сложенными как бы для присяги пальцами.
Слияние было решено.
Горбачевский вышел вместе с Борисовым. Была беззвездная ночь. Деревушка спала. Нигде в хатах не было ни одного огонька. Только за околицей, где были разбиты солдатские палатки, светились тлеющие костры.
— Конец славянам, — сказал Горбачевский.
— Славянский союз будет жить в немногих сердцах, — ответил Борисов.
На другой день вечером славяне вновь собрались у Андреевича. Кузьмин вошел с сияющим лицом.
— А я уж объявил своим ребятам! — восторженно заявил он. — Что за молодцы! Только слово скажите, а уж мы, говорят, не отстанем.
— Что такое, каким ребятам? — заволновались кругом.
— Сегодня утром собрал свою роту, — отвечал Кузьмин. — Так и так, говорю, довольно терпеть, настрадались. К черту бар да вельмож! Все рассказал — как и что… Ах, что за молодцы! Какой пыл! Руки жмут, чуть не плачут…
— Да он спятил! — заорал Горбачевский. — Ах ты, Настасей-дуралей, что наделал!
— Анастасий Дмитриевич готов на все, даже на невозможное, — сдержанно заметил Борисов.
Кузьмин нахмурился и обвел мрачным взглядом столпившихся вокруг него товарищей.
— Пустые толки ни к чему не ведут, — сказал он сурово. — Ежели восстание, так пора приниматься за дело. Впрочем, мои солдаты умеют молчать.
— Да пойми же, — накинулся на него Горбачевский, — тут нужно соображение всех обстоятельств, а не то что сплеча!
— Не знаю, — отвечал Кузьмин. — Мое мнение: чем скорее, тем лучше.
Черниговский полк стоял в десяти верстах от восьмой артиллерийской бригады, в лесу. Командир второго батальона подполковник Сергей Муравьев-Апостол занимал просторный дощатый балаган на опушке. С ним вместе помещался Бестужев.
Утром Сергей присутствовал на учении пятой мушкетерской роты, которой командовал Кузьмин. Учение проходило весело, и у солдат были довольные лица. После учения, солдаты окружили Сергея и стали расспрашивать, скоро ли приедет государь и когда конец лагерю. Потом наступило молчание. Солдаты переглядывались между собой, как будто желали еще о чем-то спросить и не решались.
А что, ваше высокородие, — заговорил наконец усатый фельдфебель Шутов, — самое бы время сейчас, как все в сборе…
Солдаты в ожидании смотрели на Сергея. Сергей, положив руку на плечо Шутова, произнес загадочно:
— Недолго терпеть, братцы. Скоро будет вам облегчение.
— Будьте покойны, Сергей Иванович, — почтительно ответил Шутов, понизив голос, — мы понимаем.
Сергей подошел к Кузьмину.
Мне надо поговорить с вами, Анастасий Дмитриевич, — сказал он сухо. — Будьте добры зайти ко мне после обеда.
Кузьмин поклонился молча.
— Что такое, в чем дело? — быстро спросил Кузьмина Сухинов, командир шестой роты, когда Сергей удалился.
У Сухинова было смуглое лицо и черные жесткие волосы. Он говорил глухим, сиплым басом, и острый, колющий взгляд его черных глаз как будто впивался в собеседника.
— Ничего, — равнодушно отозвался Кузьмин. — Должно быть, узнал, что я оповестил солдат. Отчитывать хочет.
— Я пойду с тобой, — решительно заявил Сухинов.
Кузьмин жил в общей палатке с солдатами и питался из общего котла. Обед был ровно в полдень. После обеда Сухинов присоединился к Кузьмину, и оба направились к батальонному командиру. Они застали Сергея за столом. Сергей только что окончил завтрак и теперь записывал что-то в тетрадь, переплетенную в сафьян. Тут же находился Бестужев.
Сергей холодно поздоровался с Сухиновым (он как будто не удивился его приходу) и прямо обратился к Кузьмину.
— Анастасий Дмитриевич, — сказал он, — мне известно, что вы объявили солдатам вашей роты намерение общества и призвали их к восстанию. Прошу иметь в виду, что все касающееся Черниговского полка принадлежит мне и что я никому не позволю вмешиваться в мои распоряжения.
Кузьмин вспыхнул.
— Черниговский полк не ваш и не вам принадлежит! — ответил он, задыхаясь от ярости. — Я завтра же взбунтую не один только полк, а целую дивизию, и не думайте, что приду к вам просить позволения, господин подполковник!
— Вы обязаны следовать предписаниям директора, — хладнокровно сказал Сергей.
— Я знаю только своих солдат, — продолжал Кузьмин. Будьте уверены: когда народ встанет с оружием в руках, он не посчитается ни с чьими предписаниями!
— Наполеоны нам не по климату, господин подполковник! — гневно проговорил Сухинов.
Вмешался Бестужев. Он всячески старался успокоить Кузьмина и Сухинова, но те не желали ничего слушать.
— Изрублю в мелкие куски всякого, кто осмелится располагать мною! — хрипло кричал Сухинов, наступая на Бестужева. — Найдем и без вас дорогу в Москву и в Петербург Нам не нужны такие руководители, как ты и… — Он метнул свирепый взгляд в сторону Сергея.
— Не будем ссориться накануне общего дела, — сказал Сергей. — Я ценю вашу пылкость, но должен напомнить о том, какая на нас лежит ответственность. — Он с добродушной улыбкой протянул руку Кузьмину. — Я не хотел оскорбить вас, Анастасий Дмитриевич, — произнес он просто.
Кузьмин с волнением пожал протянутую руку.
— Ненавижу эту его аристократическую ужимку, — говорил он, возвращаясь к своей роте вместе с Сухиновым. — Но зато какое сердце, какая голова!
