Стая - Пайрон Бобби
Аня звонко рассмеялась.
– Нет, глупенький. Они принадлежали моему младшему брату. Теперь он из них вырос. Мама выбросила эти ботинки, но я подумала, что тебе они пригодятся.
Я отвернулся, делая вид, что осматриваю ботинки.
Аня опять уперла руки в бока.
– Ты что, плачешь? – возмутилась она. – Потому что, если ты плачешь, тебе придется их отдать.
Я покачал головой, вытирая лицо.
– Тут просто холодно, – всхлипнул я.
Зазвенел звонок. Дети устремились ко входу в школу, нахохлившись, точно стайка испуганных птиц.
– Мне пора, Пес, – сказала девочка. – В прошлый раз учительница отругала меня.
Она побежала к школе. Почти поравнявшись с полной женщиной в сером пальто, Аня повернулась и крикнула мне:
– Увидимся позже, Песик!
Я вцепился в прутья забора.
– Увидимся позже, Аня, – прошептал я.
Глава 23
Огонь и лед
Когда я в последний раз увидел Аню по ту сторону забора, небо затянули темные тучи, но лицо девочки лучилось светом.
– Три недели! – ликовала она. – У нас три недели каникул!
– Так тебя тут не будет? – спросил я.
Я этого не понимал. Ежедневные встречи с Аней стали такой же частью моей жизни, как и поиск еды в мусорных баках и попрошайничество.
– Нет, глупенький. Рождество ведь! На Рождество и Новый год всегда три недели каникул. Ты этого не знал?
Я почесал в затылке. В волосах у меня что-то копошилось. У меня вообще постоянно чесалась голова с тех пор, как продавщица из хлебного киоска дала мне шапку.
– Я не знаю, какой сейчас месяц, – признал я.
– Как такое может быть? – опешила Аня. – Все знают, когда Рождество и Новый год.
Я пожал плечами, уставившись на носки моих чудесных ботинок.
– Мама говорит, что моему братику на Рождество купят новую курточку, Песик. Я принесу тебе старую. А еще папа собирается отвезти всех нас в Петербург, в гости к дедушке и бабушке. Там мы повидаемся со всеми нашими дядями и тетями и с нашими двоюродными братьями и сестрами.
Она захлопала в ладоши и закружилась, в точности так, как делал Ушастик, когда радовался.
– Мы будем есть до отвала! – И тут улыбка сползла с ее лица. – А ты что будешь делать, Песик? Куда ты отправишься на праздники?
Я запустил замерзшие пальцы в мех Везунчика. Пес лизнул меня в лицо.
– О, у нас много мест, куда можно пойти. Мы с собаками будем очень заняты.
Учитель подул в свисток. Ушастик, гавкнув, завилял хвостом. Дымок встал и потянулся. Везунчик прижался головой к забору, зная, что Аня почешет ему за ушком.
Холодный порыв ветра распахнул полы ее куртки. Я дрожал в свитере.
– Мне пора, Песик, – сказала она.
– Увидимся, Аня. – Я поднял руку на прощание.
– Увидимся через три недели. Встретимся тут, как всегда.
– Как всегда, – повторил я.
А снег все шел, и шел, и шел. Целыми днями. Снег шел так долго, что я уже забыл, когда этот снегопад начался. Я позабыл другие цвета, кроме белого и серого. Снег шел так долго, что облупившаяся кирпичная стена со всеми своими трещинами скрылась под белым покрывалом. Даже ночью мне приходилось толкать дверь Стеклянного Дома, чтобы нас не завалило снегом. Спустя все эти дни снега намело столько, что никто, кроме Везунчика и Дымка, не мог выйти наружу.
Когда солнце светило ярче, мы с Везунчиком и Дымком пробирались сквозь снеговые заносы на площадь в поисках еды. Тут больше не было ни киоска, где я покупал черный хлеб, ни лотка с сосисками. Книжный магазин закрылся на праздники, и лавка усатого дяденьки тоже была заперта.
Я рылся в мусорных баках на станции. «Как приятно быть в тепле, – думал я, доедая чей-то бутерброд. – Как хорошо быть там, где всегда светло».
– Ленинградский вокзал был не так уж и плох, – сказал я Везунчику, копаясь в последнем баке. – Не знаю, зачем Дымок привел нас сюда. – В животе у меня заурчало. – Люди тут злые, а еда в магазинах дорогая. – Я позабыл о чудесном Стеклянном Доме и об Ане.
