Елизавета Салиас-де-Турнемир - Княжна Дубровина

— Извините меня, это благоразумно, сказалъ Завадскій. — Во время праздниковъ, княжна можетъ пріѣхать погостить къ вамъ, а къ будущему году мы пріищемъ домъ и меблируемъ его мебелью Петербургскаго дома. Я не вижу причины почему бы ее не перевезти. Княжна имѣетъ право распоряжаться своею движимостью.

— До этого далеко! сказала Александра Петровна печально.

— Не такъ далеко, какъ вы думаете, какъ вамъ кажется, отвѣчала Анюта весело.

— Ты пропадешь съ тоски.

— О нѣтъ, возразила Анюта. — Тетушка, обратилась она къ Варварѣ Петровнѣ, — помогите мнѣ не пропасть съ тоски. Я хочу учиться рисовать и музыкѣ. Рекомендуйте мнѣ хорошихъ учителей, такихъ, которые бы согласились провести зиму въ Спасскомъ, за вознагражденіе какое сами пожелаютъ.

— Учителей я рекомендовать не берусь. Если хочешь учительницъ, это приличнѣе, я тебѣ берусь найти очень знающихъ и пріятныхъ.

— Мнѣ все равно, сказала Анюта, — я сдѣлаю какъ вамъ угодно.

— Вотъ видишь, сказала Александра Петровна, — для этого деньги есть, а переѣхать денегъ нѣтъ.

Завадскій посмотрѣлъ съ удивленіемъ на Александру Петровну, но ея возраженіе не удивило ни Анюты, ни Варвары Петровны. Онѣ обѣ знали, что въ этомъ отношеніи Александра Петровна была простѣе ребенка и никогда хорошо не знала разницы между сотнями, десятками и тысячами. Анюта не отвѣчала поэтому на ея возраженіе, а сказала:

— Знаете ли, что я придумала. У меня въ Спасскомъ прелестные сады, ароматный воздухъ.

— Это теперь-то? Зимою тоже, вѣроятно, проговорила съ досадой Александра Петровна.

— Нѣтъ, тетушка, не теперь, а въ іюнѣ. Есть у меня и домикъ. Его зовутъ зелененькiй и стоитъ онъ въ саду, посреди цвѣтниковъ. У домика съ одной стороны на сѣверъ большое крыльцо, въ родѣ террасы. Тамъ говорятъ въ старые годы мои родные пивали часто вечерній чай. Съ другой стороны этого домика небольшая оранжерея безъ пахучихъ цвѣтовъ, но съ лавровыми, миртовыми, ландышевыми и разными другими деревьями, настоящій зимній садъ.

— И что только ты говоришь. Какіе это ландышевыя деревья? Ландыши цвѣты, растутъ по болотамъ и лѣсамъ. Я сама въ молодости дѣлала изъ нихъ букеты. А деревья ландышевыя — отъ роду не слыхала.

— Есть, тетушка, увѣряю васъ. Это дерево рѣдкое и на немъ цвѣтки похожіе на ландыши. Вѣрно отъ того оно такъ и названо. Такъ я думала, почему бы вамъ не согласиться на лѣто не сдѣлать меня вполнѣ счастливою? Какъ вы думаете, вмѣсто того чтобы жить на дачѣ, въ пыли и духотѣ, не прожить лѣто со мною. Слуха вашего шумъ молодежи не могъ бы коснуться. Домикъ въ саду, уединенный и со всѣми удобствами. Что вы, милая тетя Саша, на это скажете? И Анюта стала предъ ней на колѣни и положила свою голову на ея колѣна.

— Скажите да! Скажите.

— А докторъ?

— Пригласимъ и доктора, двухъ если хотите.

— А переѣздъ?

— Но вѣдь всего тридцать верстъ, по хорошей дорогѣ, въ покойномъ экипажѣ.

— Ахъ, милая сестрица, сказала Лидія, щеки которой вспыхнули, какъ у дѣвочки, и въ головѣ которой носились уже мечты о различныхъ деревенскихъ удовольствіяхъ и больше всего о жизни въ большомъ семействѣ, съ молодежью, къ которой она едва ли и себя не причитала.

— Я вижу, что l’eau est venue à la bouche de Lidie, сказала улыбаясь Александра Петровна, — ну что же, увидимъ, je ne dis pas non.

— Такъ нельзя, милая тетя. Надо сказать: да, обѣщать — потому что я тогда все вамъ приготовлю и закажу такія же кресла какъ тѣ въ которыхъ вы сидите, я подумаю о всѣхъ вашихъ привычкахъ, чтобы вы и не замѣтили, что живете на новомъ мѣстѣ.

