Дао Дзэ Дун - Сергей Анатольевич Смирнов
Страхов вдруг вспомнил про разбитую фару Swarovski, но сразу отогнал от себя это уже совсем ненужное осколочное воспоминание:
«Знать бы скольким… А лучше, наверно, уже не знать».
— Ух ты, какая сцена! — звонко воскликнула Лиза с порога. — Прямо историческое полотно!
Она была в коротком и легком… нет, не ситцевом, а — Страхов пригляделся — шелковом платье. Кремовом, в мелких незабудках и васильках. Какого-то очень элегантного, но непритязательного ретро-фасона.
Сын рывком развернулся к матери, жутко засмущавшийся.
— Ага, — надавил он басом. — «Царь Давид прощает сына своего, Авессалома».
— А ты что, уже успел тут побунтовать? — озорно удивилась Лиза.
Невесомым скоком она сбежала с крыльца — какой родной звук дачного крыльца! — и взъерошила сыну волосы.
— Ну, тогда «Телемах узнает отца на фоне матери своей, Пенелопы», — парировал тот.
— Ну да, нам еще только горы окровавленных трупов в качестве фона не хватает! — отмахнулась Лиза. — Не верь ему, отец, не было тут никаких женихов, не было! Откуда им тут взяться!
— «А поворотись-ка, сынку, экой ты смешной какой!» — не выдержал Страхов, а про себя еще поразился по инерции: «Это же какие тут у них допуски! Какие допуски!.. А ну их, к черту всех, эти допуски!»
— Вот! — подняла пальчик Лиза. — Слушай отца. Он знает название картины! Шесть побед на мировых викторинах, между прочим!.. Все, быстро давай! Мой руки и догоняй, а то семеро одного не ждут.
— Ну, уж папу-то сегодня они подождут, — как бы из духа противоречия заметил сын, но послушно и быстро двинулся в дом.
Лиза взяла Страхова под руку, и они пошли по улице.
Должно было быть странным, что улица пуста, но Страхов уже адаптировано не удивлялся. Да и приятным, просторным было это безлюдье. Лиза не торопила, как будто приняла на вид замечание сына.
— Ну, как тебе тут? — так, легко, без опасений спросила она.
— Андрюха бы сказал «нормально», — сказал Страхов, заглядываясь на проплывавшие мимо наличники и вспоминая те, которых — аутентичных, а не коттеджных — на этой шестой части суши и, естественно, везде давно не стало.
— Тут хорошо, — счастливо и упокоено сказала Лиза. — Спасибо тебе.
— Это в последний раз… — предупредил Страхов. — Про «спасибо».
— Хорошо, — покорно сказала Лиза.
— А Андрюшке как тут? — спросил Страхов.
— Хорошо, — счастливо вздохнула Лиза. — По-моему, он только об этом и мечтал… Как и ты.
— А он тут давно? — невольно и не подозрительно поинтересовался Страхов.
— Ну, так… Почти год, — ответила Лиза, как-то не особо сфокусировано определяя понятие «год».
— Год, — более четко определил для себя Страхов. — Так. И что лицей в Цюрихе? Какие у него там были успехи?
Лиза захихикала, а потом звонко, совсем не обидно, даже совершенно очаровательно рассмеялась:
— «Лицей в Цюрихе»! Ну, ты это круто, Саша! Какой, к чертям, лицей!
Такое веселое «к чертям» Страхов услышал от Лизы впервые. Это было его собственное словечко-паразит былых, доравновесных времен. Мусор подсознания, от которого он успешно избавился. Но сейчас оно, это словечко, было очень уместным, многое проясняло, а в интонации Лизы звучало просто обворожительно.
Страхов не выдержал, загреб ее правой рукой — и припал к ее губам, все еще пахнувшим речкой детства.
И услышал аплодисменты.
И не смутился.
И увидел все.
Внизу, под деревней, на широком лугу, стояла большая, как цирк-шапито, деревянная беседка-шатер, выкрашенная в белый цвет. Там было много разного, явно хорошего и доброго народа, неторопливо суетившегося в режиме раннего пикника. Тот народ и хлопал в ладоши счастливой паре, замершей в поцелуе на горушке.
— Пошли… — сказала Лиза.
И они пошли спускаться в приятную, счастливую тишину, наступившую после добрых аплодисментов.
Стол был уже накрыт, а народ по мере их приближения расчленялся на отдельных интересных и добрых персонажей.
С ним все здоровались и здоровались так запросто, как со старым знакомым, что у него не возникло никакого стеснения подойти к этому новому в его жизни столу.
Страхов еще не адаптировался к отсутствию доступов к любым уровням памяти и не успевал сразу узнавать всех.
Проводник-Вергилий, он же Мудрый Старец и просто добрый человек Владимир Алипкович снова выступил вперед «встречающей стороной».
— Давайте, давайте, быстренько, все стынет и заветривается, — сказал он, и Страхов с Лизой очутились под сводом беседки, продуваемой нехолодным ветерком.
— А наследник-то? — не досчитался Алипкович.
— Бежит, — счастливо улыбнулась Лиза.
— Бегу! — уже бежал сверху Андрей.
Народ под сводом был разный, приятный и скромный, и всех возрастов, как в обычном подъезде небоскреба, на улице коттеджного поселка или линии старинного, доравновесной эпохи кладбища. Страхов помнил и все еще радовался, что никаких запретов по допускам памяти нет. По ходу обзора Страхов зацепил взглядом очень симпатичную девчушку лет шестнадцати, чем-то похожую на Дрозофилу, но без битого стекла во взгляде, и он понял, что сын тут не пропадет.
Все как-то ненавязчиво суетились, делали салатики, резали хлеб, мазали на него ослепительно свежайший творог — коровы явно стояли где-то неподалеку.
Тихо сидел на круговой лавочке у большого стола, почти не двигался и блаженно-мудро улыбался только один человек. Его Страхов заметил, выделил еще, когда спускался сверху.
Человек был в больших очках — и улыбнулся им с Лизой всем своим по-настоящему добрым лицом, выглядевшим тем более добрым в украшении больших ретро-очков.
«Билл Гейтс!» — приятно осенило Страхова, когда старый добрый человек в больших очках улыбнулся именно ему.
— Точно, он, — шепотом кивнул Алипкович. — Десять лет жил в юго-западном массиве, а потом потянуло сюда, в нашу Сибирь. Были большие переговоры. Но все устроилось. Вот великий человек!.. Приятного аппетита.
Аппетит был действительно приятным и — самым живым, сколько Страхов себя помнил после наступления Равновесия. Не было тут изысков, как в мире аутов, но и совсем их не хотелось. Даже легкое отвращение-тошнота появилась при воспоминании, которое Страхов сразу сбросил в «корзину»… Он потянулся за хлебом, за приглянувшимся ему творогом, взял перышко лука и стал наслаждаться…
— А почему крыши медные? — полубессознательно спросил он, также машинально пересчитав на столе всякую медную утварь — кружки, плошки… Фарфора и стекла
