Ты - Алана Инош
– Ну, тогда мне придётся идти в парикмахерскую, просить и унижаться, – улыбаешься ты, опираясь на меня всем своим весом, да так, что старое кресло жалобно и возмущённо стонет.
– Да там тебя не станут так стричь, – говорю я, действительно надеясь на такой исход и слегка приободрившись от этого.
– Откажут в одном салоне – сделают в другом, – не унываешь ты. Кажется, ты подсмеиваешься надо мной: в твоём голосе звучит ироничная нотка.
– Но ты же не собираешься таскаться по всем парикмахерским города! И не наваливайся так – кресло сломаешь, – бурчу я.
– Надулась, как мышь на крупу, – усмехаешься ты. – Всё равно побреюсь. Давно хотела попробовать.
– Сделаешь это – в постели на меня можешь не рассчитывать, – заявляю я сердито.
– Ну… – Вздохнув, ты разводишь руками – всё с той же усмешечкой. – Коли так, то я месяцок потерплю без секса. Пока не отрастут.
Это звучит неожиданно и обидно: меня променяли на лысину!.. И вместе с тем мне кажется, что всё это – несерьёзно, и я не верю в окончательность и бесповоротность твоего решения. А ты, как ни в чём не бывало чмокнув меня в шею, уходишь к себе в студию. В дверях оборачиваешься:
– Птенчик, покушать что-нибудь всё-таки сделай, ладно?
– На ночь есть вредно, – ворчу я.
Но через пять минут уже жарю порезанное кусочками куриное филе и варю рис, крошу лук и тру на тёрке морковку. Если тебе откажут в одном салоне, ты пойдёшь искать другой? А потом, возможно, третий? И четвёртый? Представив себе, как ты бродишь по улицам со своей тростью, я вздыхаю. Мне не по себе от мысли, что я заставляю тебя, слепую, идти одну и искать парикмахерскую. Может, сцепив зубы и скрепя сердце, всё-таки выполнить твою причуду? Лишь бы ты не переходила лишний раз оживлённую улицу… Да, я до сих пор почему-то никак не могу перестать тревожиться за тебя.
Образовавшийся в сковородке куриный бульон пенится под прозрачной крышкой. Я заливаю мясо сливками и всыпаю в него лук и морковку. Чуть позже добавляю туда же готовый рис, перемешиваю и, подумав, украшаю это всё зелёным горошком. Готовится это простое и сытное блюдо всего за полчаса. Хоть на ночь есть и вредно, но вместе с тобой я уминаю целую тарелку.
– Вкусно, Лёнь, – говоришь ты ласково. – Ты – мой птенчик.
И всё. Больше мне ничего не надо, чтобы ощутить себя самой счастливой на свете.
– А ты – обжора, – смеюсь я.
Съесть ты можешь много, но это никак не сказывается на твоей фигуре.
Завтра у меня выходной, и я позволяю себе допоздна засидеться за писаниной, одновременно лазая по сети и слушая в наушниках любимую музыку. Но один наушник на всякий случай чуть сдвинут с уха – чтобы я могла услышать тебя.
Приглушённая музыка стихает, ты идёшь в ванную. Я дописываю последние строчки, ставлю точку и выключаю компьютер. Остаток моего времени до отхода ко сну принадлежит тебе одной.
Весь следующий день ты проводишь дома за работой над заказом, и я почти забываю о твоём намерении. Я уже почти уверена, что всё это было в шутку. У меня хорошо идёт очередная глава, и я увлечённо стучу по клавишам, когда ты прижимаешься губами к моему уху:
– Лёнь, у меня сегодня выступление. Хочешь пойти?
Честно говоря, мне хочется дописать главу: редкое сочетание вдохновения и свободного времени просто грех упускать. Воистину, закон подлости: как времени нет – так Муза тут как тут, нашёптывает и соблазняет, а стоит ему появиться – хоть бы словечком одарила, крылатая профурсетка.
– Ммм… Утён, ко мне Муза прилетела.
– Понятно, – усмехаешься ты. – Муза – это святое. Ладно… Сама понимаешь, буду поздно. Не переживай.
Ни слова упрёка – только ласковый поцелуй. От стыда у меня опускаются руки, но Муза – ревнивая, капризная и злопамятная барышня, и если её благосклонностью пренебречь, она может и отомстить. Обидится – потом её не дождёшься и не дозовёшься.
Сделав на сегодня свой выбор, я остаюсь наедине с торжествующей Музой. Ты уходишь, растворившись в тёплом летнем вечере, а она остаётся со мной, поднимая меня на вершины литературного экстаза. Творческий запой – штука, которая бывает порой похуже запоя алкогольного. Кто плавал – знает…
Песнь Музы изливается в мои жаждущие уши, а пальцы стучат по клавиатуре в унисон сердцу. На часах – половина первого ночи. Сейчас ты выступаешь нечасто, но когда такое случается, ты можешь прийти домой и в два часа. Поэтому я не беспокоюсь, а Муза владеет мной безраздельно.
