Александр Бельфор - Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников
Журнал «Берег Питера» 2011 г
P.S
Башлачев чувствовал будущее - все то, что стало происходить не с людьми - с их душами. Он все знал о человеке давным-давно. Исследование души человека привело к выводу о вечности и неделимости всего этого мира. Когда жизнь и смерть - одно и то же. И что ни сделай - все одинаково плохо, потому что, родившись, мы неумолимо умираем, и чем больше веселья в людях, тем больше ужас, насколько это кратко и мгновенно. Почему мы не вечные, почему не продолжается жизнь без конца и без края? Та жизнь, которая сама по себе, сама в себе и сама для себя? Жизнью все начинается и все заканчивается. И это продолжается так долго! И вот перед тобой открывается сама истина - мгновение и переход -из жизни в смерть! Я уже все знаю. Я не’знаю только ощущений перехода.
БОРИС ЮХАНАНОВ
ВРЕМЯ, В КОТОРОМ ВРЕМЕНИ НЕТ
Наше знакомство с Сашей Башлачевым состоялось в Театре на Таганке, где я работал ассистентом Анатолия Васильева на спектакле «Серсо». Артемий Троицкий привел его в театр для ночного концерта, и вся наша компания после спектакля поднялась в студию звукозаписи. Артемий представил нам Сашу. Саша сказал, что он очень рад выступать в этом месте, для него очень значительно имя Высоцкого и все, что с ним связано. Пел он очень вдохновенно! Концерт огромный, несколько часов, со всеми его великими, замечательными песнями, с разбитым в кровь пальцем, как это часто бывало, когда он по-настоящему, откровенно, раскрыто пел. Я был потрясен, я сразу понял, что передо мной один из величайших рок-поэтов современности. Поэт настоящий, глубочайший, с подлинным чувством слова, с изумительной органикой. Слово жило в его душе и превращало его в великого артиста! Энергия, выразительность его личности, единое пространство между ним и залом, создававшееся с первых строк и аккордов, не могли не поражать. Все было уникальным! И помнится до сих пор… Я счастлив, что тогда оказался на этом концерте.
Это же были еще особые времена, рок-музыка была тогда запрещена в Советском Союзе… Мы с Сашей случайно встретились на Тверской. Тогда еще улица Горького, а теперь - Тверская… Разговорились, и как-то взаимная симпатия переросла в мгновенное дружеское чувство. Мы стали бродить с ним по городу, зашли к моему приятелю, Андрюше Вишневскому, сыну Андрея Битова, который имел рядом квартиру в бывшем политбюровском доме, где Жуков жил. Мы там посидели, Саша даже что-то попел по-домаш-нему, по-дружески. Мы очень много разговаривали - на самые разные темы, естественно. Разговоры я сейчас уже не вспомню, к сожалению. Память души, она разговоры не хранит, а вот атмосферу и чувства почему-то хранит. Это удивительная вещь: слова уходят, а чувства остаются. Зарождающаяся дружба - это замечательное переживание. Дружба всегда связана с какой-то авантюрой, с желанием куда-нибудь поехать. Я позвонил своей приятельнице, Ольге Швыковой, она иногда делала какие-то рок-концерты. Это были естественные организационные порывы разных людей в тусовке, неразрывные с кайфом жизни. Не без него, как сегодня все организаторы действуют, а вместе, когда все это соразмерно человеку, его интересам, а не чему-то другому. Вот в такой атмосфере Саша мог жить, дышать, петь, потому что соразмерность жизни человеческому измерению - это главное в его поэзии, мне кажется. Он настоящий поэт этой меры. Все, что из нее следует - безмерность этой меры и, одновременно с этим, извращение этой меры. Одно ему было необходимо, другое - непереносимо.
Мы поехали к Ольге. Там были девчонки, была Настя Рах-лина, которая в этот момент с ним и познакомилась, собственно. Она была подружкой, как мне кажется, Оли Швыковой. Потом у Насти с Сашей начался роман, и я оказался, совершенно неожиданно для себя вписан в какой-то узловой момент мужской биографии.
Какое-то время мы не общались, иногда виделись в Москве. Наша дружба осталась такой эфемерной: редкие встречи, бродяжничество на московских улицах, прелестные, не могущие быть восстановленными разговоры.
Я уже работал над спектаклем по пьесе Леши Шипенко «Наблюдатель». Этот спектакль как-то впитывал в себя мои дружеские связи, которые я теперь называю «золотые туннели коммуникации», мне кажется, только ими сегодня живет подлинная цивилизация. Саша оказался лично для меня совершенно необходимым человеком, чей голос я хотел бы слышать во время спектакля. Я предполагал, что он будет иногда приезжать и петь. Это был разомкнутый спектакль. В пьесе был достаточно простой сюжет. Я предчувствовал, что время рок-культуры уходит, что мы должны будем с ним расстаться… Добро и зло, все эти дела мифологические. Вся наши мысли оказались в истории, которую мы с Лешей постепенно отточили до сюжета, посвященного андеграунду, чуть-чуть насытили его деталями, документальной средой, подлинным, реальным контекстом.
