Астрид Линдгрен - Мы все из Бюллербю (сборник)

— Что вы с ней сделали?! — заорал он. — Вы хотели её утопить?

Тогда Анна сказала, что он должен быть терпеливым и разговаривать с нами спокойно и ласково, потому что мы тоже ещё дети, хотя и большие.

А Черстин подошла к Улле, обхватила его ноги и рыдала так безутешно, будто мы с Анной и вправду хотели её утопить.

Улле помог нам найти для Черстин чистое платьице и снова убежал в хлев.

— Посадите её сначала на горшок, а потом переоденьте, — сказал он перед уходом.

Хотела бы я знать, пробовал ли он сам хоть раз посадить Черстин на горшок. Было бы интересно посмотреть, как это у него получилось. Мы с Анной старались изо всех сил, но безуспешно. Черстин сделалась негнущаяся, как палка, и орала во всё горло.

— Вот глупый ребёнок! — воскликнула я, но тут же вспомнила, что так говорить с маленькими детьми нельзя.

Поскольку нам не удалось посадить Черстин на горшок, мы начали её переодевать. Я держала её на руках, а Анна натягивала на неё сухое бельё. Черстин извивалась, как угорь, и громко плакала. На это у нас ушло полчаса. После переодевания мы с Анной сели отдохнуть. Пока мы отдыхали, Черстин перестала плакать, сказала «Эй! Эй!», залезла под кухонный стол и пустила там лужу. Потом она вылезла оттуда и сдёрнула со стола клеёнку с чашками. Чашки, конечно, разбились.

— Противная девчонка! — сказала Анна как можно спокойней и ласковей.

Она вытерла лужу и собрала осколки, а я сняла с Черстин мокрые штанишки. Пока я искала чистые штанишки, Черстин убежала на улицу. Мы догнали её возле хлева. Улле высунул голову и закричал:

— Вы что, спятили? Почему вы позволяете ей ходить без штанов?

— А мы и не позволяем! — ответила Анна. — Если хочешь знать, она у нас разрешения не спрашивала.

Мы втащили Черстин в дом и надели на неё сухие штанишки, несмотря на то что она всё время извивалась и орала.

— Пожалуйста… будь… паинькой… — говорила Анна почти спокойно и ласково.

Мы надели на Черстин самое нарядное платьице, потому что другого не нашли. Оно было очень хорошенькое, со складочками и оборочками.

— Смотри не запачкай платьице! — сказала я Черстин, хотя она явно не понимала, что ей говорят.

Она тут же подбежала к печке и выпачкалась в золе. Мы отряхнули золу, но платье стало уже не таким белым. Черстин очень смеялась, пока мы её чистили. Она думала, что мы с ней играем.

— Двенадцать часов! — вдруг сказала Анна. — Пора её кормить.

Мы разогрели шпинат, который стоял в кастрюльке на плите, потом я посадила Черстин на колени, и Анна начала её кормить. Черстин сама широко-широко раскрывала рот. Анна сказала:

— А всё-таки она очень хорошая девочка!

В ответ на это Черстин сказала «Эй! Эй!» и так толкнула ложку, что шпинат полетел мне прямо в глаза. Анна от смеха чуть не выронила тарелку. Я даже немного обиделась на неё. Черстин тоже смеялась, хотя она, конечно, не понимала, над чем смеётся Анна. Она-то считала, что так и надо, чтобы шпинат попадал людям в глаза.

Когда Черстин наелась, она стиснула зубы и стала отталкивать ложку. Остатки шпината вылились ей на платье. Потом она пила компот. Теперь нарядное платьице Черстин было не узнать — из белого оно стало пёстрым, ну и чуть-чуть белым там, куда не попали ни шпинат, ни компот.

— Как хорошо, что после обеда она будет спать! — сказала Анна.

— Да, очень, — вздохнула я.

С большим трудом мы снова раздели Черстин и натянули на неё ночную рубашечку. На это ушли наши последние силы.

— Если кому и нужно сейчас поспать, так это нам, — сказала я Анне.

Мы уложили Черстин в кроватку, которая стояла в комнате рядом с кухней, и вышли, притворив за собой дверь. Черстин начала плакать. Сначала мы делали вид, что ничего не слышим, но она плакала всё громче и громче. Наконец Анна просунула голову в дверь и крикнула:

— Сейчас же замолчи, противная девчонка!

Всем известно, что с детьми надо говорить спокойно и ласково, но иногда это не получается. Хотя, конечно, газеты правы — дети становятся несносными, если на них кричат. Во всяком случае, наша Черстин. Она просто зашлась от визга. Мы побежали к ней. Она обрадовалась, стала прыгать в кроватке и кричать: «Эй! Эй!» Пока мы с ней сидели, она продолжала прыгать. Потом просунула руку между прутьями кровати, погладила меня и прижалась щекой к моей щеке.

— Всё-таки она очень милая, — сказала я.