Глава дописана, время – полтретьего. Муза притомилась и юркнула в постель – уже храпит, чертовка, а вот мне не до сна: тебя всё ещё нет… Червячок тревоги начинает шевелиться у меня внутри, а ноги теряют покой: траектория их движения – от окна к дверному глазку и обратно. Туда-сюда, туда-сюда. Часы – тик-так, сердце – тук-тук.
Три часа, тебя нет. Гулкая тишина кухни, молчаливый погасший монитор компьютера, тёмный прямоугольник телеэкрана… Никто и ничто не может мне ответить, где тебя носит. Я набираю твой номер.
Гудки…
«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети…»
Тревога голодным зверем грызёт мне сердце.
В четыре часа пополуночи усталость даёт о себе знать: давит на веки тёплыми шершавыми ладонями, вливает в тело густой склизкий кисель слабости. Каждое движение отзывается гулким эхом головокружения. Но – не спать, не спать… Не могу. Потому что тебя нет дома. И я не знаю, что с тобой и где ты.
Новый вызов и прежний ответ: «Аппарат абонента…» Господи, ну не могла же тебя так надолго задержать восторженная публика!
Пять утра, головная боль. Всё тело превращается в кисель, растекается по дивану. Ты ещё никогда так не пропадала, а если задерживалась где-то, всегда звонила и предупреждала. Что-то случилось… Что-то случилось.
Мертвенная, каменная обездвиженность.
Провал в гулкое Ничто. Усталость берёт верх и просто отключает меня прямо на месте, но телефонная трель выдёргивает меня в реальность. Сердце: бух-бух, с частотой швейной машинки, в ушах – трансформаторное гудение.
На дисплее – твоё имя… Неимоверное облегчение!
– Да! Яна?
Твой голос, родной и тёплый:
– Лёнечка, птенчик… Прости меня. Со мной всё хорошо, я в порядке. Ты, наверно, беспокоилась?
Если б я могла, я бы отвесила тебе знатный подзатыльник.
– А ты как думала?!
– Лёнь, я ребят из группы встретила… – Твой голос отягощён усталостью бессонной ночи и выпитым горячительным. – Илюху и Ваньку. Посидели немного в клубе, потом к Илюхе поехали. У меня телефон разрядился, прости. Илюхина зарядка как раз подошла.
На часах – семь утра. Солнце сияет, птички чирикают за окном, машины и автобусы проносятся по улице, а ты жива и с тобой всё в порядке. Не думай, что я такая паникёрша, просто когда я представлю, как ты со своей тростью переходишь дорогу…
– Лёнь, я уже иду домой, – заверяешь ты. – Всё нормально. Прости, что вот так, без предупреждения вышло… И ещё… кхм… Ты, это… меня сразу не убивай, когда увидишь. И не пугайся сильно.
Червячок тревоги, превратившись в дракона ужаса, вцепляется зубами мне в нутро.
– Что… В чём дело?
Ты посмеиваешься на том конце линии.
– В парикмахерскую идти уже не нужно. Илюха предоставил свои услуги – бесплатно. В общем, подстригли меня.
В течение следующих сорока минут я жду твоего возвращения. Самочувствие стремится к нулю, а головная боль – к бесконечности. Таблетка, вода. Шелест старой ивы за окном. Нестерпимо яркое солнце в окнах соседнего дома. Утро…
И вот, звонок домофона. Это непривычно: обычно ты открываешь своим ключом. Может, потеряла?
– Да…
– Лёнь, это мы, – слышу я твой усталый и ласковый голос. – Открывай, птенчик… Ключи долго искать, завалились куда-то… – И смешок.
«Мы»? Значит, ты не одна. Мне это не нравится, но ничего уже не поделать: придётся впускать всех, кто пришёл с тобой. Честно говоря, мне не до разборок: главное, ты в порядке, жива и здорова, и невероятное облегчение, как ни странно, отнимает у меня остатки сил. Наверно, это и к лучшему.
Тебя сопровождают двое парней. Одного из них я узнаю по цвету волос: это Ваня, второй гитарист, у которого была передозировка. Надо же, живой… Годы его изменили. Волос на его голове осталось поменьше: вместо рыжей копны а-ля «взрыв на макаронной фабрике» – «три волосинки», остриженные под машинку. Но глаза всё те же – круглые, карие и внимательно-живые. «Как у шимпанзе», – думается мне почему-то. Худой, как скелет, но главное – живой, и мне отчего-то становится радостно. Человек выжил. Разве это не хорошо?
Илью я не запомнила и сейчас вижу как в первый раз. Коренастый, крепкий, круглоголовый, с ямочками, вспрыгивающими на щеках при улыбке. Тёмная футболка и джинсы, барсетка и кроссовки, а в зрачках – искорки-иголочки жизнерадостного блеска. Хороший парень, решаю я. Да ты бы и не смогла ужиться в группе с плохими людьми.
Ну, а ты, главная героиня моих ночных волнений, виновато прячешься за спинами ребят. На твоей голове – бейсболка, причём явно чужая, потому что уходила ты без головного убора.
