Вирджиния Вулф - Ночь и день
– Родни!
– А, вот вы где! Входите, Денем.
И Родни пошел открывать.
– Привел тебе гостя, – сказал он, возвращаясь с Денемом в столовую.
Кэтрин стояла спиной к распахнутому окну. На секунду глаза их встретились. Яркий свет ослепил Денема; кутаясь в пальто, с растрепанными от ветра волосами, он был похож на жертву кораблекрушения.
Уильям закрыл окно и задернул шторы. Он двигался с радостной решимостью, словно режиссер этой сцены, точно знающий, что нужно делать.
– Вы первый, кто об этом узнает, Денем, – объявил он. – Мы с Кэтрин не женимся.
– Куда положить?.. – робко спросил Ральф, стоя на пороге с шляпой в руке, потом аккуратно пристроил ее возле серебряной чаши на буфете.
Затем тяжело опустился на стул в торце овального обеденного стола. Родни стоял с одной стороны от него, Кэтрин – с другой. Казалось, Денем председательствует на некоем собрании, на которое почти никто не пришел. Он не поднимал глаз.
– Уильям теперь помолвлен с Кассандрой, – пояснила Кэтрин.
Денем посмотрел на Родни: тот прислушивался к звукам фортепиано, доносившимся с верхнего этажа. Казалось, он забыл, что не один в комнате, и нервно поглядывал на дверь.
– Поздравляю, – сказал Денем.
– Да-да. Мы тут все немного не в себе, все на взводе, – сказал Родни. – Наша помолвка – отчасти это заслуга Кэтрин. – Он с улыбкой огляделся вокруг, словно желая удостовериться, что вся сцена не вымысел, а чистая правда. – Мы все немного на взводе. Даже Кэтрин… – добавил он. – В общем, Кэтрин все объяснит, – и, кивнув на прощанье, вышел.
Кэтрин села за стол, подперев голову руками. Пока рядом был Родни, ей казалось, он отвечает за всю эту фантастическую круговерть. Но он оставил их с Ральфом наедине, и с обоих понемногу спадало оцепенение. Они были одни в нижней части дома, который вздымался над ними этаж за этажом, гулкий и торжественный.
– Почему вы там стояли? – спросила она.
– Надеялся увидеть вас, – ответил он.
– Могли бы прождать до утра, если бы не Уильям. Там ветер и холодно. Вы, наверное, замерзли. Что оттуда видно? Только окна.
– Не важно. Я слышал, вы меня звали.
– Правда? – Ей казалось, это Уильям звал его, а не она. – Они обручились сегодня утром, – сказала она после паузы.
– Вы рады? – спросил он.
Она отвела глаза.
– Ну да. Вы не представляете, какой он хороший… как он мне помог… – Ральф понимающе кивнул. – Вы и вчера вечером приходили?
– Да. Я умею ждать, – ответил он.
От этих слов в комнате повеяло чем-то, что напомнило Кэтрин и дальний стук колес, и звук торопливых шагов по тротуару, и гудки суденышек на реке, и ветер, и летящую мглу. Она снова увидела одинокую фигуру под фонарем.
– Ждать в темноте, – промолвила она, глядя в окно, как будто он все еще стоял там и ждал. – Но не в этом дело… – спохватилась она. – Я не та, за кого вы меня принимаете. Поймите же, это невозможно…
Кэтрин рассеянно теребила кольцо на руке и хмуро разглядывала ряды кожаных переплетов в шкафу напротив. Ральф не сводил с нее глаз. Бледная, погруженная в собственные мысли, прекрасная, но совершенно не думающая о себе и потому еще более загадочная… В ней было нечто странное и неуловимое, и это одновременно и восхищало его, и пугало.
– Вы правы, – сказал он. – Я вас не знаю. И не знал никогда.
– И все же вы знаете меня лучше всех, мне кажется, – задумчиво произнесла она.
В этот момент она поняла, что книга, на которую она смотрит, стоит не на своем месте – вероятно, ее принесли из другой комнаты. Она подошла к шкафу, взяла ее с полки, вернулась и положила на стол между ними. Ральф открыл ее – на фронтисписе был портрет какого-то господина в высоком белом воротнике.
– Но мне кажется, я знаю вас, Кэтрин, – сказал он, закрывая книгу. – Если не считать этого минутного помешательства…
– Растянувшегося на два вечера?
– Клянусь, сейчас, в этот миг, я вижу вас именно такой, какая вы есть. Никто не понимал вас так, как я… Вот вы только что взяли эту книгу – и мне это понятно!
– Да, – ответила она, – но знаете, это так странно: мне легко с вами и вместе с тем неловко. Все это похоже на сон – ночь, и ветер, и вы ждете под фонарем, и смотрите на меня, но не видите, и я вас тоже не вижу… Хотя, – уточнила она, нахмурившись, – я вижу много всего, только не вас…
– Расскажите, что вы видите, – попросил он.
Однако невозможно было описать эту картину словами, потому что там был вовсе не светлый силуэт на темном фоне, а некое волнующее ощущение, атмосфера, которая, когда она пыталась ее представить, обернулась ветром в горах, волнами на золоте полей, бликами на глади озер.
