Пханишварнатх Рену - Заведение
— Молю всевышнего, чтобы ты никогда не падала, — выдержав паузу, произносит наконец Рева. — А теперь давай спать. В Джамшедпуре, я чувствую, уже спят… Телепатия!
Наступает тишина. Только слышно, как они ворочаются и тяжело вздыхают.
XIV
За окном звучит резкий сигнал. Госпожа Ананд мельком взглядывает на часы, висящие на стене: Баге, как всегда, прибыл минута в минуту.
— Сегодня ты особенно пунктуален, — произносит она с улыбкой.
Не отвечая, Баге проходит в комнату. Он явно чем‑то встревожен. Но чем? И озирается по сторонам. Как это понять? А впрочем, стоит ли обращать внимание на такие пустяки? Санталы[55] — они всегда странные. Госпожа Ананд стыдливо — как девочка — поправляет сари. Баге подходит к ней вплотную.
— А это что у тебя? — спрашивает она.
— Да так… пустяки… Шашлык — в лавке у Махангу купил. Во всей Индии такого не сыщешь.
— А сюда его зачем принес? Это ещё что? Бутылка? Для кого, интересно? Тьфу–тьфу. Я не пью.
— Это ведь виски… «Ват сиксти–найн», шотландское!.. Ты только попробуй…
Удивительно, как все в жизни повторяется. Тогда в Непале — Моханти был в отлучке, — во время первого свидания, Ананд тоже откупорил «Ват сиксти–найн». И бутылка была такая же — пузатая!
Госпожа Ананд решительно встаёт и, подойдя к окну, резким движением задёргивает штору. Потом включает синюю лампу ночника… На стене большой портрет мистера Ананда. Портрет увит гирляндой из живых цветов. Рядом с портретом по стене бесшумно скользит ящерица.
Госпожа Ананд позволяет себе выпить только наедине со своим мужем, мистером Анандом. Она не прикасается к рюмке даже в присутствии близких друзей. А когда мистер Ананд, подвыпив, начинает приставать к ней, упрашивая хотя бы пригубить рюмку: «За их здоровье! Только один глоток!» — она вскакивает и убегает.
Однако, оставшись с мужем вдвоём, она пьет с ним на равных — мистер Ананд почему‑то предпочитает «Солан», дешёвое виски местного производства, — но пьяной никогда не бывает.
На этот раз госпожа Ананд ставит на стол фужер.
Баге удивленно поднимает брови:
— Не искушай судьбу, дорогая. Убери фужер, прошу тебя.
…Бутылка ещё не откупорена, а он уже пьян? Странно!
— Ты унесешь эту бутылку с собой. На память… Ты не знаешь Ананда.
Госпожа Ананд приносит ещё один фужер:
— Ты, Баге, ещё не знаешь Ананда. Стоит ему только повести носом — и он уже все знает. Никогда не забывай об этом… Ну что ж, действуй.
Пробормотав что‑то на своем языке, Баге откупоривает пузатую бутылку. Наклонившись к горлышку, госпожа Ананд с наслаждением вдыхает аромат.
— Тебе содовой или воды?
— Воды… А тебе?
— Эй, эй! Что ты делаешь? Полный фужер!
— Как раз то, что надо! Ну, твое здоровье.
Чокнулись — дзинннь!
Двумя глотками опорожнив свой фужер, она быстрым движением отставляет его и обеими руками зажимает рот. У неё перехватило дыхание, словно она пила в первый раз.
…Вот это женщина!
…В темном стекле бутылки отражаются два вытянутых уродливых лица.
Пузатая бутылка наклоняется, наполняя фужеры настоящим шотландским виски «Ват сиксти–найн».
Баге опять исподволь заводит речь о «товаре». Но госпожа Ананд даже во хмелю рассудка не теряет.
— Не будем сейчас об этом, Баге.
— Извините.
Баге смущен.
Пузатая бутылка постепенно пустеет.
— Баге! Баге… Не заводись, Баге. Мне больше не наливай. Ты что ж, решил споить меня? Зачем?
— Не так‑то просто тебя споить!
Короткая возня. Тяжелое сопение.
— Баге!.. Баге! Ты ещё не знаешь Ананд а!
…Если бы Баге не знал Ананда, как бы познал он его супругу? Он знает гораздо больше, чем она думает. Знает, что старик вот уже две недели торчит в отеле «Гималаи» в Катманду, добиваясь выгодных контрактов на непальский лес.
Баге уже не озирается по сторонам. Не отрываясь, смотрит он на госпожу Ананд.
…Ах, какой славный темнокожий мальчик!
…Пузатая бутылка валяется на полу.
Уже стоя на пороге, Баге вдруг хлопает себя по лбу и лезет в карман: как же он мог забыть?
— Ты ещё не знаешь Ананда, — со вздохом говорит она.
Он молча протягивает ей изящную коробочку: на голубом бархате матово поблескивает ожерелье. У неё жадно загораются глаза.
— Неужели это мне?
— Конечно тебе. Подарок. Ты ведь едешь в Дели, на конференцию. Туда съедутся женщины со всей Индии. Так вот пусть это будет как память… о сегодняшнем дне!