Но тут Черстин укусила меня за щеку, и след от её зубов был виден потом два дня.

Мы снова уложили её и попытались завернуть в одеяло. Черстин мигом его скинула. Когда она скинула одеяло в десятый раз, мы перестали её заворачивать, а сказали спокойно и ласково:

— Надо спать, Черстин! — и вышли из комнаты.

Черстин завопила благим матом.

— Пусть себе кричит, — сказала Анна. — Я больше не пойду к ней.

Мы сели за кухонный стол и попытались разговаривать. Но не смогли, потому что Черстин кричала всё громче и громче. От её крика нас прошибал холодный пот. Иногда она на несколько секунд замолкала, словно собиралась с силами.

— Может, у неё что-нибудь болит? — испугалась я.

— Наверно, у неё болит живот! — сказала Анна. — Вдруг это аппендицит?

Мы опять побежали к Черстин. Она стояла в кроватке, и глаза у неё были полны слёз. Увидев нас, она запрыгала и засмеялась.

— Ничего у неё не болит! — сердито сказала Анна. — Ни живот, ни голова! Идём!

Мы закрыли дверь, уселись за стол, и от крика Черстин нас снова начал прошибать холодный пот. Но неожиданно в комнате Черстин воцарилась тишина.

— Ой, как хорошо! — сказала я. — Наконец-то она уснула.

Мы вытащили лото и стали играть.

— Детей нужно всегда держать в постели, хоть будешь знать, где они находятся, — сказала Анна.

В ту же минуту мы услышали какие-то подозрительные звуки. Такими звуками маленькие дети обычно выражают своё удовольствие.

— Ну, это уж слишком! — воскликнула я. — Неужели она ещё не спит?

Мы подкрались к двери и заглянули в замочную скважину. Кроватку мы увидели, но Черстин в ней не было. Мы влетели в комнату. Угадайте, где мы нашли Черстин? Она сидела в камине, который был недавно вычищен и побелён. Но после того как в него забралась Черстин, он был уже не белый, а чёрный. В руках у неё была банка с гуталином. Черстин вымазалась гуталином с головы до ног. Волосы, лицо, руки и ноги у неё были чёрные, как у негра. Наверно, дядя Нильс забыл перед отъездом закрыть банку.

— Эй! Эй! — крикнула Черстин, увидев нас.

— А что пишут в газетах, бить детей можно? — спросила я.

— Не помню, — ответила Анна. — Мне уже наплевать, как надо обращаться с детьми.

Черстин вылезла из камина, подошла к нам и хотела погладить Анну. Анна заорала во всё горло:

— Не смей меня трогать, негодница!

Но Черстин не желала слушаться. Она стала хватать Анну руками. И хотя Анна пыталась увернуться, лицо у неё всё-таки оказалось в гуталине. Я засмеялась так же, как смеялась Анна, когда мне в глаза попал шпинат.

— Тётя Лиза подумает, что мы променяли Черстин на негритёнка, — сказала я, вдоволь насмеявшись.

Мы не знали, как лучше смыть гуталин с Черстин, и решили спросить у Бритты. Так как Анна всё равно уже была грязная, она осталась с Черстин, а я побежала к Бритте, которая была простужена и лежала в постели. Когда я рассказала Бритте, что случилось, она сказала:

— Ду и дяди!

Она хотела сказать «Ну и няни!», но из-за насморка у неё получилось «Ду и дяди!». Потом Бритта отвернулась к стене и сказала, что она больна и не обязана знать, как смывают гуталин.

Тем временем Улле пришёл из хлева и страшно разозлился, когда увидел чёрную Черстин.

— Вы что, с ума сошли? — закричал он. — Зачем вы её выкрасили в чёрный цвет?

Мы пытались ему объяснить, что мы её не красили, он нас и слушать не хотел. Он сказал, что нужно издать закон, который запрещал бы таким, как мы, ухаживать за детьми. И ещё он сказал, чтобы впредь мы упражнялись на каком-нибудь другом ребёнке.

Но всё-таки мы втроём согрели котёл воды и вынесли его на лужайку. Потом мы вывели туда Черстин. От её ножек на полу остались маленькие чёрные следы. Мы посадили Черстин в лохань и намылили её с головы до ног. И мыло, конечно, попало ей в глаза. Тут же Черстин завизжала так, что даже Лассе и Боссе прибежали узнать, не режем ли мы поросёнка.

— Нет, — сказал Улле. — Это Лиза с Анной упражняются на нашей Черстин.

Добела Черстин так и не отмылась. Когда мы её вытерли, она была вся серенькая. Но ей было весело. Серая Черстин бегала по лужайке, кричала «Эй! Эй!» и смеялась так, что были видны все её зубки-рисинки. А Улле с умилением смотрел на неё.

— Какая она всё-таки хорошенькая! — сказал он.

Мы решили, что со временем гуталин сотрётся с Черстин и она снова станет розовой. Но Лассе сказал, что это будет только к зиме.