Слон для Карла Великого - Гузманн Дирк
Он прислонился к внутренней стене часовни для крещения. Ремесленники уже украсили почти половину стены из песчаника библейскими сценами. Его взгляд скользнул по стенной росписи. Пророк Моисей был изображен в тот момент, когда засунул руку себе за пазуху, чтобы излечить от проказы. Рисунок еще не был закончен, и Моисей был вынужден еще немного подождать выздоровления.
Дрожащей рукой Исаак залез под красный парчовый плащ и тунику, что-то поискал на груди, шее, ощупал всю верхнюю одежду, но ничего не нашел. Амулет! Он потерял амулет. Как же это могло случиться? Еще накануне он его гладил. А теперь тот исчез.
«Амулет, наверное, отцепился, когда я лез по строительным лесам», – подумал он. Наверное, он лежит возле купели для крещения. Исаак перегнулся через доски, держась рукой за подпорку, и посмотрел вниз. Не видно было никакого предмета, который блеснул бы в черноте ночи. «Если амулет упал туда, вниз, и я оставлю его там, он навсегда будет потерян для меня», – подумал Исаак. У него было такое чувство, будто что-то в его груди сейчас разорвется на куски.
Он снова выглянул из окна, надеясь подбодрить себя глотком близкой свободы, однако словно комок застрял у него в горле, и желание бежать исчезло. Итак, он принялся спускаться вниз. Мокрый от пота, он соскальзывал по дереву, перепрыгивая перекладины и падая на брусья, трещавшие под его весом.
За каждый предательский звук он наказывал себя укусом за нижнюю губу.
Амулет исчез. Тридцать лет он носил его с собой. Надо же было такому случиться, что он потерял его именно этой ночью, в этом месте! Может быть, он искал недостаточно упорно? Может быть, амулет повис на его длинных волосах? Исаак провел правой рукой по затылку. Он ощупывал волосы, балансируя на лестнице между небом и землей.
Была ли его неловкость причиной того, что лестница опрокинулась? Позже он и сам не знал, что ответить. Может, было бы лучше, если бы он держался обеими руками за деревянную лестницу. Может, он был слишком взволнован. В любом случае, его падение было внезапным. Времени, пока Исаак падал вниз, ему едва хватило на то, чтобы понять, что с ним происходит. И тут он сильно ударился о базальт купели для крещения.
10
Прошло некоторое время, пока Танкмар добрался до таверны «Рыба-кит». За окнами ее горели огни, отбрасывая в темноту дрожащие тени. Дубовая дверь приглушала грубые пьяные песни до невнятного бормотания. Неужто среди голосов послышался бас кого-то из арабов? Танкмар прислушался.
Его пальцы горели от боли, и это напомнило ему, как он полз по стене. После того как Исаак просунул его через проем в каменной кладке – гусиный жир оказал чудесное действие, – он прижался к стене, словно трехногая ящерица. Его изуродованная нога беспомощно свисала вниз. Однако руки держали его. Пальцы впивались в трещины и выемки, едва различимые глазом. Хрупкие кусочки камня под его пальцами указывали путь, по которому так легко было спуститься вниз, так что Танкмар задался вопросом, почему стены резиденции не кишели карабкающимися по ним любителями ночных прогулок.
Некоторое время он блуждал по переулкам ночной Павии, растирая израненные ладони. Света, пробивавшегося из немногих еще освещенных окон, ему пришлось избегать, как и местных нищих. Мало того что они были уже отмечены проказой, так этим жалким созданиям еще надевали на головы колпаки с рогами, дабы обозначить их как распространителей дьявольской заразы. Танкмар покачал головой. Кто же будет подходить к ним, чтобы подать милостыню?
Он постоял в нерешительности перед дверью «Рыбы-кита». Затем он прошел мимо таверны, так и не заглянув в нее. Пусть арабы сами думают, как выбраться из этого кабака. У Танкмара не было желания видеть этих четверых всадников с их жаждой убийства, высокомерием и лживостью. Обращать внимание Масрука аль-Атара и его спутников на грозящую им опасность было себе дороже. Пусть они горят на огне костра, подыхают в тюрьме Павии, дрыгаются в веревочной петле. Ему их нисколько не жаль.
