Петр Замойский - Повести
— Виктор Владимирович, что с вами?
— Кто… вы? — едва выговорил он.
— Не бойтесь, ничего плохого вам не будет. Вышло маленькое недоразумение. Кто мы, спрашиваете? Фронтовики. Зачем пожаловали? А вот зачем: дура, земская управа, арестовала большевиков и направила их к вам. А разве можно в одиночках вести конференцию? Ворам, конокрадам, верно, место в тюрьме, но большевикам — за что? Они ничего не крали, никого не убили. Ну, не поладили с эсерами, так за это их в тюрьму? Закурите, пожалуйста.
— Спасибо… Как же та–ак? Я‑то… я‑то опростоволосился как…
— Что сделаешь, Виктор Владимирович, и нам не легко было… рисковать.
— Да, — вздохнул начальник тюрьмы, — смело вы… Но ведь теперь мне… самому тюрьма.
— Ничего не будет. Вы инвалид войны?
— Японской.
— А мы немецкой. Инвалид инвалиду брат.
— Чьи вы, откуда?
— Нашего уезда, Виктор Владимирович.
Неожиданно зазвонил телефон. Начальник тюрьмы попытался было встать.
— Минуточку, — предупредил я его, — не беспокойтесь…
Беру трубку и хрипловатым голосом, подражая начальнику тюрьмы, говорю.
— Вас слушают.
— Это вы, Виктор Владимирович? — раздается старческий голос.
— Я.
— Вы не узнали меня?
— Нет.
— Знаете ли, я вас тоже. Это я… секретарь управы.
Черт возьми1 Какой управы? Их две — земская и городская. Закрываю трубку и быстро спрашиваю начальника тюрьмы:
— Старик какой‑то. Секретарь управы. Как его зовут?
— Николай Иванович… земской, — ответил он.
Кричу в трубку.
— Да–да, Николай Иванович. Что‑то у вас с голоском случилось?
— Понимаете, першит… И у вас тоже?
— Я совершенно охрип. В бане был. Вы что поздно?
— Как–кая новость, слышали?
— Как же, как же, — говорю я.
— Да–да, что только будет!.. Керенский сбежал, министров арестовали.
Дух у меня захватило. Чуть не своим голосом повторяю:
— Керенский сбежал, министров арестовали… Да–а. Выходит, Николай Иванович, Временное правительство кончилось?
— Позо–ор. А все большевики. Все они, захватчики, — дребезжит в трубку старческий голос. — Вы пока держите все это в секрете.
— Что вы, что вы, Николай Иванович, разве можно, — говорю я. — Только как с арестованными большевиками?
— Пуще глаза стерегите, — повысил голос старец.
— Так, так…
Поворачиваюсь спиной к начальнику тюрьмы, закрываю трубку и вполголоса говорю, как бы переспрашивая:
— От греха лучше выпустить?
Снова оборачиваюсь лицом к начальнику тюрьмы и продолжаю:
— Хорошо, Николай Иванович. Так и сделаю. Спасибо, что позвонили. Поправляйтесь. До скорого свиданья.
Вешаю трубку, даю отбой и радостно говорю:
— Виктор Владимирович, поздравляю. Временное правительство свергнуто. Давайте и мы не терять времени.
…Освобожденные остановились во дворе тюрьмы,, около ворот. Всех их человек тридцать. Здесь же стоял и начальник тюрьмы. Испуг у него, кажется, прошел. Он даже пытался заговорить с Гришкой.
— Виктор Владимирович, вы можете идти, — сказал я ему. — Чтобы не было вам скучно, дадим двух парней. Леня! — позвал я, — и ты, Вася, — окликнул брата, — вам поручается охранять начальника тюрьмы. В контору никого не пускать, а по телефону будут звонить — начальника не тревожить. Идите, Виктор Владимирович. Вы, конечно, понимаете, что я сказал?
Поклонившись, начальник тюрьмы ушел, следом за ним направились Ленька и мой брат.
— Значит, товарищи, — начал один из освобожденных, — мы свободны. Спасибо вам, товарищи! И за весть о свержении правительства Керенского спасибо. Что сейчас делать? Немедля захватить земскую управу, почту, милицию и воинский гарнизон. Я иду в гарнизон. Мне нужно человек шесть–семь…
— Товарищ Шугаев, — окликнул его Григорий, — может быть, пока наши камеры не остыли, членов управы туда?
— Сколько нас? Человек тридцать? Можно одновременно. Вам поручается распределить остальных. Квартиры членов земской управы товарищ. Барышников знает. Гласных: врача, ветеринара, учителей гимназии не трогать.
Разбились на отряды. Шугаев со своими отправился к начальнику гарнизона; Филя — в здание милиции; Григорию, Рахманову и мордвину из нашего села — Михалкину — каждому по три человека — арестовать председателя и членов земской управы. Игнату с Авдоней — на мост. Мне с Павлом и Степаном — занять почту и — в первую очередь — телефонную станцию.
