Пханишварнатх Рену - Заведение
Сипра приносит флакончик с настойкой йода.
— Теперь в переулке, чего доброго, и серной кислотой облить могут, — бубнит она. — Нынче меня до смерти перепугали.
— Впору пистолет покупать, — подхватывает Патнешвари.
Рамратия придерживается другого мнения.
— Озорники‑то они, конечно, озорники, — размышляет она вслух, — да не только их тут вина. Взять хоть нашу… ну ту, что на радио служит… У неё ещё новые серьги золотые. Так вот, её каждый вечер до самых ворот провожает какой‑то мужчина, говорит — друг детства. Подкатывают к воротам на велорикше. Смотришь — расплатятся, коляску отпустят и ещё битый час стоят зубы скалят. А в последние дни и нашу Раму по вечерам стал провожать какой-то господин — в костюме, с галстуком, важный такой. И тоже придут и стоят у ворот шепчутся… Какая такая нужда торчать у ворот? Поговорить можно и в другом месте… Все это на глазах у ребятишек, вот они и распустились. Решили, видать, что и им все можно… А продавщица тканей — ей бы за собой последить. На днях гляжу, остановился на углу велорикша, вышла она из коляски — и в переулок. За нею целая орава ребятни! Орут, галдят… Один кричит: «Ничего вы не понимаете, это красные чернила». А другой ему в ответ: «Не чернила, а жвачка из бетеля!» Я как раз с рынка возвращалась, за зеленью ездила. Догоняю её — господи! — сари на ней сзади все глиной запачкано!.. Ну конечно, прикрикнула я на озорников, разогнала их… Сами теперь посудите, можно ли после этого винить только ребятишек? Ведь одной рукою лепёшку не испечёшь, для этого обе руки нужны, сестрица!.. Озорникам только повод дай, потом не остановишь!..
Муния и дочь её Рамратия занимают особое место в жизни Бэлы. Это они приютили Бэлу и четырех её подруг, когда те в знак протеста покинули общежитие. Эти два слабых существа, вдова Муния и её двенадцатилетняя дочка Рамратия, не побоялись полиции даже тогда, в сорок третьем и сорок четвертом годах.
Всего‑то и достояния у них было в ту пору — корова да землянка, крытая дёрном. Боится Рамратия лишь пьяниц: мало ли что взбредёт в пьяную башку? Однако любит повторять: «Никого не боится Рамратия — ни тигра, ни бхута. Боится Рамратия только мужниных кулаков!» Мужниных — больше ничьих! Крепко учил её пьяный муженёк!
И в глаза и за глаза Рамратия говорит только правду, какая б она ни была. Одним это нравится, другим — совсем наоборот. И сейчас, сидя перед Бэлой, она сердито ворчит:
— С самого утра до поздней ночи все в работе да в работе. Даже поесть забывает. За весь‑то день — горстку сухого риса! За собой тоже ведь следить надо.
— И с лица спала, одни скулы остались, — вторит ей Муния. — А ты тоже хороша, Рамратия! Нет бы мясцом попотчевать человека или рыбкой, все одно — рис да рис.
«Что же делать? — думает Бэла. — Может, посоветоваться с Каримом? Он человек порядочный… Ведь раньше ничего подобного не бывало! Или кто‑то стоит за всем этим?»
— Вы не знаете, дядя Карим дома или уехал? — досадливо отмахиваясь от них, спрашивает Бэла.
С Каримом Бэлу в свое время познакомила Фатима, и теперь при встрече они раскланиваются как старые знакомые…
— Зачем тебе всякие там Каримы? Не нужны тебе никакие Каримы. Людям внушаешь: с кем, дескать, поведешься… А сама? Хе–хе–хе… Эй, эй! Что ты делаешь? Поставь посуду на место! Сами все уберем!.. Да что с тобой, сестрица?.. Смотри у меня, будешь все принимать так близко к сердцу — как бы не пришлось нам тебя оплакивать… Мэм–сахиб отчитала, а она уж и раскисла. Мало ли чего мэм–сахиб наговорит! Выходит, прикажи она — ты и меня…
Голос у Рамратии дрогнул, на глазах блеснули слезы.
— Хватит причитать да прикидываться обиженной, — обрывает её Бэла. — Пойди взгляни, где дядя Карим. Если его нет, спроси, когда будет!
Дядя Карим, к счастью, оказался дома.
Выслушав сбивчивый рассказ Бэлы, старик проводит рукой по седой бороде и, подумав, беспомощно разводит руками:
— Время такое, госпожа Бэла.
К её удивлению, все объяснил ей Рамгулам, что в угловой лавчонке торгует сладостями. Как всегда, лавочник был навеселе — хлебнул тари[54], даже пены с усов отереть не успел.
