Петр Замойский - Повести
— Зачем?
Павлушка ничего ему не ответил. Ангелов обернулся ко мне, тоже, видимо, хотел спросить и… без окрика, без команды поднял обе руки вверх.
— Молодец! — похвалил я его. — Павлушка, во внутреннем кармане ключи. Пригодятся. Самого задерживать не будем.
Павел подошел к начальнику почты и, держа наган в левой руке, правой полез в карман. Я стоял сзади. Вдруг Павел, даже не вскрикнув, отлетел к стене, наган, выбитый у него из рук, упал у ворот, и начальник почты в два прыжка очутился у калитки. Это было так неожиданно, что в первый миг я растерялся. Ангелов дернул сгоряча дверь, но она была на засове.
— Сто–ой!
Видя, что ему не убежать, Ангелов метнулся к нагану, быстро схватил его…
Грохот выстрелов в утренней тишине огласил пустынный двор. Сквозь дым я видел, как Ангелов, схватившись за правый бок, согнулся и рухнул, ударившись головою о ворота. Выбежали сторож и Степка. Сторож испуганно раскрыл рот, увидев начальника почты.
— Это… кто его? — едва выговорил он.
— В городе стрельба. Шальная пуля. Давай уберем его куда‑нибудь. Вот и часового тоже… — указал я на Павла, — рикошетом.
— Куда же теперь, в больницу?
— Вынь у него из кармана ключи, подай мне.
Ангелов был жив, но не стонал.
— Степа, иди обратно. Если телефонистки начнут звонить куда‑нибудь сами, наставляй штык. Чтобы до моего прихода никому не звонили.
Я помог Павлушке встать. Он согнулся и присел к стене. Сторож достал ключи, передал мне. Вдвоем со сторожем мы доволокли Ангелова до склада сельскохозяйственных машин. Там в пустой комнатушке уложили его. Я запер дверь. Словно в ответ на мой выстрел, с того конца города, где казармы, слышались крики. Что там сейчас идет? Крики нарастали, но выстрелов уже не было. Вдруг до нас явственно донеслось разноголосое «ура».
— Павел, гарнизон сдался!
Снова крики «ура». Кто‑то постучал в калитку. Отодвигаю засов: Филя! С ним четыре милиционера. Они притащили пулемет.
— Уговорили или сдались? — киваю на милиционеров.
— Троих заперли, а эти свои.
— Здравствуйте, товарищи. Слышали, какие дела на белом свете?
— Мы не против.
Город услышал выстрелы. Услышал и проснулся, засуетился. Выглянули обыватели на улицу, узнали, в чем дело, и мгновенно обратно в дома: в город пришли большевики. Горожан пугали не только в газетах, но и на митингах. Всюду, где только можно, эсеры и трудовики кричали: «Погромщики, шпионы, предатели!» Радовались, что арестовали большевиков, избавились от них. Особенно от Шугаева й Барышникова.
А теперь что? Тюрьма открыта, большевики на свободе, в городе стрельба, крики «ура». Нет, лучше подальше. Лучше укрыться поглубже, переждать. Мещанский, глухой городишко. Тихое захолустье. Центр крестьянского черноземного уезда!..
Утро наступило. На улицах уже светло. Дома вокруг площади — небольшие, деревянные, окруженные палисадниками: дома чиновников, духовенства, крупных и мелких торговцев. Крепкие заборы, расписные ворота, калитки.
Я отвел в сторону Филю, рассказал о начальнике почты, о пулемете.
— Возьми ключи и сними с чердака. А почтаря надо в больницу. Дернуло же его, черта, — говорю я.
Подошел сторож.
— Отец, теперь видишь?..
— Вроде, так. Вы и есть энти самые?
— Мы, мы, — подтвердил я. — А ты сразу не смекнул?
— Чуток хватился.
— Эх, старина! За чай и сахар спасибо тебе. За «штучку», — подмигнул я, — особо спасибо.
— Вот–вот, — подхватил он, — потому и намекнул, когда смекнул.
— Совсем ты молодец. Только почтарь ваш вроде не ангел.
— Выходит, дьявол, — сказал старик.
Из‑за угла, где стояло здание милиции, выехала подвода и медленно направилась по дороге, мимо церкви.
— Филя, — вглядевшись, воскликнул я, — посмотри, кто едет!
Он уставился зорким своим глазом на ехавшую подводу и рассмеялся.
— Аккурат к обедне поспел.
— Он, кажись, лежит?
— Сляжешь. Таким ковшом и пьющего сшибет.
По дороге везли уездного комиссара Временного правительства Германа Шторха.
— Пойдем, Филя, окажем почет начальству.
Мы поспешили к санкам, кучеру велели остановиться. Подойдя ближе, заметили, что кучер порядочно пьян.
