Питер Абрахамс - Тропою грома
Мейбл потянула его за рукав.
— Это Фиета, — сказала она. — Она тоже была в Кейптауне. Она славная.
— Веселая, — сказал он.
— Она всегда веселая.
— Всегда?
— Да. Всегда. Фиета всегда смеется. Ее у нас не любят, а ей наплевать.
— Почему?
— Да так просто, наплевать, и все тут.
— Глупая, я не о том спрашиваю. Почему ее не любят?
Мейбл хихикнула и, оглянувшись — не слышит ли их кто-нибудь, — шепотом пояснила:
— Она как съездит в Кейптаун, так у нее всякий раз после этого ребенок. Сейчас уже четверо.
Ленни подавил улыбку.
— Что же в этом плохого?
Мейбл совсем развеселилась.
— А кто отец, она никогда не знает. Это бабка Анни маме рассказывала. Бабка Анни говорит, что отцы у всех разные, и Фиета сама не знает, кто чей. Слышал бы ты, как она маме плакалась! Уж не знаю, говорит, сестра Сварц, за какие это грехи меня бог наказывает! Но детей она любит. Ужас как любит! Она их до того любит, Ленни, что, по-моему, даже рада, когда Фиета возвращается с новым ребеночком.
— А сама Фиета как к этому относится?
Мейбл закачалась от смеха, ухватившись за бока.
— Фиета — чудачка, — сказала она. — Ты только не говори маме, но мы, девушки, иногда потихоньку сходимся с ней на задворках, за лавкой, и она нам рассказывает всякую всячину. — Мейбл перевела дух и отерла слезы, выступившие у нее на глазах от смеха. — Фиета говорит, что, если мужчина вежливый и не дурак и поговорить умеет, так что ей, понимаешь, лестно, ну так она просто не может… Она говорит…
— Ладно. Хватит, — сказал Ленни. Он снова посмотрел на Фиету. Та в эту минуту отвернулась от своих кавалеров и поймала его взгляд. Глаза ее засмеялись ему в ответ; губы раскрылись в широкой улыбке, сверкнули белые зубы. Это была такая хорошая, веселая, дружеская улыбка, что и Ленни невольно улыбнулся.
Зазвенела гитара, грянула гармоника, и среди общего смеха и говора начались танцы.
— Пойдем потанцуем, — сказала Мейбл, хватая Ленни за руку.
— После, Мейбл. Сейчас не хочется.
— Ну пойдем!
— Я потом с тобой потанцую. А пока посмотрю.
— Ты весь вечер только и делаешь, что смотришь… — Мейбл вдруг умолкла и сжала локоть Ленни.
— Ты что, Мейбл?
— Ой! Она идет сюда.
Ленни повернул голову и увидел, что Фиета направляется к ним. Другие тоже это заметили. Мать Ленни хотела было встать из-за стола, но проповедник, сидевший рядом с ней, положил ей руку на плечо и удержал ее. Несколько танцующих пар — из тех, что постарше, — остановились. Мейбл тревожно оглянулась; ей хотелось убежать, но вместе с тем хотелось и остаться.
В толпе начали возмущенно перешептываться. Фиета — дурная женщина. Распутница. Разве пристало ей заговаривать с Ленни? Стыда у нее нет! Другие смотрели с любопытством. Интересно, что он сделает? Отойдет? Отвернется? Он образованный, вот посмотрим, как в таких случаях поступают образованные люди.
Со смехом в глазах, вызывающе покачивая бедрами, Фиета не спеша прошла сквозь толпу и остановилась перед Ленни.
— Здравствуй, — сказала Фиета.
— Здравствуй, Фиета, — ответил Ленни.
Она повела бровями и усмехнулась.
— Ага, значит, Мейбл тебе про меня рассказывала.
— Рассказывала.
— Иди-ка, девочка, потанцуй. Мне надо поговорить с твоим братом. А матери твоей не понравится, если и ты тут будешь.
Мейбл нерешительно поглядела на Ленни.
— Иди, Мейбл, — сказал он.
Мейбл отошла. Кто-то из парней подхватил ее, и они пустились в пляс.
Фиета смотрела на Ленни манящим взглядом. Казалось, это у нее выходит само собой, помимо ее желания; встречая мужчину, она невольно звала его; манила тайным пламенем, тлевшим в ее крови, и словно говорила ему: пойми меня, сумей ко мне подойти — и я буду твоя.
— Зачем ты сюда приехал? — спросила она низким, грудным голосом.
— Садись, — сказал Ленни.
Она повиновалась. Ленни закурил папиросу.
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что хочу знать. Что тебе здесь нужно? Чего ты хочешь от этих людей?
— Я хочу им помочь.
— С какой стати?
— С такой стати, что они для меня свои.
— Но тебе-то от этого какая выгода? Я ведь сама бывала в Кейптауне, я не дурочка какая-нибудь. Чего тебе от них нужно?
— Ничего мне от них не нужно. Я хочу им помочь. Дать им образование. Вот что мне нужно. Только это — и ничего другого.
