День независимости - Форд Ричард
Покидая подъездную дорожку, мы видим, как тормозит, останавливаясь, машина другой риелторской конторы с двумя молодыми людьми впереди и сзади – женщина начинает снимать через пассажирское окошко на видеокамеру дом Хаулайхена. На водительской дверце большого блестящего «бьюика» значится: «РИЕЛТОРЫ “ПОКУПАЙ И РАСТИ” – Фрихолд, Н-Дж».
– К заходу солнца этот дом обратится в историю, – безжизненно произносит сидящий рядом со мной Джо, вся энергичность которого странным образом испарилась. О запахе газа – ни слова. У Филлис нет ни единого шанса нагнать на него страх, однако таким взглядом, как у нее сейчас, можно ровнять с землей города.
– Может быть, – отвечаю я, бросая не менее убийственный взгляд на «бьюик» «ПОКУПАЙ И РАСТИ». Тед Хаулайхен, должно быть, уже успел лишить нас «эксклюзива», меня так и подмывает вылезти из машины и объяснить пару вещей всем заинтересованным лицам. Впрочем, вид конкурентов может подтолкнуть Филлиса и Джо к особым, незамедлительным действиям. Пока я проезжаю по Чарити-стрит мимо «бьюика», они в неодобрительном молчании разглядывают новоприбывших.
По дороге к шоссе 1 Филлис – надевшая темные очки, которые придают ей сходство с оперной дивой, – вдруг настоятельно просит меня «сделать круг», чтобы она могла взглянуть на тюрьму. Вследствие чего я сдаю назад, миную не очень приятные окраинные кварталы, сворачиваю за новым «Шератоном» и большой епископальной церковью с просторной пустой парковкой, затем выезжаю на шоссе 1 севернее Пеннс-Нека и, проехав полмили по тому, что выглядит как скошенный луг, оказываюсь перед имеющим три сотни ярдов в глубину комплексом непритязательных, скучно-зеленых, обнесенных двумя заборами, внешним и внутренним, зданий, которые образуют столь не понравившуюся Маркэмам «исправительную тюрьму». Мы видим баскетбольные щиты, бейсбольную площадку, пару огороженных, освещаемых теннисных кортов, вышку для ныряния в олимпийских, вполне вероятно, размеров бассейн, несколько мощеных «дорожек для размышлений», вьющихся по нетронутым участкам поля, – по одной из них прогуливаются, беседуя, двое мужчин (один, преклонного, по-видимому, возраста, прихрамывает) в обычной гражданской одежде, а отнюдь не в одинаковом тюремном вретище.
Имеется также предназначенная, надо полагать, для создания атмосферы большая стая канадских гусей, разгуливающих, кивая, вокруг мелкого овального пруда.
Я, разумеется, проезжал мимо этого места несчетное число раз, но внимание ему уделял лишь мельком (на что, собственно, и рассчитывали планировщики тюрьмы, создавая эту неприметную, как поле для гольфа, обитель). Впрочем, глядя сейчас на ее поросшую летней травой территорию с высящимися за ней солидными деревьями, на колонию, где заключенный может делать все, что взбредет ему в голову (но не покинуть ее), – читать, смотреть цветной телевизор, размышлять о будущем, смиренно погашая за год-другой свою задолженность обществу, – я думаю, что любой из нас с удовольствием задержался бы здесь, чтобы привести в порядок свои мысли и разгрести набившееся нам в голову дерьмо.
– Выглядит как вшивый двухгодичный колледж, – отмечает Джо Маркэм, голос его еще звучит на больших децибелах, но уже поспокойнее.
Мы останавливаемся на обочине напротив тюрьмы – другие машины с рокотом проносятся мимо – и разглядываем забор, официальную серебристую с черным вывеску «Н.-ДЖ. МУЖСКАЯ ТЮРЬМА РЕЖИМА МИНИМАЛЬНОЙ СТРОГОСТИ», за которой под легким и влажным ветерком шелестят на трех шестах флаги штата Нью-Джерси, Америки и пенитенциарной системы. Ни тебе караулки, ни режущей проволоки под напряжением, ни вышек с автоматами, шоковыми гранатами и прожекторами, ни способных отгрызть твою ногу собак – всего лишь скромные автоматические ворота со скромным переговорным устройством и маленькой камерой слежения на столбе. Ничего особенного.
– С виду не так уж и плохо, верно? – спрашиваю я.
– А наш дом где? – спрашивает, все еще громко, Джо, наклоняясь, чтобы взглянуть мимо меня.