Я сел на мраморный пол.
– Как мне прокормить нас? – спросил я у людей, нарисованных на стене.
Эти люди шли к чему-то прекрасному, чему-то сияющему. Они были здоровы, у них была новая одежда, дети держали родителей за руки. Глаза у них были серыми, как сталь. И все эти люди смотрели на что-то впереди. На что-то величественное.
Передо мной остановились коричневые сапоги. Коричневые сапоги на меху. Мех был такого цвета, как шерстка Ушастика. Над сапогами я увидел красное пальто. Красное пальто с черными пуговицами. Я сосчитал черные пуговицы: «Раз, два, три, четыре». Последняя пуговица была прямо под подбородком женщины с волосами цвета запекшейся крови. Какого цвета были волосы моей мамы? Такими? Или черными как вороново крыло? Или ярко-желтыми, как лимон?
Я покачал головой.
– Я не помню, – сказал я женщине. – Но я помню красное пальто. Она любила свое красное пальто.
Везунчик прижался ко мне, и я обнял его за плечи.
– Она… она потеряла черную пуговицу от своего пальто, а я нашел ее. И потом опять потерял.
– Мне очень жаль, – сказала женщина.
Я удивленно поднял голову.
– Вы что, видите меня? – спросил я.
Женщина кивнула, вытирая лицо. Она сунула руку в кожаную сумку, свисавшую с ее плеча, и достала оттуда пригоршню разноцветных купюр. Еще она вручила мне маленькую белую карточку с какими-то черными буквами.
Я разинул рот от изумления.
– Тут тебя покормят и дадут одежду, – сказала она, указав на карточку.
– Это сиротский приют? – нахмурился я.
Женщина покачала головой.
– Нет, это не приют.
Я почувствовал, что Везунчик напрягся. Пес тихо зарычал.
Мимо нас, лениво помахивая дубинками, прошли два милиционера в длинных серых шинелях и высоких черных сапогах.
Женщина подняла руку, подзывая милиционеров.
– Товарищи! – На руке у нее была белая перчатка. – Подойдите сюда, пожалуйста.
Я вскочил. У меня заболело лицо при воспоминании о том, как я ударился головой о ступеньку.
Может, я и не мог бегать так быстро, как в моих кроссовках – кроссовках, как у баскетболистов. Но все равно я бегал быстрее милиционеров. Мы с Везунчиком помчались вверх по лестнице. Вспомнив о том, что нужно быть вежливым, я оглянулся:
– Спасибо! – крикнул я женщине в красном пальто.
На улице уже сгустились сумерки. Мы с Везунчиком бежали вперед, не останавливаясь, вот только я все время оскальзывался на льду.
Успокоившись, мы отправились в лавку мясника. Я достал из‑за пояса пакет, в котором Аня принесла мне ботинки.
– Шесть сосисок и две самых лучших косточки, пожалуйста.
Везунчик облизнулся.
Затем мы отправились в продуктовый магазин, где продавалась всякая всячина. Я купил большую буханку хлеба, банку сардин и банку с маринованными овощами.
Подсчитав остаток денег, я посмотрел на противоположную сторону улицы, где располагалась дорогая кондитерская. На витрине красовались белые торты, украшенные красными завитками. До меня долетал нежный аромат горячих пирожков, сладкого печенья, булочек с корицей и цукатами и ватрушек. Я вспомнил, как тощая продавщица выгнала меня из кондитерской, увидев, как я роюсь в мусоре.
– Пошел вон отсюда, мерзкий маленький попрошайка! – кричала она, отгоняя меня метлой.
Дымок, как всегда, появился будто из ниоткуда. Понюхав мой пакет, он дернул меня за рукав.
– Ты прав, – согласился я.
Я перешел через дорогу, расправив плечи и не сводя взгляда с моей цели, в точности как те люди, нарисованные на стене станции. Везунчик и Дымок шли рядом со мной, словно мои солдаты.
Я открыл дверь. Звякнул колокольчик. Я чуть не разрыдался из‑за объявшего меня тепла и ароматов.
Тощая жадная продавщица уставилась на меня из‑за прилавка.
– Пошел вон отсюда, мерзкий прохвост! – рявкнула она. – Нечего мне тут покупателей своей вонью распугивать!
Я подошел к стеклу и ткнул пальцем в сторону ватрушек, манящих меня с подноса.
