Черный квадрат. Супрематизм. Мир как беспредметность - Казимир Северинович Малевич
От закона зависит преступность и не преступность. Сущность же всякого закона – в ограждении человека от преступления; если же он не сможет оградить – будет несовершенным, а судить может только совершенный закон. Если же закон совершенный, то в той стране или системе не будет преступления и суда, все предусмотрено. Если приведен преступник к закону, то прежде всего преступнику нужно судить закон, и лишь после нужно судить преступника. Если в здании фундамент треснул, то не виновны кирпичи, как только тот, кто строил здание и не учел закон распределения веса.
Каждая, таким образом, единица совершенно не знает того, что завтрашний закон введет ее в преступление, что он нарушит ее жизнь, что она должна будет ее защищать. Потому в несовершенной стране существует закон, тюрьмы и виселицы, судьи. Законная жизнь сегодняшнего – завтра преступна.
Перед лицом государства народная масса составляет тот же материал, что перед инженером-изобретателем железо, дерево, камень, – это вес, долженствующий распределиться в новом безвесии изобретенных систем. Сам по себе народ как органическая жизнь мировой подлинности находится вне веса, существует в беспредметном, вне всего практического и целесообразного. Но благодаря тому, что выявилась мысль уничтожения труда, возникшего от потребности пожрания, возникла и техника как преодоление труда, как весопередвижение.
Государство и изобретатель, видя в живущих организмах малокультурность, желают их совершенствовать. Конечно, для того чтобы совершенствовать, необходимо убить; таким образом, государство убивает народ, лишив его своей жизни, вводит в новую идею. Также изобретатель, убив дерево, выстраивает его в новую предметную форму. Отсюда и возникают все законы и преступления.
Каждый материал и народ сопротивляется культуре. Видя сопротивление, культура творит разрушение, насилие, убивает и делает орудия из тех же материалов для разрушения остального. Так, железо, выведенное из своей подлинности, уничтожает дерево; единица народная, выведенная в культуру, разрушает народ. Все беспредметное становится предметным, подлинность становится условностью, из условного вытекает закон. Закон там, где предметная мысль о благе, где практическое совершенство – цель. Всякое разрушение разрушает во имя предметного условного блага, базирующегося на весьма подозрительных законах как надеждах на будущее, что через законы человек сможет достигнуть жизни как блага.
Жизнь человеческая построена на движении условных предметов, но не на подлинности беспредметной. Каждый предмет, обеспечивающий благо, уводит в глубь труда, в котором делаются усилия достигнуть подлинное благо, но в результате достигается условность. Условность стала подлинностью и составляет жизнь, и если бы человек не создал условности, не существовало бы жизни, жизнь для него вне предмета не существует. Думая так, живет условностью, не действительностью, а всякая условность – простая видимость, в ней нет предмета. Она в свою очередь говорит, что предмета не существует нигде, ни в условном, ни в не условном; существует беспредметность, условие еще не действительность.
Таким образом, происходит странное положение законов общежития, их взаимных интересов. Заключающие между собой всевозможные условия и обязательства предметных взаимоотношений, они заведомо знают, что по любому условию никогда нельзя выполнить подлинного, что написанное условие на бумаге бумагой и возвращается. Если же что-либо из условия распыляется, то выходит за его границу, подвергается суду – действию, выделенному из закона; действие суда будет заключаться в собирании ушедших единиц из условного места. Следовательно, суд и закон – стража, оберегающая границы предметных условностей. Не будет закона – не будет условия, не будет предмета.
Совершение акта выдворения совершается через раз-суд произошедшего, от исследования причин ухода единиц из одной условности в другую. Разсуд может иметь двоякую роль, разрушения и собирания, и что бы суд ни рассудил, существуют законы, возбраняющие распылять.
Суд и раз-суд существуют только в предметном. Природа не имеет суда и закона, потому она безгранична, подлинна в своем «ничто» как беспредметность. Все операции в жизни простые условности, в которых существует то же «ничто», ибо всякая условность только представляемая подлинность – кредитка представляется золотой ценностью и т. д.
С научной же точки зрения, все условия должны быть фальшивыми, подложными, ибо по условию архитектор должен построить дом деревянный, а он не может быть подлинным – в действительности дерева (как елового, соснового, дубового) как такового не существует.
Все условия окажутся теми же подлинностями животного порядка. Живописец воспроизводит пейзаж, в котором существуют деровья, дома, реки, в картинной подлинности они не существуют. В другом случае существует другая условность перенесения предметов из одного места в другое, подлинность которых будет заключаться в том, что ни одного предмета в широком смысле слова невозможно перенести. Так же это доказывает живописец в своем опыте живописной картинной плоскости, где ничего не может перемещаться.
Возможно, что живописная поверхность построенного мира заключает а себе подлинность мировую в своей недвижимости или перемещении вещей из одного места в другое. Самих же вещей не существует как места – если же существуют, то не переносятся из одной плоскости в другую; если же что-либо перемещается, то только представления, но не подлинность. В картинной поверхности, на которой изображены люди, они движутся только через наше воображение, подлинность же их в неподвижности.
Таким образом, бытие изображенного мира одно, а представление о нем другое; если существует движение, то оно существует в представлении. Следовательно, и осознание подлинного может быть ложно.
Нужно прежде всего установить, в чем существует бытие как подлинность, в представлении или вне представляемого; движение предметов в действительной жизни; как определяем нашу жизнь. Возможно, наша жизнь представляет собой ту же картинную плоскость, в которой предметы передвигаются только в нашем представлении, мы их сопровождаем в предполагаемое нами место, определить же подлинное место я никогда не могу, даже станция прибывания поездов не может служить доказательством подлинности места, тоже и станция назначения, как и целесообразность поезда, предназначенного для обслуживания человека в перемещении его между центрами, окажется в своей сущности другой.
Трудно было представить то, что повозка движется к паровозу, а паровоз к пропеллеру, а в общем целесообразное движение человека между двумя центрами Земли в действительности имеет подлинность и