Мы окидываем взглядом вереницу больших деревьев – это и есть Пеннс-Нек, – однако они заслоняют от нас дом Хаулайхена на Чарити-стрит.
– Его отсюда не видно, – говорит Филлис, – но он там.
– С глаз долой, из сердца вон, – объявляет Джо. Он бросает быстрый взгляд на заднее сиденье, на Филлис в ее темных очках. Огромный мусоровоз проносится мимо, громыхая так, что наша машина ощутимо вздрагивает. – Они тут дыру провертели в заборе, для передач.
Джо всхрапывает.
– Булки с пилками, – произносит Филлис, лицо ее выражает нерешительность. Я пытаюсь встретиться с ней глазами в зеркальце заднего вида. Не получается. – Я ее не вижу.
– Зато я, черт дери, вижу, – рычит Джо.
Мы сидим, вглядываясь, еще с полминуты, а затем уезжаем.
В надежде создать побуждающий стимул «от противного» и окончательно утихомирить Маркэмов, я провожу их мимо Мэллардс-Лэндинга, где ничего за последние два часа не изменилось, разве что все намокло. Несколько рабочих бродят внутри наполовину возведенных домов, бригада чернокожих разгружает прицеп с дерниной, укладывая ее перед ОБРАЗЦОМ ДОМА, предположительно ОТКРЫТЫМ, однако предположение это неверно – «образец» более всего походит на киношную декорацию фасада, за которым выдуманная американская семья рано или поздно выплатит выдуманный ипотечный кредит. Меня – и, уверен, Маркэмов – он мигом наводит на мысль о тюрьме, от которой мы совсем недавно отъехали.
– Я уже говорил Филлис, – сообщаю я Джо, – эти дома укладываются в ваше ценовое окно, однако они не походят на то, что вы мне описывали.
– Да я скорее СПИДом заболею, чем поселюсь на этой помойке, – рычит Джо, даже не взглянув на Филлис, которая сидит сзади, глядя на часто мерцающий сигнальный огонь нефтяного резервуара и на сооруженные бульдозерами груды теперь уже не дымящихся пней.
Зачем я здесь? – почти наверняка думает она. Сколько времени нужно, чтобы доехать отсюда автобусом до Вермонта? Я могла бы сейчас, повязав голову чистым красным платочком, прохаживаться с Соней по фермерскому магазину Линдонвилла, покупая к празднику (беззаботно, но продуманно) то да се – что-нибудь экзотическое для «большой фруктовой вазы», которой мы украсим стол во время «пиршества» в честь Дня независимости. И бумажные китайские драконы покачивались бы над овощными прилавками. И кто-то бил бы в цимбалы и пел чудные песенки тамошних горцев с двойственным сексуальным подтекстом. А вокруг магазина лежали бы, лениво почесываясь, лабрадоры и ретриверы в цветастых банданах вместо ошейников. Куда все это ушло? – гадает она. Что я наделала?
Неожиданное ба-бах! Где-то в мирном небе невидимый реактивный истребитель берет барьер гармонических звуков и дремотных мечтаний – и гром сотрясает вершины гор, укатываясь к прибрежным равнинам. Филлис подпрыгивает на сиденье.
– Блядь! – вскрикивает она. – Что это?
– Это я пукнул, извини, – говорит, улыбнувшись мне, Джо, а затем наступает молчание.
В «Сонной Лощине» промолчавшие всю дорогу Маркэмы вдруг прониклись, как мне показалось, нежеланием покидать мою машину. На парковке жалкого мотеля стояла только их древняя «нова» с разномастными покрышками и заляпанным дорожной грязью Зеленых гор идиотским стикером анестезистов. Маленькая, вся в розовом уборщица с увязанными в пучок темными волосами впархивала в дверь № 7 и выпархивала наружу, загружая испачканное за ночь постельное белье в большую корзину и вкатывая внутрь тележку со стопками свежего.
Маркэмы померли бы скорее здесь, чем в любом из показанных мной домов, и на один головокружительный, неразумный миг я подумал: а не позволить ли им проследовать за мной до моего дома на Кливленд-стрит и устроиться там на уик-энд, пусть обсудят свою жилищную ситуацию в безопасной, ничуть не гнетущей обстановке? Оттуда они смогут сходить в кино, пристойно перекусить пеламидой или маникотти в «Харчевне Август», пройтись, разглядывая магазинные витрины, по Семинарской, и Филлис поймет наконец, что жить она может только здесь или где-то поблизости.
