Громов: Хозяин теней. 2 - Екатерина Насута

— Выяснил, что и вправду умер. И что мать твоя дом продала да и уехала. А куда — не известно. Но её право.

Логично.

И знакомого, который информацию проверять станет, выходит, тоже предусмотрели. Говорю ж, умный, скотина… ничего. Не умнее меня.

— А тут вдруг нарочный… от самого генерала. Ты не представляешь, как дед матерился. И главное, как чуял… алтарь велел приготовить. Так что только дотянуть…

Куда?

— Остался десяток вёрст… и ты молодец. Удержал. Удержался. Не убил никого…

Я цепляюсь за слова, но сознание всё одно ускользает.

— Таня, уходит. Помогай.

Она фыркает, но холодные руки сжимают виски.

— А мне ты не нравишься, — этот голос ничуть не теплее рук. — Честно говоря, очень надеялась, что перепутали, но теперь очевидно — нет… ты с Тимошкой на одно лицо. Но я его люблю. А ты — мелкий поганец, из-за которого мой брат теперь рискует…

— Танюш…

— Помолчи. Реагирует. Он потом и не вспомнит. Кроме того, чистая правда… а сам знаешь, что на грани нельзя лгать.

Я вот не знаю. Но запомню.

— Поэтому, если ты сейчас окочуришься… — сила у Татьяны более плотная, насыщенная. — То я ничуть не расстроюсь…

И это заставляет собраться.

Не расстроится она.

Сам понимаю, что не расстроится, но… обидно же.

И силу эту тяну.

— Вот так… видишь, работает, — произносит она почти равнодушно. — Может, и дотянем.

А я понимаю, что может и не дотянут. И… надо что-то сделать. Что? Да хоть бы сказать им… да. Надо сказать. За то, что хотя бы попытались… за улыбку эту, которой я не виде. И за руки тёплые. Силу.

За то, что проверили… и чтобы эта тварь получила-таки своё. Может, Савкиного убийцу искать и не станут, но книгу должны. А потому…

Губы разлепляю.

Говорить тяжело. В горле будто кляп, но я выталкиваю его и слова.

— К-хнига. Чёрная. Вспомнил… маму обманул. Он. Двое. Один обманул… второй — Анциферов. С ним.

Кашель подбрасывает. А потом и очередная кочка.

— Что он…

— Тихо. Тань, сил добавь.

Правильно. Добавь.

— Горячка. Проклятье. На меня. Маме сказал, что… вылечит. Документы даст. Уехать. Сделает. Сидеть тихо… книга взамен. Чёрная. В ящике. Сила. От отца… на языке… которого никто…

— Твою же ж, Тань… чтоб…

А ругаться братец умеет. И это была последняя внятная мысль.

[1] Женская каторжная песня, записана на Нерчинских рудниках

Глава 29

Глава 29

Несть числа тварям, во тьме обретающим. Рыщути они, аки звери дикие, алча не крови, но душ людских. Но бессильны они, бездной греха рождённые, пред словом праведным да молитвой.

Из одной проповеди

Туман.

Снова туман.

Во все стороны. Впору кричать «ау», да только что-то подсказывает — не надо. Мало ли, кто там услышит. И вопрос, станет ли мне легче от того, что услышат.

Стою.

Брести наугад — так себе затея.

Туман пахнет гнилой водой. И если прислушаться, то там, впереди, будто шелест слышен. А вот связь наша с Савкой исчезла. И где я? Может, уже того?

Может.

Тогда… на рай это мало похоже. И не пустят меня туда. Контора противоположной направленности? Вполне может статься.

Чтоб вас…

Ладно, делаю шаг по направлению шелеста. Не факт, что не пожалею, но стоять на месте невыносимо. И ещё шаг. Опуститься на корточки. Земля сухая, потрескавшаяся, верхний слой и вовсе в пыль обратился… а я в кроссовках.

Точно.

Помню их. Мои первые фирменные, от Ашика, который мамой клялся, что не палево, что натуральные «Найки». Врал, скотина белозубая, но это я теперь понимаю, что откуда там, на рынке, было взяться натуральным «Найкам». Так что китайское барахло, но…

Я, нацепив их, чувствовал себя господином мира. И главное, даже потом, много позже, когда на ногах моих были ботинки, сшитые одним итальянским мастером по индивидуальному заказу, за почти неприличную сумму, я не испытывал подобного. Скорее уж просто отметил, что ботинки.

Хорошие.

Но куда им до тех самых «Найков». А костюму из английского сукна так же далеко до моего спортивного из блестящей переливчатой ткани с вышитою на груди пумой.

И он тут.

Надо же… это меня в прошлое вернуло? Или подсознание очередные игры играет? Во второе верю охотно. Оно и понятно, тогда я… жил? Нет, и потом тоже жил, но тогда мне казалось, что я, если не на самой вершине, то где-то очень к ней близко. Что всё-то впереди и только самое клёвое.

«Найки» хреновы.

Костюм.

Девочки. Бабки-бабосики. Друзья, которые почти братья. Локоть к локтю. Душа в душу…

Выстрел бахнул где-то совсем рядом. И туман откатился. А знаю это местечко. Пустырь на окраине нашего Богом забытого городишки. Вон, белеют развалины недостроенного клуба, хотя, поговаривали, что это баня должна была быть.

Или даже целый комплекс.

Только не успели. И вот теперь остались стены с провалами окон и дикий разросшийся кустарник. А ещё пара ям, таких, очень удобных ям. И лесочек чуть дальше. Теперь-то от леса почти ничего не сохранилось, здание еще в начале двухтысячных снесли. И комплекс построили, торгово-развлекательный, частью нового микрорайона… но это совсем уж недавно.

Чтоб вас…

Машины.

Тоже узнаю. Чёрную Бэху, что выглядывала из зарослей, зарывшись в них мордой. Уазик чуть дальше приткнулся. Милиции ждать не след, она в наши дела благоразумно не лезет, да и дядька Матвей знает, с кем там говорить и как, чтоб по понятиям.

Застрекотал пулемет.

Надо же… как соловей. А я уже и отвык.

— Гром! — Санька выныривает из-за кустов и дёргает меня, заставляя упасть на землю. Больше она не сухая, не в порох, но с травой вот.

И я вспоминаю, куда попал.

Было это.

Летом было. Стычка. Гастролеры одни, одуревшие от вседозволенности, решившие, что если обзавелись парой калашей, то им сам чёрт не брат. А может, дури перебрали. С дурью тогда всё тоже было и проще, и сложнее. Главное, что именно здесь, на пустыре, мы с ними и столкнулись.

Впервые, чтоб по-серьёзному.

Нет, были разборки, но местечковые, в которых, как теперь понимаю, дядька Матвей силу свою пробовал. И нас к крови приучал, к тому, что люди — твари хоть и опасные, но хрупкие. И бита в беседе с ближним — отличный аргумент.

Левка, привстав над выжженной травой, нелепо рухнул. Совсем как тогда. Он был первым,