Черный квадрат. Супрематизм. Мир как беспредметность - Казимир Северинович Малевич
Но, однако, собрание множества породили во мне представление и сохранение представляемости. И боязнь за утерю ее вызывает во мне борьбу со смертью, что и выражается сохранением в себе вне-лика всевозможными средствами.
Возможно, в этом нужно искать смысл стремления к монументу, сохранение знаков отличия друг от друга наций и государства, что возможно достигнуть через накопление веса в форме, выражающей мое «Я». Сознание таковых ограждений, оберегающих целостность «Я», существует во всякой деятельности человека, которая только и занята самосохранением себя своими изобретениями, сохраняет свою целостность ими.
Но, с другой точки зрения, возникает вопрос, что такое целостность сохраняющегося «Я» во множестве, представляющем нацию, государство, общество? По отношению чего оно целостное? Отвечая на этот вопрос, мне, во-первых, кажется, что целостность нации или чего-либо другого состоит из разнообразных, условно весомых скоплений частиц, равно никогда не изменяющихся в равенстве между собой в бесконечно малом или большом; и для того чтобы равенства достигнуть, должна быть выдвинута какая-то условность видимостей скоплений неизмеримых явлений. Так, например, «Земля» – индивидуальная условность как видимость целого единого; подлинность же ее, скажем, «песок» как мировое равенство элементов или равенство, из которого существует условная видимость. Тоже и всякая «нация» условность – подлинность ее будет «люди».
Таким образом, уничтожение нации – уничтожение видимости, уничтожение условности, «люди как единство» остаются в равенстве между собой. Люди в целом мире люди, незыблемы и неразделяемы. Уничтожение Земли – не уничтожает «песчинки» как подлинность мира, уничтожение наций – не уничтожает людей, подлинности человеков.
Следовательно, сохранность каждого «Я» – сохранение не подлинности, а условности и искусственности, так как и каждое «Я» – маленькая или большая видимость, состоящая из равенства множества, составляющего ее.
Возможно отсюда рассматривать и религию даже по признакам самих храмов. Например, византийская архитектура храмов указывает на скопление веса в центре, противопоставляет себя распылению, она в себе замыкается, тогда когда готика исходит из центра, устремляется как бы в мировую подлинность, творится в ней и хочет раствориться. Молитвы молящихся в готическом храме уносятся ввысь или наружу, в византийском храме остаются в себе. Личность во втором случае, хотя и имеет в виду Бога, в котором хочет раствориться, остается замкнутой в себе; в первом случае растворяется тут же. Византийский храм есть монумент замыкающийся, готический раскрывающийся, «Я» молящегося в первом случае не растворяется, во втором растворяется.
Такую же или подобную параллель возможно видеть и в техническом искусстве инженера – растворяющегося, никогда не замыкающегося в предмете своего изобретения, всегда уходящего из одного весомого совершенства в другое. Инженер вечно исходит из вещи, и вещи его не вещи замыкающиеся; он раскладывает, распыляет вес, растворяет себя в нем. Происходит действие исхождения сил из целого в распыленность, причина его растворения впереди как мировая подлинность, куда его уносит, и в вихре исхождения он растворяется [сам] в последующий вид. Если мы примем мир как явление вечных нахождений, то инженерное искусство будет подлиннее, нежели статический монумент. Но если статика, как и похождение движений, условнее явления, то оба будут неправы, тогда останется мир как беспредметность инженера.
Ценности не существует вечной, это доказывает завтрашний день; ценности же, созданные в искусстве, доказуются в завтрашнем дне, утверждая вчерашнее и в будущем. Но если существует исхождение, то вчерашние ценности остаются простой скорлупой, из которой вышла новая форма.
Говоря дальше о весе, я обнаруживаю двойственное положение во всех государственных строях общежития. С одной стороны, государство как система не что иное, как система распределения веса, и, как всякая система, не может размещать в себе вес двойственно. Новая стройность весового распределения изменяет систему. Государство в данной системе, как и религиозная система, ограждает свои системы от их видоизменения; оно стремится всякое силовое исхождение в его монументе уничтожить. Всякая попытка изменить карается тюрьмой и лишением жизни (политическое исхождение). Религия карает пеклом религиозное исхождение.
Для утверждения своей системы в целом изобретается и соответствующее просвещение, освещающее задачу данной системы; затемняя прошлое и будущее, всякое просвещение средство, {увеличивающее всякое исхождение; для него опасно как прошлое, так и будущее.
Каждая политическая, как и всякая другая система, обещает народу известные блага, и каждая из них стремится их установить навсегда как незыблемый монумент. Без блага народ не двинется с места, поэтому предмет как благо всегда на скрижалях вождей.
Но во всякой системе государства существует техника. Это то, что не имеет границ в государственных системах, ее изобретение вне государств, оно свободно. Если бы перекинулось все общежитие в изобретение, оно освободилось бы от всяких границ, вождем которых является наука, и само государство как политическая система потеряло бы свой смысл.
Техник, инженер, изобретатель может служить примером для изобретателей государственных систем своим вечным видоизменением и отрицанием прошлой системы. Подлинность государства в развитии, но не ограничивании; политическое же государство ограничивающее, научное вне границ.
Политическое государство преступно (научное вне его), за преступления оно ответственно, ибо оно закон, – но закон не есть тот закон, который запрещает, а тот закон будет законом, который обеспечивает человека от преступления. Государство подобно машине инженера: если закон инженера не предусмотрел действия всех единиц в системе своей, долженствующей выразиться в машину, и оттого какая-либо из единиц вышла или преступила закон назначенного ей индивидуального действия, то вся вина падает не на единицу, вышедшую из системы, а на инженера, не предусмотревшего закон или путь ее.
Если в государстве человек преступил закон, то, очевидно, государство не предусмотрело всех последствий от установления закона, а оно ответственно перед обществом.
Надо заметить, что всякий издаваемый закон государство издает произвольно, не обдумав в нем изменения хода всех государственных единиц, и потому нетрудно убедиться в том, что каждое изменение закона сейчас же садит на скамью преступников вчера легальных и честных граждан.
Закон творит преступников, которых не было до его опубликования, в этом нельзя усматривать простого неподчинения закону, это не оправдание закона, а его же преступление. И в данном случае закон попадает в смешное положение, уподобляется тому инженеру, наказывающему всю машину в том, что она не движется. Заменив колесо одного закона другим, каждое изменение