Мы хотели соединить искусственный сюжет, искусственную структуру с реальностью, и получить на этом какую-то свою эстетику. Естественно, было важцо, чтобы подлинные личности могли иметь туда вход, если захотят. Это был драматический спектакль, с очень сложным аттракционом, актеры театра Моссовета должны были за несколько лет непрерывных репетиций превратиться в реальную рок-группу. Что и произошло. Да, да, да! Группа называлась «Солнечная система». Люда Дребнева научилась, как Сюзи Ку-атро играть на бас-гитаре, например. Другой актер стал ударником, третий - ритм-гитаристом. Все они приняли на себя историю русского рока… Плюс внутри жила пограничная, ново-эротическая группа «Оберманекен». Прелестная по-своему группа с чистой и ясной просодией. Ее составляли Анджей Браушкевич, он же Захарищев фон Брауш, и Евгений Калачев. Они вместе со мной и Никитой Михайловским делали «Театр-Театр». Все было переплетено, все было очень живое. Среда была единая, а свойства ее - очень разнообразные. В спектакле звучали песни «Оберманекенов». Мы путешествовали по русскому року, и внутри этого путешествия происходил катаклизм распада рок-команды, вот этой «Солнечной системы». Источник распада заключался в том, что одна музыка кончилась, другая - пока неизвестна, она никак не начинается в душе, человек психует… Группа разваливается.
Конечно, это было связано не только с роком, но рок тогда принимал на себя, как Атлант, вес всей подлинной отечественной культуры. Было неизвестно, что предстоит, а, как мы знаем, то, что нам предстояло, было не самым радост ным из всех возможных вариантов.
Для спектакля мы сделали интервью с Башлачевым, очеш живое, свободное… Надо поблагодарить обязательно зву корежиссера Борю Пастернака. Он тогда окопался в студи* Дома актера. Блестящий звукорежиссер, кстати, он нам аб солютно бесплатно помог качественно записать это интер вью.
Так как сознание тогда очень быстро проходило все ме тафизические этапы - от реальной жизни до каких-то пред чувствий - то интервью оказалось особенно заостренным В нем было что-то очень сокровенное и даже неожиданнс трагическое, как потом выяснилось. Предчувствие распро странялось и на судьбу спектакля, который вышел только i Берлине. Абсолютный хит! Немецкая публика двадцат! минут аплодировала нам стоя. Я думал, что и в Москве бу дем его играть, что будет звучать Сашин голос… Но по при езде я поссорился с Васильевым и потерял огромный спек такль о нашем поколении, спектакль, который ждала во страна, построенный как рок-концерт и одновременно ка! драма, кровно принадлежащая очень большому количеств] людей. Мне негде было его играть, а Саша выбросился и: окна. И все…
Последний раз я видел его у Тани Щербины на Садово кольце. Там не очень хорошая атмосфера, потому что квар тиру строили пленные немцы, они сделали в ней очень тол стые стены. Они свой внутренний Египет, свое рабство ос тавляли в камнях, а потом оно, как радиация, сочилось ш людей, которые там жили. Притом что мне часто приходи лось жить в сталинских домах, каменных изделиях этих вот рабов, мне не хотелось там находиться. Я помню, Саша бы; сумрачный, расстроенный. По-моему, он болел, какая-то ^ него была чисто физическая болезнь… Но поэту нельзя бо леть, потому что все в нем увеличивается стократ. Любо* прыщик превращается во вселенскую катастрофу. Поэтому за поэтом судьба, ангел-хранитель и близкие должны следить. Он нетерпим к чужой и к собственной боли. В любом поэте одна шестидесятая часть пророка. Он предчувствует… Он же не может просто наслаждаться жизнью, он обязательно слышит предстоящий этап, а предстоящий этап, как мы все знаем, это - прямо противоположное время. Ведь, в общем-то, этот платиновый миг, вторая половина восьмидесятых, когда взошло такое количество талантов в нашем Отечестве, перевернулся в профанное десятилетие, жуткое по своим последствиям для всей этой страны и для каждого в отдельности. Мордор. Надеялись, что схлынет, что начнется зарождение, что опять проявится что-то светлое, но нет… Андеграунд - это же праздник по природе своей, не диссидентская культура, которая была войной. Это -праздник! Люди праздновали свою жизнь. Саша, конечно, не мог перенести расставание с этим праздником. Но это не объяснение его смерти, это просто слова о его чувствах. Я думаю, время колокольчиков - это время Сашиной души. А душа, она вбирает в себя эпохи, и, естественно, что душа больше, чем любая из эпох, она же бессмертна. Поэтому, думаю, что оно обязательно приходит, время колокольчиков. Оно приходит к нам через те или иные чуткие души, это время, в котором времени нет.