— О чем это вы толковали с дядей Каримом, мэм–сахиб? — остановив её, первым заговаривает он. — Залетели в ваш курятник такие голубки, что ой–ой–ой!.. Эти ваши… сестрички–близнята… ну, как их там… ах да, Анджу и Манджу. Ну и девки — оторви да брось!.. Смотришь, выпорхнули из автобуса — и пошло: ребятишек дразнят, рожи строят, знаки всякие непристойные делают. Срамота, да и только!.. А вечером возвращаются парочками, стоят жмутся у ворот. Вот так оно и получается: забрёл кобель с соседней улицы — местные в драку кидаются.
Пьяненький Рамгулам на многое открыл ей глаза.
К себе Бэла возвращается будто пришибленная.
XIII
Теперь с Братцем Л алом ученая дама Рама Нигам общается по телефону не менее пяти раз в день. И говорит в трубку так, чтобы слышали все, кто живёт или случайно оказался поблизости.
— О не–е-ет, Братец Лал! — соловьем разливается Рама. — Со мной такие штучки не пройдут. Сладости? Ну и что, если сладости?.. Сегодня? Нет, сегодня не смогу… Что вы сказали? Разговаривать больше не будете?.. Ну, так и быть, придется прийти. А кофе угостите?.. Отлично!
Своими делами она уже всем уши прожужжала:
— Нет, вы только послушайте. Вы, говорит он, великолепно поете народные песни. Я отказываюсь петь, а он и слушать ничего не хочет. Посоветуйте, как быть.
Теперь от неё только и слышишь: «Братец Лал», «Братец Лал», «Братец Лал»… «Братец Лал говорит, он мой голос записал на пластинку, а пластинку отправил в Дели»… «Братец Лал настаивает, чтобы я подписала пьесу на выход в эфир»… И так далее, в том же духе.
Ну, а что может посоветовать ей Рева Варма?
Раньше ученая дама предпочитала молчать, теперь пришло время другим её слушать. Никогда прежде не приводилось Реве видеть, чтобы пламя разгоралось так быстро.
Ну, а день первого выступления ученой дамы перед микрофоном стал подлинным событием в их жизни. Когда усталая, но сияющая Рама вошла в комнату, Рева рассыпалась в комплиментах и сразу обрушила на неё кучу вопросов.
— Какая ты молодчина, сестрица! Он сам репетировал с тобой или кто другой?
— Конечно, он. Сначала заставил меня трижды прочитать текст, а потом уж…
— Что потом? Вступительный взнос пришлось платить? Как‑никак регистратор…
— Какой ещё взнос?.. Наслушалась россказней, болтаешь всякую чепуху!.. Когда я читала, диктор был доволен, улыбался… А ты где была сегодня?
— В колледж заглянула.
— Отлично, Рева!.. А что, Братец Л ал к рюмочке любит приложиться?
— Может, сболтнул лишнего на репетиции?
Ученая дама вся заколыхалась от смеха.
Тем временем Рева подходит к ней сзади и, став за её креслом, простирает над нею руки:
— Поведай мне, сестрица Рама, что было, и поклянись говорить правду, только правду, ничего, кроме правды.
— А ты поклянись, что тоже будешь говорить только правду. — И Рама смотрит на Реву с понимающей улыбкой.
Она тоже что‑то знает. Неужели Моди проболтался?
— Ладно, спрашивай. Все, что хотела узнать, обо всем спрашивай. Впрочем, не надо — я сама тебе все расскажу… Так вот. Приглашение участвовать в детской программе «Бал–Гопал» я получила десять лет назад. Все эти годы я наблюдала за Моди и честно скажу, он примитивен и как обольститель, и как режиссер. Хорошо отработан у него только один прием обольщения, а завершается все в излюбленной его кабине номер шесть. Как он проводит репетиции?.. Показать? Вот, гляди… Скажем, ты начинаешь читать. — Рева замирает, будто перед микрофоном. — Жил-был раджа. И было у раджи пятеро сыновей… Моди тут же прерывает тебя… — Рева делает рукою томный жест. Подражая режиссеру, она произносит: — Нет–нет, уважаемая мисс Рама, читать надо по–иному… Он тянется за текстом, заглядывает тебе в глаза… — Рева делает умильно сладкую мину, — и как бы невзначай касается твоей руки… Вот это и есть его отработанный прием, так сказать «система Моди». Точь–в-точь как у героя какого‑нибудь боевика… Правда, иногда он использует ещё один прием — носком башмака наступает тебе на ногу…
Глядя, как Рева Варма изображает Моди, ученая дама хохочет до колик в животе.
…Ага, значит, так оно и было?
— Вот такой он, этот Моди, — вздыхая, говорит Рева в заключение. — Но это только начало, потом он потребует рандеву.
— Рандеву?! — возмущённо восклицает ученая дама. — За кого ты меня принимаешь, Рева? Неужели я, по–твоему, так низко пала?
Рева промолчала… За кого она её принимает? Но ведь не будет же Рама отрицать того, чем бахвалился её юный любовник из Канпура? Может, и этого не было? Или надеется, что у людей короткая память? Ну и притворщица! И после всего этого с видом оскорбленной невинности заявлять: «Неужели я, по–твоему, так низко пала?»