– Не могу, – вздохнула она и усмехнулась. Глупо с ее стороны было даже пытаться передать хоть часть этого словами.
– А вы попробуйте, Кэтрин, – настаивал Ральф.
– Нет, не могу: это бессмыслица – иногда полная ерунда приходит в голову.
Но в его глазах была такая отчаянная мольба, что она уступила.
– Я представила горы в Северной Англии… – начала она. – Ой нет, это так глупо – все, больше ни слова.
– И мы были там… вместе? – настаивал он.
– Нет. Я была одна.
Ральф расстроился, как ребенок. Даже лицо у него вытянулось.
– Вы всегда там одна?
– Не знаю, как объяснить. – И действительно, как объяснить, что она была там, по сути, одна? – Это не настоящая гора в Северной Англии. Просто игра воображения, фантазия, которую придумываешь для себя. Вы и сами, наверно, так делаете.
– В моих мечтах вы всегда рядом со мной. Выходит, я вас выдумал.
– Понимаю, – кивнула Кэтрин. – Поэтому все напрасно. Знаете что, – почти сердито сказала она, – вы должны это прекратить.
– Не могу, – ответил он. – Потому что…
Он понял вдруг, что настало время сказать вслух самое важное, то, о чем он так и не смог поведать ни Мэри, ни Родни – тогда, на набережной, – ни пьяному бродяге. Как же сказать об этом Кэтрин? Он мельком взглянул на нее; она отвернулась и, похоже, отвлеклась на что-то, потому что он был уверен: она его не слушает. Это так возмутило Ральфа, что ему стоило немалого труда сдержаться и не покинуть немедленно этот дом. Ее рука безвольно лежала на столе. Он схватил ее и сжал, словно желая увериться в том, что она – да и он сам – действительно существуют.
– Потому что я люблю вас, Кэтрин, – сказал он.
Но в этом признании не хватало чего-то – тепла, нежности? Она тихо покачала головой и отдернула руку, отвернувшись: ей стало неловко за него. Может, она почувствовала его беспомощность. Догадалась, что в центре его картины – пустота, ничто. Он и в самом деле был куда счастливее на улице, когда мечтал о ней, чем здесь, рядом с ней. Ральф бросил на нее виноватый взгляд, но не заметил в ее глазах ни разочарования, ни упрека. Кэтрин сидела притихшая и задумчиво катала по гладкому темному столу рубиновое кольцо. И Денему – он даже отвлекся на миг от своего несчастья – вдруг стало очень интересно, какие мысли ее сейчас занимают.
– Вы мне не верите? – спросил он так смиренно, что она улыбнулась.
– Насколько я понимаю… но что же мне делать с этим кольцом, скажите на милость! – Она разглядывала кольцо.
– Я бы посоветовал отдать его мне на хранение, – ответил он то ли в шутку, то ли всерьез.
– После всего, что вы тут наговорили, как я могу доверять вам?.. Если вы не возьмете свои слова обратно.
– Хорошо. Тогда – я не люблю вас.
– Но все же я думаю, что любите… Как и я вас, – сказала она будто невзначай. – В конце концов, – добавила она, снова надевая кольцо, – как еще назвать то, что мы чувствуем?
И посмотрела на него так, будто ждала от него подсказки.
– Это только с вами я сомневаюсь, а когда один – нет, – объяснил он.
– Так я и думала, – ответила она.
И Ральф, пытаясь объяснить ей свое состояние, рассказал, что чувствовал, глядя на фотографию, записку и цветок из Кью, – она выслушала его очень серьезно.
– А потом вы бродили по улицам… – задумчиво произнесла она. – Это плохо. Но мое положение еще хуже, поскольку тут вообще нет ничего вещественного – только чистая иллюзия… Опьяняющая. Можно ли влюбиться в идею? Поскольку если вы влюблены в видение, то я – именно в идею.
Объяснение показалось Ральфу очень странным и невразумительным, но после тех невероятных перемен, которые претерпели его собственные чувства за последние полчаса, не ему упрекать Кэтрин в преувеличениях.
– Зато Родни, похоже, превосходно разобрался в своих чувствах, – едко заметил он.
Музыка, ненадолго стихшая, зазвучала вновь – мелодия Моцарта была достойной иллюстрацией к простой и изящной любви тех двоих.
– Кассандра не сомневалась ни минуты. А мы… – она неуверенно взглянула на него, – мы видим друг друга так зыбко – как дрожащие огни…
– Как огни в бурю…
– В центре бури, – закончила она.
Стекла вдруг зазвенели под напором ветра. Они затихли, вслушивались в тишину.
Тут дверь осторожно приоткрылась, и в комнату заглянула миссис Хилбери – сперва с опаской, но, уверившись, что она попала именно в столовую, а не куда-то еще, она зашла и, похоже, ничуть не удивилась тому, что увидела. Как обычно, у нее явно была какая-то своя цель, но она рада была отвлечься и отдать дань одной из тех странных и необязательных традиций, которым, непонятно почему, старательно следуют все остальные.
