День независимости - Форд Ричард
– Не думаю, что все так уж плохо, Филлис. Я, например, считаю, что это хороший дом, обладающий, как я уже сказал, немалой ценностью, вы с Джо сможете жить в нем счастливо, и Соня тоже, а соседи вам решительно никаких забот не доставят. В пригородах, кстати сказать, никто своих соседей не знает. Это не Вермонт.
Я заглядываю в спецификацию, вдруг в ней обнаружится что-то новое, увлекательное, такое, за что я смогу уцепиться: «кмн», «грж/нвс», «стир маш», цена ровно 155Т. Ценность все это добавляет, но остановить вагончик гормонных «русских горок» не в состоянии.
Я озадаченно смотрю на ее расплывшиеся ягодицы, и на меня вдруг нападает скоротечное любопытство касательно, ни больше ни меньше, их с Джо сексуальной жизни. Какая она – шутливая и радостная? Набожная и сдержанная? Буйная, бурная и рыкливая? Филлис присуща неопределенная кроткая привлекательность – даже при легкой ее лупоглазости и при том, что она заключена и увязана сейчас в безразмерное одеяние матроны, – некая податливая, нематериальная изобильностъ, которой определенно мог воспользоваться какой-нибудь упакованный в вельветовые брюки и фланелевую рубашку папик из родительского комитета, случайно встреченный ею в промозглой интимности школьной парковки по окончании родительского собрания.
Однако правда состоит в том, что мы почти ничего о других людях не знаем, да и узнать-то можем лишь на самую чуточку больше, даже если стоим с ними рядом, выслушиваем их жалобы, катаемся вместе на «русских горках», продаем им дома, заботимся о счастье их детей, а затем – краткий миг, перехват дыхания, хлопок автомобильной дверцы – мы видим, как они уезжают, навсегда скрываясь из виду. Совершенно чужие люди.
И все же одна из характерных черт Периода Бытования – это способность успешно соединять в такой вот манере интерес к человеку с полным его отсутствием, интимность с мимолетностью, заботу с черствым равнодушием. До самого недавнего времени (не могу сказать, когда это прекратилось) я был уверен, что именно так и устроена жизнь, что такова уравновешенность зрелости. Да только теперь мне придется кое-что утрясать и делать выбор – в пользу либо полной незаинтересованности (примером может быть конец романа с Салли), либо стремления во всем дойти до конца (а здесь примером может быть продолжение романа с Салли).
– Знаете, Фрэнк… – Сумрачное настроение покинуло Филлис, и она направляется вместе со мной в гостиную Хаулайхенов, подходит к окну на улицу, у которого стоит раздвижной столик, и совсем как та рыжая, что живет напротив, раздергивает шторы, впуская теплый утренний свет, одолевающий похоронное спокойствие комнаты, заставляя аляповатые кушетки, мятно-зеленые блюдца, салфеточки и лакированные безделушки (все это сентиментальный Тед оставил на прежних местах) словно засветиться изнутри. – Я стояла там и думала, что, может быть, никому не достается именно тот дом, какой они хотят заполучить.
Филлис обводит гостиную заинтересованным, дружелюбным взглядом, вроде бы дающим понять, что новое освещение ей нравится, хотя мебель следует переставить.
– Ну, если мне удается найти такой, достается. Если, опять-таки, клиенту он по карману. Самое лучшее – найти дом наиболее близкий к вашему идеалу, а затем постараться вдохнуть в него жизнь, не ожидая, когда он вдохнет в вас свою.
И я демонстрирую ей мою версию непринужденной улыбки. Слова Филлис – хороший знак, хотя, разумеется, мы с ней по-настоящему друг к другу не обращаемся, просто излагаем наши точки зрения, а все дальнейшее зависит от того, кто из нас лучше сыграет свою роль. Такова стратегия псевдообщения, которую я привык использовать, занимаясь риелторством. (Настоящий разговор – из тех, какие ведешь с любимым человеком, какие я вел с моей прежней женой, когда был ее мужем, – настоящий разговор между нами попросту невозможен.)
– А вот за вашим домом тюрьма разве стоит? – без обиняков спрашивает Филлис. Она смотрит на свои ущемленные сандалиями ступни, ногти выкрашены в алый цвет. Наверное, для нее это что-то значит.
