Девочка из черного мрамора - Ася Александровна Плошкина
Артем внимательно посмотрел на нее:
– Он просто хотел спрятать вход. Не совсем понимаю зачем.
– А заодно создать мне репутацию ненормальной, чтобы потом меня в чем-нибудь обвинить.
– Ну… Может, и так. Но теперь получается, что подвал все-таки есть. – Артем передал ей телефон, ухватился за край пролома и потянул гипсокартон на себя. Отломился еще один фрагмент. Потом еще. – Наверх, я так понимаю, мы идти не собираемся. Значит, надо идти вниз.
– Уверен? – спросила Тамара, наблюдая, как в стене растет черный пролом.
– А что еще остается? Все уже, ввязался в историю.
Тамара подошла к нему, сунула телефон в зубы и тоже вцепилась пальцами в тоненькую хлипкую стену, раскрашенную с одной стороны так, словно это были серые неструганые доски. Она сравнительно легко поддалась, и дыра, ведущая в неизвестность, стала еще шире.
Минут через пятнадцать они стояли возле рваного черного прохода и оба, не сговариваясь, поежились, когда их лизнула выползающая оттуда сырость. Тамара почувствовала, что Артем смотрит на нее, и подняла на него глаза. Потом кивнула и, пригнувшись, шагнула в темноту.
Глава 49. Донорская конечность
В этот раз Тамаре было самую малость спокойнее: она была не одна. Рядом шел Артем, и она постоянно слышала, как похрустывают по каменному полу подошвы его кроссовок, как колышется воздух от его учащенного дыхания. Своим левым плечом она нет-нет да и задевала его правое – и каждый раз ей становилось немного теплее.
И даже несмотря на это, стоило им ступить в зияющий пролом, Тамара не могла отделаться от ощущения, что им здесь не рады. Что сама темнота ворочается спросонья и провожает их сотней голодных глаз. Что воздух – влажный, тяжелый, пропахший плесенью – смыкается за их спинами, как густая болотная вода, стоит свету фонарика двинуться чуть дальше. Артем, кажется, тоже это ощущал: пару раз Тамара замечала, что он беспокойно оглядывается, шарит взглядом по сводчатым стенам, словно только что видел там что-то, чего предпочел бы не видеть.
Путь к операционной сейчас занял меньше времени. Тамара даже удивилась: по ее воспоминаниям, она блуждала несколько часов, прежде чем добраться сюда. Мелькнула мысль, что они свернули в другую сторону, выбрали более короткую дорогу, и стало страшно от того, каким огромным может быть это подземелье, как далеко оно простирается, что еще прячется в его сырых коридорах.
Артем остановился у входа в операционную, втянул носом воздух, прищурился. Тамарин фонарик описал дугу и затрепетал, зацепившись за перевернутый металлический стол, который раньше вполне уверенно стоял на четырех ножках, обрушенные шкафы, мерцающую россыпь стеклянных осколков, мокнущие на полу книги и тетради.
– Это тут? Про это место ты говорила? – шепнул Артем.
– Да… Только здесь все… по-другому. Кто-то был тут и все разрушил.
– Ну и жуть! – Артем прошел чуть вперед, наклонился, поднял кончиками пальцев обрывок некогда белой ткани, запятнанный позеленевшими от времени разводами. – Это что за гадость? Кровь?
– Видимо…
Артем бросил ткань, вытер пальцы о джинсы, осторожно обошел разбросанные инструменты и вытащил из-под осколков раскрытую тетрадь.
– Посвети-ка…
Тамара оказалась рядом и направила на страницы луч фонарика.
– Черт, опять все промокло… – Артем разочарованно смотрел на расплывающийся текст, пока наконец не нашел несколько уцелевших страниц. – А вот тут еще можно прочитать. «4 января 1945. Состояние соответствует проведенной операции. Пациент без сознания, температура 98,6 по Фаренгейту, дыхание ровное и чистое. Рана немного… кровит? Кровоточит? Провел перевязку…»
– История болезни? – удивилась Тамара. – Он здесь кого-то лечил?
– Что-то я сомневаюсь. – Артем перевернул страницу. – «5 января. Пациент приходил в сознание, сделал несколько глотков воды. Кожа бледная, мокрая… Или влажная? Температура 99,5 по Фаренгейту. Дальше 5 января, вечер. Заметил небольшое шевеление в…» – Артем задумался. – Донорской, кажется, да. «…в донорской конечности. Это хороший знак. Беспокоит температура, она продолжает расти. Повязки меняю четыре раза в день».
– Донорская конечность… Он пришил кому-то ногу? Уже тогда, в сорок пятом году? Разве это возможно?
– Ты меня спрашиваешь? Тут еще немного есть. Читать?
– Конечно.
– «6 января. Температура поднялась до 101,3 по Фаренгейту. Она…» Так, стоп, пациент все-таки женщина. «Она спит, просыпается, только чтобы немного попить. Пищу я ей не предлагал – не думаю, что танцующей звезде это нужно». Хм…
Тамара раскрыла рот. Она уже начала понимать, что все это значит, но верить не хотела. Артем продолжал:
– «Кожа вокруг раны красная и воспаленная. Дыхание частое и поверхностное. Провел обработку, поставил капельницу с…» Каким-то раствором, я не знаю, как это перевести. «6 января, вечер. Объект… Объект начал бредить. Температура 103,1, кожа синюшно-бледная… 7 января. Кажется, трансформация не получилась, и этот эксперимент можно считать неудачным, как и прошлые». – Артем поднял на Тамару широко раскрытые глаза. – Ты думаешь о том же, о чем и я?
– Да, – сдавленно ответила Тамара. – Пациент – это Ангелика, его дочь.
– А донорская конечность – это…
– Крылья.
С полминуты они потрясенно молчали, не зная, что сказать.
– Он абсолютно конченый, – выдавил наконец Артем. – Зачем?
– Помнишь прошлые дневники? Хотел превратить ее в кого-то другого. В высшее существо…
– Но в итоге она просто умерла от воспаления, и он ничего не сделал, не отвез ее в больницу, не удалил эти… Кстати, откуда он взял крылья?
Они переглянулись: каждый из них вспомнил строчки Ангелики о пропавшем черном лебеде. И рисунок со странной бескрылой птицей. И статую в холле: она воплощала то, какой хотел видеть Ангелику отец.
– Интересно, что он дальше сделал? Там не написано?
Артем пролистал еще несколько безнадежно испорченных страниц.
– Вот тут. – Он указал на последнюю запись. – Только несколько слов можно разобрать: «замок выдержит, достаточно глубоко, я боюсь».
– Он бросил ее здесь, – прошептала Тамара. – Просто запер в темноте одну… Поверить не могу!
– С чего ты взяла?
– Я видела дверь с замком, с таким круглым, как у сейфа. И я… – Тамара посмотрела на Артема. – Я ее открыла.
Она обхватила себя руками, сгорбилась, закусила губу до крови, чтобы не заплакать. На нее вдруг разом навалилось все, что она узнала. Перед глазами встала худенькая девочка, бледная, изможденная, которая умирает в одиночестве, скорчившись на сыром каменном полу. В полной темноте. Ее трясет от жара, раны кровоточат и гноятся. Рядом нет никого, кто мог бы хотя бы погладить ее в утешение по голове, дать стакан воды и лекарство, укрыть одеялом, обнять. Только холод. Только чудовищная боль. Только чужие разлагающиеся крылья, которые раздирают лопатки и отравляют ее