Да, видно, Баге и впрямь знал Ананда куда лучше, чем она думала.
В одной руке — жемчуг, в другой — бутылка из‑под виски.
Пустая бутылка — опустошенная женщина? Символично, не правда ли? И, не поднимая глаз, она криво усмехается.
XV
Осмотрев центры, они уже возвращались в общежитие — Бэла и фельдшер госпожа Ранивала.
— Не знаю почему, мне кажется, тут что‑то неладно, — озабоченно говорит Ранивала.
— А в чем дело?
— Странные какие‑то симптомы у Бирджу! Прямо голова кругом идёт… Ведь это уже третий случай!
— Что вы предполагаете?
— Ума не приложу, что бы это могло быть. Ребенок бегает, смеется — и вдруг его начинает бить озноб, глаза закатываются, но температура совершенно нормальная. В чем дело, никто не знает, а ребенок тает прямо на глазах. Вот и Бирджу… Бедняжка Бирджу! Вчера ещё уверял меня, что в следующем году его младшая сестренка непременно получит приз на выставке младенцев.
— Вы уже подали докладную мадам Чако?
— Я докладывала ей раньше, но она не нашла в этом ничего особенного… В таких антисанитарных условиях, да ещё питание недостаточно калорийное… Съел что‑нибудь немытое — вот тебе и болезнь.
…Калорийное питание? Им и досыта‑то не каждый день удается поесть!
— Думаю, Рани, докладную подать все‑таки надо. Направь прямо в департамент здравоохранения. И подробно опиши все три случая — Гульви, Шауката и Бирджу.
Ребятишки в «Молочный центр» приходят теперь хмурые. Всегда такой оживлённый, уголок этот теперь обезлюдел. И каждый парнишка, заходя в центр, непременно заводит речь о неугомонном проказнике и выдумщике Бирджу. Загадок‑то сколько знал, и как они в голове у него помещались? Только влетит, бывало, под навес: «А ну‑ка, от–гадай!.. Ни окон, ни дверей — полна комната людей — что такое?»
Бесподобно имитировал всех — и сверстников, и взрослых. Однажды с таким искусством изобразил немого, что даже мадам Чако поверг в изумление.
Хотя Бирджу уже не было в живых, занимать его место никому не разрешали. Если кто и присядет ненароком на минутку, тут же окрикнут: «Кто это там уселся на место бабу Бирджендры Лала?»
Поэтому место Бирджу пустует.
Рамратия вынимает из ящика его учетную карточку и откладывает в сторонку, а фельдшер красными чернилами делает в уголке пометку: Died[56].
У застенчивой Гульви были большие, очень выразительные глаза.
А Шаукат постоянно напевал какую‑нибудь песенку из кинофильма и, запуская волчок, обычно приговаривал: «Слушай, что тебе прикажут, не послушаешь — накажут».
Щенку по кличке Ракет–Кумар лечение пошло на пользу: он поправился, шерсть на нем залоснилась. Но, видно, приглянулся кому‑то Ракет–Кумар: щенка украли, и теперь при одном воспоминании о своем любимце на глаза Бульбуль невольно набегают слезы.
Ребятишки, собравшиеся у «Молочного центра», затевают шумную игру в пятнашки. Оттуда несутся весёлые крики и смех.
— Догоняй, догоняй!
— Ага, попался–а-а!
— Запятнали!!!
На самую высокую ветку дерева, что растет у края площадки, бесшумно опускается коршун: небось с удачной охоты вернулся. Он с любопытством разглядывает шумную стайку малышей, копошащихся внизу.
— Смотри‑ка, птичек точно ветром сдуло!
— Коршун‑то, когда усядется, птица как птица! Не сказали б заранее — ни за что не узнал бы!
— О Гульви! О доченька! — доносится откуда‑то отчаянный крик. — Куда ты ушла от нас, доченька?
— Э–э! Это нечестно! Тебя запятнали!
Ребятишки весело носятся по площадке, а Бэла Гупта, глядя на них, не может отделаться от странного ощущения, будто все матери разыскивают её, свою пропавшую дочь Бэлу, и каждый мужчина, оплакивающий своих детей, — её отец. В ушах звучит его голос: «Дочка! Доченька дорогая! Где ты? Вернись! Бэ–э-эла–а!»
— Вы бы хоть молочка выпили, сестрица, — озабоченно бубнит Рамратия. — С самого утра ведь маковой росинки во рту не было.
Бэла молчит. Даже головы не поворачивает.
— Я вот что вам скажу, сестрица, — выждав, продолжает Рамратия. — Зря вы так убиваетесь о каждом ребенке. Кому‑то на роду написано жить, а кому‑то — умереть. Был малыш — и нет малыша.
Бэла внимательно разглядывает групповую фотографию: на ней изображены работники «Молочного центра» и дети… Вот Бирджу — сделав тупое лицо, точь–в-точь немой, он уставился прямо в объектив… Вот испуганно смотрит большеглазая Гульви. А у Шауката такое озорное выражение — кажется, сейчас затянет свое: «Слушай, что тебе прикажут…»
