Санин Евгений - Чудо - из чудес
Разве что только Левон…
«Левон?!»
— Постойте… Я, кажется, понял! — воскликнул он, жестом извиняясь перед вздрогнувшим продавцом за столь бурное проявление эмоции. — Это же все наверняка из-за книги!
— Какой книги? — сразу насторожился Владимир Всеволодович. — Она что — сама тебе рассказала?
— Да нет. Это до меня только сейчас дошло! — объяснил Стас. — Ну да, конечно! Как же я сразу до этого не додумался? Но все равно, — тут же поджал он губы. — Могла бы и посоветоваться перед этим. Чтобы зря не беспокоить Ника, которому и так сейчас самому до себя. Я бы ей сразу сказал, что принципиально не собираю золотые монеты. Ну вы же знаете — потому что практически невозможно определить их стопроцентную подлинность. А для меня самое главное, чтобы монета была настоящей, а не подделкой!
— Самое главное, — перебил его обычно не позволявший себе такого неуважения к собеседнику академик, — чтобы у вас в молодой семье как можно быстрее воцарился мир! И порядок! Чего я от всей души и искренне вам желаю!
Деликатный и щепетильный ко всем мелочам, Владимир Всеволодович первым — что тоже бывало с ним чрезвычайно редко — положил трубку.
Точно давая понять Стасу, что он крайне недоволен им.
Да Стас и так сознавал, что во всем виноват был один только он.
Но это еще больше мешало ему первому подойти к Лене.
Обнять ее.
И сказать:
— Прости…
Ну как это сделать?
Как?..
Обычно, когда у него не было ответа на мучительный вопрос, он первым делом шел в церковь.
Так и сейчас.
Рядом был тот самый храм, который каждый день он видел из окна своего дома.
Тот самый, со старого московского дворика.
Только вместо деревянных изб вокруг него стояли огромные здания, всюду был асфальт, и о курах, свободно разгуливающих на травянистой земле, давно не было никакой речи.
Но храм внутри, судя по какому-то особому, ни с чем не сравнимому ощущению, которое возникало каждый раз, когда Стас переступал его порог, оставался таким же, как и в те — царские времена.
Старым.
Как говорят некоторые верующие люди, особенно бабушки, намоленным.
С большими, темными — сразу видно — древними иконами.
Две из которых «Знамение» Пресвятой Богородицы и святителя Николая Чудотворца увешанные драгоценными дарами-приношениями — были чудотворными.
Стас, трижды перекрестившись у входа в храм и оказавшись внутри него, по давней привычке взял чистые листочки, нарисовал сверху на каждом православный восьмиконечный крест и, согнувшись над столом, принялся заполнять их знакомыми именами.
В первую очередь, это были записки об упокоении отца Тихона и всех известных ему усопших родственников — целых четыре колена!
Два от знал от родителей.
А еще два подсказала приезжавшая изредка в гости из далекой Сибири старенькая мама отца.
Его бабушка.
Верующая, наверное, так — как верили после Крещения Руси все русские люди.
Ну, почти все. (Как говорится, в семье не без урода).
Но все равно — подавляющее большинство.
Ведь не зря же Русь во всех концах земли называли — святой!
Все, отшедшие в иной мир, при всем своем даже самом горячем и отчаянном желании уже не могли помолиться о себе.
И теперь только ждали этого от тех, кому они дали жизнь, выкормили, вырастили, и, счастье их, если приложили еще ко всему этому, как после смерти они ясно поняли, второстепенному, главное — зерна веры.
Которые, дав плод, помогали теперь им — там!
Денег сегодня было предостаточно — и Стас записал всех их, в том числе и проживших свой век сродников Лены, на проскомидию.
Это когда священник до начала Литургии зачитывает по записке имя каждого, вынимая при этом из просфоры частицу.
А после причастия погружает все эти частицы, соединяя их с Телом и Кровью Христовыми.
Стас читал, да не в одной книге, что этого момента души усопших ждут, как величайшего праздника.
Никакой земной день рождения, ни один самый пышный юбилей или самая высокая награда и близко не может сравниться для них с этим!
Затем он под крестом написал уже не «О упокоении», а о «О здравии».
И самым первым вписал имя Лены.
Потом — свое, чтобы даже здесь, не смотря на ссору, не разлучаться с ней.
Отца.
Своей бабушки.
Родителей Вани с Леной.
Самого Вани.
Ника — точнее Никиты…
Владимира — имелось ввиду Всеволодовича, потому что отчество на записках не ставилось.
Зато добавлялось иногда перед именами: «бол», если человек был болен.
«Пут» — если он находился в путешествии.
«Воин» — когда он был на военной службе.
Стас невольно заметил, как заполняет свою записку вставший рядом с ним человек, и понял, что еще можно писать: «закл.»
Заключенный, как сразу понял он.
Этих заключенных был целый столбик.
Стас недоуменно поднял глаза на писавшего.
Они встретились взглядом.
И сразу узнали друг друга.
Это был… тот самый оперативник из следственного кабинета.
Он хотел сказать что-то Стасу.
Но — в храме грешно разговаривать.
И лишь чинно поклонившись, понес отдавать свои записки в иконную лавку.
Стас последовал его примеру.
Затем купил на сдачу, по совету продававшей свечи и иконы матушки, маленький бумажный образок «Феодоровской» иконы Божией Матери, память которой чтилась именно в этот день.
И встал на свое любимое место.
Около иконы святителя Николая.
Ему всегда хорошо и уютно было здесь.
Но сегодня сразу стало не по себе…
Что-то мешало молиться.
Думать о Боге и Вечном.
Да и даже просто стоять!
Что?..
Неужели — эта его размолвка с Леной?
«Ну да, конечно!», — привычно проанализировав ситуацию, вздохнул Стас.
Что тут долго размышлять?
Бог есть — Любовь.
Не та, земная, которая, как правило, только копни ее глубже — эгоистична, из-за чего многие в другом человеке прежде всего любят самого себя, делая его несчастной жертвой такой любви, капризна, ревнива, излишне страстна, коварна, способна на все, только бы добиться своего…
А та, что не требует ничего взамен, все терпит, никогда не заносится, не гордится, не превозносится, не бесчинствует, не осуждает, не помнит никакого зла, наоборот, тут же прощая обидчика и воздавая ему даже за самое страшное зло — добром…
И все, что противится этой Любви, больше того, сеет зло, обиды, не хочет прощать другого — чужеродно Ей.
И в первую очередь здесь, в храме, месте особого присутствия Божьего!
И вот совесть — этот Глас Божий, живущий в каждом человеке, укорял теперь Стаса.
Призывал как можно скорее последовать закону Любви.
Да он бы и сам был рад тому.
Но как…
Как это сделать?
Переступив через себя…
Стас с понуро опущенной головой вышел из храма.
Побрел, куда глаза глядят…
Он собрался было пойти по второму кругу вдоль Старого Арбата.
Но только тут заметил, что уже подошел к самому дому.
И — больше того — у подъезда, словно поджидая его, стоит отец…
7
— Ленка, это что — правда?! — ворвавшись в прихожую, закричал Стас.
Трудно было предположить, что Сергей Сергеевич вышел подышать свежим воздухом.
Его просто не было этим мартовским вечером на Старом Арбате.
Кроме того, он терпеть не мог всей его пестроты и шума, из-за чего несколько раз хотел переехать в другой, более спокойный район.
Но жена была категорически против.
Такое жилье казалось ей достойным и престижным для академика и такого светила медицины, как он.
В итоге Сергей Сергеевич вынужден был ограничиться установкой таких окон, сквозь которые не проникал ни один посторонний шум.
