Черный квадрат. Супрематизм. Мир как беспредметность - Казимир Северинович Малевич
Таким образом, возможно и то, что человек вовсе не тот царь земли, кичащийся своей культурой и считающий, что все на земле для него (многие насекомые также считают, что человек для них), что существуют на земле существа, имеющие так же право думать и быть, как убежден в своем праве человек.
Человек еще может быть явлением как совокупности всего, что познал во всех культурах, и на основании всего познанного в других культурах он строит свою человеческую культуру.
Таким образом, существует «сущность весовая» – является ли человек вождем ее или нет, я не берусь доказывать. {Общежитием} принято видеть в человеке нечто «мудрейшее» над всем глупейшим (в чем я и сомневаюсь), то весь мир, как и природу, можно считать недоразумением, и только тогда она будет разумение, когда ее познает человек. Как Вселенную можно считать одной-единственной сущностью в весе (если в ней существует последний), <слв. нрзбр.> перемещение-распределение веса будет и сущностью человеческой.
Таким образом, человек как определенный физический образ не существует, в нем нет предела, нет границ распыления, сущность его везде неодинакова или везде одинакова. Это зависит от того, что в человеке существует принцип относительного измерения, момент, когда он выделяется из целого (вне относительном лежащего) в единичное, исключительно личное, индивидуальное место, тогда наступает разрушение целого, стоящего вне веса, вне личного, вне индивидуального, вне весовых сопоставлений, вне отношений.
Возможно под целым разуметь мировое семя, в нем нужно искать начало или бесконечность веса. Мировое семя как самое тяжелое ядро, находящееся в действии вечного размещения постоянного видоизменения одной и той же сути в формах как возбуждений взаимного воздействия, перемещаясь, творит себе пути действия. Семя дерева распространяется в пространстве через ветки, один вид одного и того же семени в разных обстоятельствах извлекает форму свою и организацию, не изменяя своей сущности, которая может быть конечной или бесконечной в виду неизменяемости. [Культура одуванчика стоит, с моей точки зрения, в большем совершенстве и] может быть приравнена к совершенству человека – его <одуванчика> семя подобно семени, уносящемуся на аэростате, он <одуванчик> предпринял все возможности, чтобы как можно дальше отнести свое семя через пространство; также, как уносит ветер аэростат с человеком, так семя одуванчика находится во власти движения ветра. И только недавно человек отделился от совершенства одуванчика, опередил его тем, что подчинил ветер своей воле [в аэроплане].
Таким образом, сущность человека достигла большего совершенства, нежели в дереве, перемещая вес. Отсюда вижу, как трудно изобразить подлинность человека как образ, как форму, раз сущность его во всем и все человек, что во всем развивается он. Всякая же попытка выделить себя из всего в независящее индивидуальное от всех обстоятельств будет только разрушением целостной мировой подлинности и недостижимым результатом.
Конечно, все выделения стоят в пределе критических суждений – в суждении стремятся выйти из своих же суждений, понятий два <слв. нрзбр.>, наступает разрушение, понятие постигают за счет нового понятия, в чем человек пытается создать свою человеческую «царственную культуру», возвышающуюся над природой, – а культура и есть познание собственных понятий, а не природы, в понятия не укладывающейся.
Но в этой попытке наступает для него необычайная трудность «выделить» себя в обособленную единичность, необычная борьба восстановить свою обособленность. Он уподобляется богачу-вору, богатство которого и состоит из награбленного во всем, и накоплением награбленного человек хочет показать свою ценность, мудрость перед всем. Вся его мудрость состоит из ценных библиотек – но ведь всякая в ней книга принадлежит мировой подлинности, и все совершенства принадлежат ей, ибо все, взятое у нее, конечно, не будет подлинностью человеческой. Его совершенство заключается исключительно в подборе отмычек к замкам мировой подлинности; не имей он отмычек, ничего бы ему не удалось открыть. Все его науки принадлежат мировой подлинности, все его совершенство состоит из предположений о ценностях в мировой подлинности и планах достижения их и распределения между собой. Продолжая дальше свою политику отъединения и ограбления природы, ему придется столько накопить отмычек планов и орудий, что в конце концов они же сами задушат его своей тяжестью.
Богатства природы нельзя вместить ни в какой мешок культуры, а он хочет этого; перенести ее в иной план или склад тоже нельзя – все планы будут заключены в ней, она не боится ни воров, ни преступлений, не строит никаких ни кладовок, ни запретов, никто ничего никогда не унесет у нее. Но человек – вор, и думает, что все в природе ценно; думы свои ворует, будучи убежденным, что они подлинные ценности природы, – в действительности они окажутся радужными бумажками, по которым обеспечивается ценность. Это одно положение культурно выделенной ценности из мировой подлинности.
Другое в разрушении ее. Как только добытая в разрушаемом ценность так или иначе познается, воплощается в предметную, так предметная подлинность будет иметь в себе только признак первичной подлинности, т. е. беспредметное.
Каждый, таким образом, предмет утилитарный, реально существующий и предмет представляемый равны перед мыслью как представлением и, хотя находятся в разном времени, подлежат одинаково процессу познавания. Познавание происходит в двух планах – первый в себе, второй в реальном пространстве (познание умственное и физическое); как то, так и другое – труд.
Через труд создается культура как результат того или иного труда. Через труд познается представляемый предмет и познанное воплощается в предмет. Реально физически существующие предметы представляются уже не как отвлечение, а подлинность. Но так как подлинное произошло от представляемого, то подлинность физическая будет тоже представляемой, то есть остается беспредметной.
Дальше полагаю, что вся культура всего вообще развития человеческого предметного построения жизни как исключительной полезности чисто харчевой предметной, а также и духовно предметной, обусловленной благом человека, и [заключается в греховности любознательности]. В труде сложения представляемого блага как предмета своего достижения труд должен избавить человека от разрушения. Но труд в то же время должен познать