— Кого везешь? — спросили его.
— Ко–омисса–ара, — ухмыльнулся он.
— Живого или мертвого?
— Ды–ыши–ит.
— Вот что, дядя, сверни на ту улицу. Видишь, народ навстречу идет? Задавят комиссара.
Филя тихо спросил:
— Куда его?
— В широкие ворота к Виктору Владимировичу.
— Дергай вправо, — распорядился Филя.
— Вправо так вправо, — согласился кучер.
В это время донеслись к нам громкое пение и крики «ура». .Комиссар проснулся, приподнялся. Лицо у него синее, нехорошее.
— Это… это что? — спросил он, увидев нас.
— Это, гражданин комиссар, временную власть свергли! Теперь… постоянная будет.
— Ка–ак? — не понял он.
Я охотно пояснил:
— Большевиков из тюрьмы выпустили. Приветствуют вас… Рады?
Комиссар запрокинулся в сани.
36
Второй день идут митинги в здании театра, в гимназии. Из ближайших сел и деревень много понаехало крестьян.
Посланы приветственные телеграммы Ленину в Совет народных комиссаров и губернскому комитету большевиков.
Не однажды читалось обращение Петроградского совета «К гражданам России». От губернского комитета большевиков пришла ответная телеграмма:
«Поздравляем захватом власти держитесь стойко готовьтесь созыву съезда Советов.
Предгубкома Харитон Рулев».
Вечером с Павлом пошли на телефонную передавать телефонограммы.
Знакомые телефонистки встретили нас приветливо.
— У вас кто теперь начальник? — спросил я.
— Сами, — ответила младшая.
— Хорошо. Но чтобы вас никто не обидел, слушайтесь вот этого, — указал я на Павла. — Ему вручили вашу судьбу. А сейчас нам приказано передать в волости, — и я показал на листы исписанной бумаги. — Соединить недолго?
— Кто умеет, быстро, — ответила старшая и включила первую волость.
— Алексеевка? Приготовьтесь. Телефонограмма. Да, да, от земства…
— От какого земства? — перебил я.
— От кого же тогда?
— От кого? Просто говорите «примите» и все.
Вновь начала вызывать волости.
— Аргамаково?.. Говорит центральная. Телефонограмма. Не все ли равно, от кого? — посмотрела она на меня. Закрыв трубку, вполголоса прошептала: — Противный пьянчужка. «От кого, да что».
— Говорите: «От Совета депутатов», — сказал я.
Заработала телефонная. Надо вызвать тридцать две волости. Надо переговорить с каждой, спросить, кто принимать будет. Более часа вызывала она. Переругивалась по телефону, спорила с невидимыми секретарями. Телефонистка по голосу знала, кто говорит, и походя давала почти каждому характеристику. В большинстве секретарями были те же волостные писари, народ прожженный.
— Поим?.. Тарханы? Телефонограмма… Ждите звонка.
Я рядом с телефонисткой. На столике у меня текст обращения. Вызов идет к концу.
— Свищевка? Здравствуй, Ваня… Да, я… Некогда сейчас… Телефонограмма срочная. После поговорим.
Когда вызвали последнюю по алфавиту волость, обе телефонистки вздохнули. И я вздохнул. Дальше предстоит моя работа. Как это выйдет: говорить сразу со всем уездом!
— У вас готово? — спрашивает телефонистка.
— Крутит, — храбрюсь я.
Вновь принялась включать, на этот раз только повторяя:
— Агапово, Болкашино, Владенино…
Мгновенно представил себе, как во всех волостях уселись за разные столы разные люди. Кто приготовил карандаш, кто ручку, и вот ждут. Ждут, когда им, волостным писарям, почтенным, седым, лысым, старым или молодым, начнет диктовать телефонограмму какой‑то сельский писаришка, фамилию которого они не слышали.
Телефонистка, совершенно разукрасив коммутатор разноцветными шнурами, продолжительно покрутила ручку.
— Всем слышно? — спросила она Словно дождь в лесу зашумел. Телефонистка улыбнулась.
— При–го–товь–тесь!
Молча, почти торжественно, передала мне трубку. Рука у меня задрожала, и самого проняла дрожь. Никак трубку к уху не приложу. А когда приложил, чуть не отшатнулся. Мать родная, что там делается в ней, в этой маленькой трубке! Будто внезапно прислонился к пчелиному улью. А секретари, не теряя времени, уже начали между собою здороваться, переговариваться, расспрашивать друг друга, кашлять, хрипеть — настоящий базар! Набравшись духу, громко кричу:
— Говорит уезд!
Постепенно стихли голоса.
— Здравствуйте, товарищи!
— А–а-а, — загудело, зашумело в трубке. — «Кто передает?» «Почему «товарищи»?, «Добрый вечер», «Николай Иваныч?»