Дорога с бревенчатым настилом спускалась вниз, к одним из городских ворот. И сила тяжести заставила Танкмара ускорить ход. Хромая, он направился к городской стене, за которой виднелись предгорья Альп. В воротах на посту стояли два вооруженных человека, возможно таможенники, у которых не было лучшего занятия, чем собирать дорожную пошлину для своего графа. Неудивительно, что они спали. Несмотря на то что один из них, находившийся ближе к Танкмару, стоял, прислонясь к стене, Танкмар по опущенным плечам и свисающей руке понял, что тот тоже прикорнул. Прошмыгнуть здесь мог даже великан.
Он подумал об Абуле Аббасе. Слону было бы хорошо здесь, в Павии. Каким бы огромным ни был этот зверь, путешествие в Аахен ему, конечно же, повредило бы. Танкмар вспомнил острый запах слона. Он уже почти чувствовал, как величественно раскачивается слон под ним, видел окруженные сеткой морщин глаза, которые терпеливо смотрели на него сверху вниз. Если он все же доберется до своей родины, то придумает невероятные истории об Абуле Аббасе. Он расскажет благоговейно слушающим его людям, что слон такой большой, как Сляйпнир, конь бога Донара, и что у него восемь ног, как у легендарного серого коня мертвых.
Все мужчины его племени должны были знать: Танкмар-Горшечник, калека среди воинов, покорил великана и может позвать его сюда, когда ему вздумается.
Однако сейчас он был вынужден соблюдать осторожность. Дом стражников был близко, и солдаты могли проснуться от любого шороха.
Неужели Исаак был мертв? Он многое отдал бы за то, чтобы спасти старика. До остальных людей с их миссиями и религиями ему дела не было. Но это не касалось Исаака. Разве хоть один человек до сих пор доверял ему настолько, как этот еврей? Он почувствовал, как отяжелел его шаг.
Перед ним показался светлый проем ворот, выделявшийся в темноте ночи. Створки ворот были открыты. Стены были грубо сколочены из дубовых стволов, а промежутки между ними были забиты землей. Языки огня на факелах дрожали, разоблачая ночных ходоков. Этому горящему Церберу стражники, казалось, доверяли достаточно, чтобы предаться сну.
Танкмар остановился на почтительном расстоянии. «Огни, – подумал он, – являются самой большой опасностью. Если бы мне удалось погасить огни, то темнота скрыла бы меня и защитила от солдат, так что я проскользнул бы мимо них». Но чем же он мог погасить факелы?
Он лихорадочно искал выход из положения, пытаясь придумать правдоподобную историю. Только бы нога не выдала его как того самого калеку, который прибыл в город с дипломатом, ордой безбожников и огромным животным! Хромоту нужно было скрыть, ведь от этого зависел успех побега. Однако как он ни старался, больная конечность не хотела исполнять роль здоровой. Он про себя проклинал свое увечье и даже пригрозил предательской ноге, что отрубит ее топором.
Убаюкало ли солдат тепло тихой безветренной ночи или же это было монотонное потрескивание горящих смоляных факелов? Ни у одного из спящих стражников не дрогнуло даже веко, когда Танкмар приблизился к проходу. Он собрал все мужество и храбро пошел вперед. Его лоб и щеки горели от тепла, исходившего от факелов. Подойдя к первому стражнику, он разрешил себе искоса бросить на него взгляд. Худой парень также спал, прислонившись к дереву, с расслабленными чертами лица, зажав копье между скрещенными ногами. Танкмар пошел дальше.
Он прошел мимо факела. С каждым шагом свобода близилась, а его уверенность в себе росла. Вот он уже поравнялся со вторым стражником. Осталось лишь несколько шагов. Он снова рискнул храбро посмотреть на сидящую на табурете фигуру, которую сморила усталость.
И тут его взгляд остановился на поясе спящего человека. У Танкмара перехватило дыхание, и он замедлил шаг. Кошель, толстый, набитый серебром, висел на бедре спящего стражника. Это вымя ждало, чтобы его подоили. Оставалось лишь три-четыре шага, и он был бы свободен – и богат. На эти монеты он купил бы по дороге на север теплый ночлег и еду. И вот он, хромая, приблизился к спящему стражнику. Он, конечно, лучше чувствовал бы себя, если бы громогласный храп гарантировал ему невнимательность стражника. Однако защищенные кожаным панцирем плечи солдата поднимались и опускались беззвучно.
