Вирджиния Вулф - Ночь и день
Две женщины – старая и молодая – стояли рядом в полном молчании. Миссис Милвейн не могла удалиться, зная, что ее высокие идеалы поставлены под сомнение, а любопытство не удовлетворено. Она судорожно пыталась придумать вопрос, который заставил бы Кэтрин объясниться, но выбор был невелик, да и выбирать было трудно, и, пока она собиралась с мыслями, распахнулась дверь и вошел Уильям Родни. Он держал огромный роскошный букет белых и лиловых цветов и, то ли не заметив миссис Милвейн, то ли не удостоив ее вниманием, направился прямо к Кэтрин и преподнес ей букет:
– Это тебе, Кэтрин.
Кэтрин взяла цветы и посмотрела на него – но что было в этом взгляде, миссис Милвейн, при всей своей опытности, не сумела распознать. Оставалась надежда, что какой-нибудь жест приблизит ее к разгадке. Уильям поприветствовал Кэтрин на удивление бодро, явно не чувствуя за собой никакой вины, и объяснил, что у него выходной и оба решили, что лучше всего отметить этот праздник здесь, на Чейни-Уок среди цветов. Последовала пауза, и миссис Милвейн почувствовала, что, если еще задержится, ее легко можно будет упрекнуть в эгоизме. Присутствие в гостиной молодого человека странным образом повлияло на ее настроение, и она уже предвкушала, как все благополучно завершится трогательной сценой прощения и примирения. О, с какой радостью она заключила бы племянника и племянницу в свои объятия! Но что-то подсказывало ей, что надеяться на бурные изъявления чувств все же не стоит.
– Так я пойду? – сказала она, как бы между прочим.
Никто ее не остановил. Уильям учтиво предложил проводить ее вниз, миссис Милвейн сначала возражала, потом уступила, и как-то так получилось, что за этими жеманными жестами и объятиями она забыла попрощаться с Кэтрин. Она ушла, бормоча что-то о множестве цветов и о гостиной, которая радует глаз даже в разгар зимы.
Уильям вернулся к Кэтрин.
– Я пришел попросить прощения, – сказал он. – Наша ссора мне самому противна. Я всю ночь не мог сомкнуть глаз. Ты ведь не сердишься на меня, правда, Кэтрин?
Но она не могла ничего ответить ему, пока не избавится от неприятного чувства, оставшегося после тетушкиного визита. Ей казалось, даже на цветах, даже на платке Кассандры осталась эта зараза, поскольку миссис Милвейн в своем расследовании использовала их в качестве улик.
– Она за нами шпионила, – сказала Кэтрин, – ходила по пятам по всему Лондону, подслушивала, что люди говорят.
– Миссис Милвейн? – воскликнул Родни. – А что она тебе рассказала?
Теперь он смотрел недоверчиво.
– Ну, люди говорят, что ты влюблен в Кассандру, а до меня тебе дела нет.
– Они нас видели? – поинтересовался он.
– Все, чем мы занимались в эти две недели, они брали на заметку.
– Говорил я тебе, что так и будет! – вскричал он.
Он подошел к окну, чувства его были в смятении. Кэтрин сама была не в том состоянии, чтобы проявить участие. Внутри у нее все клокотало от гнева. Схватив букет – подарок Родни, – она застыла, как изваяние.
Родни отвернулся от окна.
– Все это было ошибкой, – сказал он. – И я не перестаю ругать себя за это. Я поступил опрометчиво. Я послушался тебя, но то было минутное помешательство. Умоляю тебя, Кэтрин, прости безумца!
– Она хотела даже Кассандру наказать! – выпалила Кэтрин, не слушая его. – Грозилась поговорить с ней. Она на это способна – она на все способна!
– Миссис Милвейн не хватает тактичности, я знаю, но ты преувеличиваешь, Кэтрин. О нас пошли слухи. И она вправе предупредить нас. Это только подтверждает мои собственные ощущения – ситуация отвратительная.
Наконец Кэтрин поняла, о чем он.
– То есть тебе это не безразлично? Или?.. – удивилась она.
– А ты как думаешь? Конечно, не безразлично, – сказал он, густо краснея. – Мне это совершенно не нравится. Не хочу, чтобы о нас сплетничали. И еще эта твоя кузина – Кассандра… – Он смущенно замолчал. – Я пришел к тебе сегодня, Кэтрин, – продолжил он уже совсем другим тоном, – попросить тебя простить мою глупость, мой скверный характер, мое ужасающее поведение. Я пришел к тебе, Кэтрин, спросить: не можем ли мы вернуться к тому положению, какое было до этого… периода помешательства. Примешь меня снова, на этот раз навсегда?