– Нет, но я живу в прежнем доме моей бывшей жены, – отвечаю я, – и живу один, а сын у меня эпилептик и с утра до вечера носит футбольный шлем. Мы с ней решили, что если я поселюсь там, это даст мальчику, когда он будет меня навещать, что-то вроде ощущения неразрывности жизни, которая обещает ему мало хорошего. Вот мне и пришлось приладиться к необходимости.
Я ведь о ней говорю, не о себе.
Филлис, ничего подобного не ожидавшая, выглядит ошеломленной, она вдруг поняла, сколь многое в происходившем между нами было до этой минуты отношениями обычного продавца с обычным привередливым покупателем, а сейчас вдруг началось нечто непритворное: к подлинному ее и Джо положению проявил искреннее внимание человек, у которого горестей еще и поболее, чем у них, который и спит хуже их, и врачей посещает чаще, и неприятных телефонных разговоров ведет больше, и тревожится при этом сильнее, слушая, как ему зачитывают удручающие медицинские заключения, и вообще жизнь его значит намного больше, чем их, потому что он стоит ближе к могиле (не обязательно собственной).
– Я не хотела сравнивать раны с царапинами, Фрэнк, – униженно произносит Филлис. – Извините. Просто на меня словно давит что-то – помимо всего прочего.
Она улыбается мне на манер старины Стэна Лорела[24] и точно так же потупливается. Я смотрю на ее лицо, мягкое, приятно полное, в совершенстве подходящее для любительского детского театра Северо-Восточного королевства[25]. Впрочем, не менее того и для Пеннс-Нека, где театральная труппа, которую она, глядишь, и возглавит, могла бы поставить «Питера Пэна» или «Фантастике» (без песенки «Похищение») для одиноко живущих по соседству бывших ревизоров и повинных в преступной небрежности врачей, внушив им хотя бы временное ощущение, что жизнь не загублена, что где-то за стенами их обиталища еще существует надежда, что у них осталась масса возможностей, – хоть таковых и нет ни одной.
Я слышу, как Тед и Джо вытирают мокрые подошвы на заднем крыльце, потом топают ими по гостеприимному коврику, как Джо говорит:
– Ну держитесь, сейчас я вам настоящую проверочку устрою.
А мягкий, умный Тед отвечает:
– Я уже решил, Джо, что мне пора уезжать отсюда, махнув рукой на любые второстепенности.
– Завидую я вам – уж поверьте, – говорит Джо. – Господи-боже, я бы тоже без кой-каких обошелся.
Мы с Филлис слышим это и оба знаем, что первая же второстепенность, от которой Джо с удовольствием отказался бы, состоит в нашей маленькой компании.
– Я полагаю, Филлис, у каждого свои царапины и шрамы, – говорю я, – но не хочу, чтобы они заставили вас отказаться от чертовски удачного приобретения, от чудесного дома, который сам идет вам в руки.
– Что-нибудь еще мы сегодня посмотреть сможем? – удрученно спрашивает Филлис.
Я слегка откачиваюсь назад на каблуках, прижав к груди планшет.
– Могу показать вам новостройку. – Я имею в виду Мэллардс-Лэндинг, конечно, где еще дымится сожженная вырубка и полностью готовы от силы два дома, Маркэмы, едва увидев тамошние колыхаемые ветром вымпелы, тут же полезут на стену. – Подрядчик там молодой – замечательный парень. Дома вам по деньгам. Но вы с самого начала сказали, что новые смотреть не желаете.
– Нет, – мрачно соглашается Филлис. – Знаете, Фрэнк, у Джо маниакальная депрессия.
– Чего не знал, того не знал, – отвечаю я, покрепче прижимая к себе планшет. Я начинаю развариваться под моей ветровкой, точно капуста. Однако позиций сдавать не собираюсь. Больные маниакальной депрессией, бывшие заключенные, мужчины и женщины с кричащими татуировками по всему телу, – все они вправе иметь крючок, на который смогут вешать свои шляпы, были бы бабки. Скорее всего, заявление Филлис о том, что у Джо не все дома, – чистой воды вранье, тактический ход, дающий мне понять, что она достойный противник в нашей с ней борьбе (по какой-то причине ее женские неприятности по-прежнему кажутся мне всамделишными). – Филлис, вам с Джо необходимо основательно подумать об этом доме.