Бесшумно вышли из тюрьмы, оставив двух часовых, и разошлись в разные стороны.
Спит уездный город, спит крепко. Полночь. Втроем тихо шагаем по тротуару. Почта рядом с церковью, телефонная — в пристройке земской управы. Идем и чутко прислушиваемся. Больше всего беспокоит нас воинский гарнизон. Не будет ли боя? Может быть, у них пулеметы?
Темнокрасное здание земской управы стояло на большой площади. По одну сторону его — каменное двухэтажное здание казначейства, по другую — тоже двухэтажное здание гимназии. Ворота с одной стороны — к электростанции и типографии, с другой — к телефонной станции. Как пробраться туда? Стучу в ворота. Никто не выходит. Может быть, телефонная закрыта? Все равно надо ее захватить. Снова стучу, снова молчание. Присмотрелся: в воротах, оказывается, калитка. Она закрыта. А это что? Дернул за проволоку. Во дворе гулко звякнул колокол. Ждем, прислушиваемся. И еще, раз за разом, резко. Кто‑то хлопнул дверью, бежит, дверь торопливо открывается. Когда уже вошли, старик сторож догадался спросить:
— Кто?
— А ты кто? — сердито набросился я на него.
— Сто–орож управы.
— Какой же ты сторож? Кто тебе разрешил спать?
— Я… я не спал.
— Как не спал? Даже лицо опухло. Разве так сторожат? Знаешь, какое время?
— Время, верно…
— Верно… верно, — передразнил я. — На телефонной тоже спят?
— Кажись, одна… спит.
— Доложу воинскому.
Сторож, деревенский мужик, топтался на месте. Он, бедняга, порядочно струсил.
— Ладно уж, не скажу. Пойдем.
Семеня и поправляя шапку, старик направился впереди нас. В двух окнах телефонной огонек. Вход с крыльца открыт, но дверь в сени на крючке.
— Откройте! — постучал сторож.
Дверь открылась. Первым вошел сторож, за ним я, потом Павлушка. Две девушки с удивлением уставились на нас, а, увидев сзади нас Степку, одна даже вскрикнула. Еще бы! Мы‑то с Павлом без винтовок, и люди, как люди, а этот — страшилище в синих очках, да еще с ружьем. И все это в полночь.
— Здравствуйте, барышни, — раскланялся я с ними.
— Здравствуйте.
— Не ждали гостей?
— Вы зачем к нам?
— Чтобы не скучно вам было. Ну, караульные, можете закурить. Кстатй, и сторожа надо угостить. Держи, отец, папироску.
Телефонная станция молчала. Коммутатор пуст. Кому звонить в такое время? Еще не скоро начнется день. Но зато какой это будет для города день! Спят его жители, спят и видят разные сны. И никому не приснится то, что увидят они утром.
— Отец, что это там на скамье?
На скамье стоял медный, хорошо начищенный чайник. На подносе два прибора.
— Согреть? — предложил сторож.
— Отец, у тебя доброе сердце.
Барышни о чем‑то зашептались.
Сторож взял чайник и вышел.
Я шепнул Павлушке:
— Иди посмотри за ним. К воротам глянь, улицу послушай.
— Солдатики, а вы чьи будете? — вдруг спросила меньшая.
— Мы чьи? Мы… питерские.
— Ой, да–альние. А вы… кем там были?
Ишь ты, о чем, наверное, шептались. Посмотрев на Степку, который, прислонившись к стене, зажал между ног винтовку, я ответил не спеша:
— Этот чародей учился в духовной академии. Папаша у него архиепископ.
Девушки переглянулись и расхохотались.
— Чему смеетесь?
— У архи… архи–епи–скопа, — никак не выговорит маленькая, — они не женятся.
— Тьфу, перепутал. Сын архимандрита… Что? Тоже ходят неженатыми?.. Словом, отец у него порядочный.
— Верим, верим. А вы? Вы, наверно, вольноопределяющийся?
— Сразу верно.
— Кто у вас папа и мама?
— Мой папа горный инженер, мама держит пекарню.
— Пекарню? — удивилась младшая. — Зачем?
— А, знаете, моя мама горячие сайки обожает…
Старшая молчала.
— Третий кто? — не унималась маленькая.
— Кузнец, — ответил я.
— Фи, не люблю кузнецов.
— Ужасный народ, — подтвердил я. — Лицо и губы всегда в саже…
Одна из пуговичек на коммутаторе затрепетала.
— От председателя управы, — с некоторой тревогой шепнула старшая. — Центральная. Кого?.. А кто просит?
Молчание. Она обернулась к нам. В глазах недоумение. И я насторожился: что там, в квартире председателя произошло?