— У них нет денег, Ленни Сварц.
— Я знаю.
— У них взять нечего.
— Я уже сказал тебе, что и не хочу ничего у них брать.
— Видала я образованных, Ленни Сварц, знаю, что это за народ.
— Но я говорю правду, Фиета. Неужто тебе непонятно, что можно помогать людям без всякой задней мысли, просто потому, что это свои? Они для меня свои, Фиета.
— С твоим образованием ты и в Кейптауне мог бы хорошо зарабатывать.
— Я здесь родился.
Она долго глядела ему в глаза, и теперь в ее взгляде был не только призыв, а еще и что-то другое. Потом она кивнула.
— Я верю тебе, — сказала она с расстановкой. — Может, это и глупо с моей стороны, но я тебе верю. Ты, видать, и вправду хочешь им добра, Ленни Сварц. Я очень рада. Первый раз встречаю такого — образованный, а не жулик.
— Таких много, Фиета…
— Тех я не видала, а тебя вижу. А теперь послушай, что я тебе скажу. Ты знаешь, что они про меня думают. Они считают, что я дрянь и шлюха. Я на них не обижаюсь. Не понимают они. Не видят, что у человека в душе творится. Пальцами на меня показывают. Но они, видишь ли, не знают, сколько на свете зла. А я знаю. И если кто захочет это зло сюда принести, я буду с этим человеком бороться. Убью его, коли надо будет. Уезжай отсюда, Ленни Сварц. Возвращайся к своей красотке. Той, что на карточке. Мейбл мне рассказывала. А нашим твое образование ни к чему.
Сейчас у них ничего нет, но они ничего и не хотят. Они довольны. Бедность у них, во всем недостаток, а все ж таки они счастливы. Молятся своему боженьке, ходят в свою церковку, слушаются своего духовного папеньки. И счастливы на свой лад. А если ты им дашь образование, они потеряют и это маленькое счастье.
Тогда им захочется разных вещей, о каких они до сих пор и не думали. Хорошей еды захочется, и того и сего. Станут говорить, что белые ничем их не лучше, — и договорятся до какой-нибудь беды. Я это уже раз видела, Ленни Сварц. В другой деревне. Я не хочу, чтобы это случилось здесь. Эти люди мне близки, я их люблю. Уезжай, Ленни Сварц, прошу тебя.
Ленни поглядел на нее с изумлением. Как она, однако, много знает, эта Фиета! Она сумела облечь в слова то, что он только смутно чувствовал. Ему только брезжило, а она видит ясно. Но это все неверно. Бегством ничему не поможешь.
Проповедник думает, что образование автоматически изменит судьбу цветных. Фиета считает, что оно доведет их до беды. Кто из них прав? И что делать ему, Ленни Сварцу?
— Подумай хорошенько, Ленни Сварц.
— По-моему, ты ошибаешься, Фиета. Не одно только образование заставляет людей желать того, чего у них нет.
— Но оно этому помогает и делает людей несчастными. Ты уж не спорь, пожалуйста. Я знаю. Добра от этого не будет. И твой приезд принесет им одно только горе. Уезжай отсюда, я тебя прошу.
Старик Шимд говорил, что соплеменники Ленни не живут, а только существуют. Фиета хочет, чтобы он не мешал им просто существовать. Нет, он не может с этим примириться. Он посмотрел на нее и покачал головой.
— Я не уеду, Фиета. Я останусь и буду делать то, что считаю правильным. Но я рад, что ты со мною заговорила. Я постараюсь, чтобы все поняли, какой ты хороший человек.
— Так бы тебя и убила, — коротко ответила Фиета. Она встала и пошла прочь.
Ленни долго глядел ей вслед — на ее стройную спину и широкие, покачивающиеся бедра, — пока она не скрылась за костром. «Странная женщина. Какой-то клубок противоречий. Ее не поймешь. Презирает этих людей, плевать хочет на их мнение, и вместе с тем так горячо их любит и всеми силами старается их защитить».
— Странная женщина, — произнес он вслух.
— Грешница, — сказал над его ухом низкий голос. Проповедник незаметно подошел и теперь стоял за его спиной.
Ленни повернул к нему голову, открыл было рот, чтобы заговорить, но передумал и промолчал. Подбежала Мейбл и, схватив под руку, повела его танцевать.
— О чем она с тобой говорила? — спросила она, кружась с ним в танце.
— Ни о чем.
— Ну, Ленни, ну, пожалуйста, расскажи!
— Нечего рассказывать.
— Но вы так долго говорили!
— Отстань, слышишь?
Мейбл заглянула ему в лицо.
— Она тебя расстроила?
— Не приставай…
Они продолжали танцевать. Кругом отплясывали другие пары, разговаривали, смеялись. В костер подбросили еще хворосту. Пламя с треском взвилось в ночную тьму. Звенела гитара, заливалась гармоника. В темном углу несколько мужчин украдкой тянули пиво, стакан за стаканом. И отовсюду несся веселый, молодой женский смех.