Несомненно, ее волнение и ее красота, еще более неотразимая на фоне цветов с причудливыми яркими лепестками – она все еще прижимала к груди его букет, – так подействовали на Родни, что отчасти поэтому он решил предложить ей начать все сначала. Но помимо восхищения красотой в нем говорила и менее возвышенная страсть: ревность. За день до этого его робкая попытка заговорить о своих чувствах с Кассандрой встретила резкий и, как ему казалось, сокрушительный отпор. Признание Денема все еще звучало у него в ушах. И наконец, Кэтрин имела над ним власть особого рода, от которой не избавиться даже в ночном бреду.
– В том, что случилось вчера, есть и моя вина, – ласково сказала она, не ответив на его вопрос. – Честно признаюсь, Уильям, когда я увидела вас с Кассандрой рядом, я не могла сдержаться – во мне говорила ревность. Я смеялась над тобой, я знаю.
– Ты ревнуешь! – воскликнул Уильям. – Уверяю тебя, Кэтрин, у тебя нет ни малейшего повода ревновать. Кассандра не любит меня, если вообще замечает. Я попытался объяснить ей характер наших отношений, что было глупо. Мне не терпелось рассказать ей о своих чувствах к ней, которые я – так мне казалось – к ней испытываю. Но Кассандра не стала слушать, и правильно сделала. Она дала ясно понять, что презирает меня.
Кэтрин не знала, что на это ответить. Она была смущена, взволнованна, физически измучена, и, хотя успела побороть гадкое, злое чувство, оставшееся после тетушкиного визита, – отголоски его еще не совсем утихли и окрашивали своим мерзким звуком все ее чувства. Она без сил опустилась в кресло и уронила букет на колени.
– Она меня приворожила, – продолжал Родни. – Мне показалось, я люблю ее. Но это все в прошлом. Все кончено, Кэтрин. Это все мечта – иллюзия. Нам обоим есть в чем себя упрекнуть, но, если я скажу, что ты по-прежнему мне дорога, ты можешь мне поверить? Скажи, что веришь мне!
Он возвышался над ней, словно ждал какого-нибудь знака, который даст надежду.
Именно в этот момент – вероятно, все дело в странной переменчивости ее натуры, никакой любви в ней уже не осталось, – словно ясную даль заволокло туманом, поднимающимся от земли. И когда туман рассеялся, от окружающего ее мира остался один бледный скелет – страшное зрелище для живых людей. Он заметил ужас в ее глазах и, не поняв его причины, взял ее за руку. С этим ощущением близости к ней вернулось желание – как у ребенка, ищущего защиты, – принять то, что он готов ей предложить; в этот миг ей казалось, что он предлагает ей единственное, что поможет ей выжить. Он коснулся губами ее щеки, она не отстранилась. Для него наступила минута торжества. Минута, когда она принадлежала ему, полагаясь на его защиту.
– Да, да, да, – лепетал он, – ты принимаешь меня, Кэтрин. Ты любишь меня…
В первую секунду она молчала. Потом он услышал тихое:
– Кассандра любит тебя сильнее.
– Кассандра? – прошептал он.
– Да, она любит тебя, – ответила Кэтрин. Она встала и повторила снова: – Она тебя любит.
Уильям тоже медленно поднялся. Он поверил Кэтрин, но не сразу понял, как должен к этому относиться. Возможно ли, что Кассандра любит его? И как Кэтрин узнала об этом? Ему очень хотелось узнать правду, чем бы это ни грозило. По телу пробежал знакомый трепет, как бывало всегда при мысли о Кассандре. Однако на этот раз это был уже не трепет ожидания или сомнения, но предощущение чего-то большего, чем простая возможность, потому что теперь он знал ее и знал меру их взаимной симпатии. Но кто скажет ему наверняка? Неужели Кэтрин, та самая Кэтрин, которая только что была в его объятиях, Кэтрин, которая ему дороже всех женщин на свете? Он с сомнением и беспокойством поглядел на нее, но промолчал.
– Да-да, – продолжала она, догадавшись, что ему нужна поддержка, – это правда. Я знаю о ее чувствах.
– Она меня любит?
Кэтрин кивнула.
– Да, но мне-то как быть? Я сам не могу в себе разобраться. Десять минут назад я просил тебя стать моей женой. Я и сейчас этого хочу… я сам не знаю, чего хочу.
Кэтрин сжала руки, отвернулась. Уильям наклонился, заглянул ей в глаза и потребовал:
– Скажи, что у тебя с Денемом?
– С Ральфом Денемом? – переспросила она. – Вот оно что! – воскликнула она так, будто нашла наконец ответ на давно мучивший ее вопрос. – Ты ревнуешь меня, Уильям, но не любишь. И я ревную тебя. Значит – я даже уверена, так будет лучше для всех нас, – иди и немедленно поговори с Кассандрой.
Он пытался успокоиться: походил по комнате, помедлил у окна, глядя на разложенные на полу цветы. И все же ему не терпелось убедиться, что Кэтрин права, а значит, не было смысла и далее отрицать, что его чувство к Кассандре оказалось сильнее.
– Ты права! – воскликнул он, стукнув рукой по маленькому столику, на котором красовалась одинокая хрупкая ваза. – Я люблю Кассандру.
