Черный квадрат. Супрематизм. Мир как беспредметность - Казимир Северинович Малевич
Конечно, возникает вопрос, что такое удобство или благо. Существует еще грех, мешающий получить благо, разрушение есть грех, но оправдываемый тем, что разрушает во имя нового сложения. Следовательно, в сложении оправдание, а сложение это путь к целостному вне различий единству. Там, где собрано во имя двоих-троих, нет греха; только «во имя» чего бы то ни было избавляет от греховности.
Человек не может жить без единства, оно для него благо, [ибо] все сложено и слитно. Сущность человека и заключается в том, чтобы все свои действия слить в единое, в стремлении образовать единство. Отсюда, или в этом стремлении, и вся культура труда.
Человек занят тем, чтобы первичный грех возникшего в нем представления воплотить или сложить в единое физическое или познающее познанное, т. е. вернуть различию безразличность, внепредставляемость. Но до сих пор человек находится во власти представления мира; представляя мир, желает познать его подлинность.
Желание познать, представить – обманчивое желание. Меня убеждает в этом то, что на протяжении всего времени культурной жизни человека происходит неимоверный труд, выражающийся в сложении познанного различия в благо. Благо и будет конечностью предмета, в котором сложились различия, ведь все благо человека заключается не в бесконечности, а в конечном стремлении. Человек гонит по пятам за ним, но благодаря тому, что благо представляемо, вдобавок в каждом месте другое, конечности его достигнуть невозможно.
Мировая подлинность никогда не начиналась, в ней не было, нет и не будет бесконечного, как и конечного. Природа ничего себе не представляет. Человек через представление о подлинном пытается сложить различия, и это ему не удается. Нету него таких средств и таких предметов, которые были бы сложены до конца, у него бесконечное трудовое проклятие, через которое он собирается победить подлинное через представления.
Отсюда происходит смена культур, смена всех средств, старых опытов предметного труда на новые надежды экономических средств культуры, пытающихся ускорить благо.
Социализм как новая экономическая система равного распределения веса стремится уравнить все во всем, облегчить ношу, распределить вес, удушающий человечество своим неравенством, хочет снять монументальное нагромождение веса, возложенное на одну часть человечества, распределив равновесие поровну А дальше должен равномерно снимать его, доходя до полного безвесия, или беспредметности.
Социализм как культура, покоящаяся на одной части трудовых людей, принадлежит тем людям, на которых возложена наибольшая часть веса. В социализме и возникла социалистическая система как физическое равенство. Но, с другой стороны, вся оциалистическая система трудового равновесия исходит и от другой части людей, возлагающих вес на трудовую часть именно в своем предметном существе. И потому возникновение представления в трудовой части людей о новой культуре не может быть другое, чем предметное равное весомое трудовое распределение. Здесь ничего не изменяется в существе, здесь только закон предметного восходит в план своего наивысочайшего предела и расцвета. Торжество всей трудовой революции является торжеством не только его, но и всего капиталистического буржуазного класса. В этом торжестве – торжество предмета как практического реализма.
Социализм завершает определенную постройку здания практического реализма животного плана, торжество исключительно технических ценностей. Большая трудовая работа над совершенством человеческого организма должна прийти к концу, и новый технический организм должен начать работу новую.
Новая работа, я вижу, вытечет из искусства как беспредметной подлинности – действовать не зная.
Социализм, таким образом, – порождение двух людей, объединенных предметной системою практических последствий, он не может быть истиной целостного пролетариата как трудового класса. Пролетариат должен воплотиться в новой и подлинной истине, – не в предметном, а беспредметном. Предметная культура буржуазная противоположна духу пролетариата как вне культуры стоящему. Это истина всего народа происходит из мировой подлинности и должна войти в нее. Тогда только человек освободит свое «ничто» в подлинности мировой и станет в действии едином безграничном, не забавляясь культурой совершенств, не будет достигать целей смысла и практичности.
Человек двигался под знаком предметной культуры и, может быть, ему суждено двигаться и дальше, и конца движению не будет. Так возможно предполагать, бывши в существе предметной культуры, включая сюда и духовную. Но вот мысль моя была в другой сущности, в другом доказательстве, именно в искусстве, на примерах которого я выношу все, что усмотрел в них.
Для меня ясно стало то, что, будучи поглощенным лредметным доказательством, искусство все время указывало, что все попытки к предметному выражению растворялись разбивались как ложь об истину, предметность растворялась в нем в беспредметность. Оно доказывало, что никогда не было предметом и никогда не строило своей жизни ни на любви, ни на других соображениях, как строила их предметная жизнь. То, что было неизбежным и главным законом в предметной жизни, не имело никакого значения в искусстве.
Возможно, что была и есть тоска, о чем так часто говорит поэт, тоска по предмету, тоска по достижению его, тоска по любви. То на этом основании в повествовании о «ней» как единстве воплощения и слияния в один лик есть мысль о двух различиях и желание уничтожить свое распадение во имя единого внеразличимого, та же вышедшая из единого единица представления о ней, как и во всем предметном мире проявлений. Поэтому каждый поэт строит всю свою поэзию на тоске о «ней», тоскует о своем бессилии воплотиться в него единство и уничтожить двуединость. Но «она» не существует, как не существует практического и иного предмета, который можно преодолеть представлением, ибо оно создало то, чего нет.
Это ясно доказывает другой человек – живописец, который весь мир предметный пытается познать в себе и передать его в холсте. Но тут же в физическом его холста растворяется как «ничто» само физическое, явление освобождается от предметного «что», и оно растворяется как «ничто». Само физическое холста освобождается от предметного в своем освобожденном «ничто».
Возможно, разница между поэтом и живописцем та, что первый стремится сам воплотиться в предметный мир, пройти его скважность, второй же в себе растворяет последний и отрицает представление как подлинность. Каждая реальная волна представления в холсте живописца перестает быть реально существующей.
Искусство стало беспредметным, развитие в супрематизме беспредметности как мировой подлинности указует на