— Одна въ лѣсу…

— Въ саду, тетя.

— Ну въ саду, одна я буду бояться.

— Какъ одна? Съ сестрами, со всѣмъ вашимъ штатомъ, съ прислугой, а у меня по ночамъ всегда ходитъ караульный.

— И будетъ стучать въ доску, какой ужасъ! Нѣтъ, нѣтъ, не хочу. Я боюсь этихъ дозорныхъ. Какъ застучитъ, такъ и кажется, что летятъ съ шумомъ сонмы духовъ.

— Но караульный не будетъ стучать въ доску; онъ только будетъ ходить дозоромъ вокругъ дома.

— Варя, сказала Александра Петровна, подзывая къ себѣ сестру говорившую о дѣлахъ съ Завадскимъ и Долинскимъ, — послушай что выдумала Анюта; она зоветъ насъ на лѣто въ свое Спасское и хочетъ помѣстить насъ въ отдѣльномъ домѣ, въ саду.

— До лѣта далеко, сказала Варвара Петровна. Но Лидія и Александра Петровна прельстились новымъ планомъ и настаивали. Анюта со своей стороны говорила, что можно пригласить доктора. Варвара Петровна сказала:

— Ты знаешь, ma soeur, что я на все согласна лишь бы тебѣ было хорошо, удобно и полезно для здоровья.

— Въ Спасскомъ отличный воздухъ, пусть докторъ пріѣдетъ и самъ вамъ это скажетъ!

— Такъ рѣшено, сказала Лидія, — на лѣто къ Анютѣ.

— Къ Анютѣ, повторила Александра Петровна и забыла о зимѣ и о своей печали. Она мечтала въ августѣ, объ іюнѣ будущаго года. Но Анюта знала ее и этимъ развлекла и увлекла ее.

Послѣ обѣда, въ сумерки, Анюта вошла въ свѣтелку Арины Васильевны. Старушка сидѣла въ своемъ креслѣ у стола, у иконы въ углу свѣтилась лампада, и двѣ другія у двухъ кіотовъ, сверху до низу уставленныхъ старинными образами, безъ ризъ и въ серебряныхъ ризахъ. Въ комнатѣ стояли полупотемки, и при этомъ полуосвѣщеніи мерцаніе лампадъ, игра огонька на ризахъ, старенькая, маленькая изможденная фигурка Арины Васильевны, бѣлыя занавѣски ея кровати въ углу, початый чулокъ на столѣ, составляли картинку, которою бы не пренебрегъ любой живописецъ фламандской школы. Анюта подумала: картина для великаго мастера.

Губы старушки тихо шевелились. Она не замѣтила, что Анюта вошла въ комнату. Душа ея была далеко въ томъ невѣдомомъ мірѣ, куда уносятся чистыя души на крылахъ горячей, полной любви и самозабвенія молитвы. Анюта стояла молча, смотря съ глубокимъ чувствомъ умиленія и почтенія на молящуюся старушку. Наконецъ она сказала:

— Здравствуйте, Арина Васильевна.

— Ахъ! это ты, княжна моя. Опять прилетѣла. Зачѣмь? повидаться, или по дѣламъ.

— По дѣламъ. Я осталась на всю зиму въ Спасскомъ, а чтобы не скучать зимой возьму себѣ учительницъ.

— Чему еще придумала учиться. Кажется не мало учили васъ. Не одинъ золотой потратили на всякія барскія затѣйливыя науки. И того мало.

— Мало, Арина Васильевна, хочу выучиться рисовать. Божій прекрасный міръ хочу умѣть переводить на бумагу и на полотно. Развѣ въ этомъ есть что-либо дурное?

— Нѣтъ, дурнаго ничего нѣтъ, только перевести на бумагу дѣло рукъ Божіихъ не можно. Какъ ни трудись, на бумагѣ будетъ мазанье, а дѣло-то рукъ Божіихъ и блещетъ, и сіяетъ, и горитъ цвѣтами яркости великой.

— Конечно, но мое желаніе будетъ слабое подражаніе великой красотѣ природы, и это займетъ меня въ долгіе вечера. Постройки начались уже теперь. Весной будетъ больница и школа.

— За больницу похвалю, а школу зачѣмъ? зачѣмъ бѣдному науки ваши — онѣ и барамъ-то не нужны.

— Что вы, Арина Васильевна, наука всѣмъ нужна. Въ школѣ будутъ учить читать, писать, считать, закону Божьему и пѣнію церковному.

— Пѣнію церковному, сказала старуха, — вотъ за это похвалю я тебя, когда вмѣсто дьячка ребята будутъ пѣть стройно, да пристойно, какъ не сказать спасибо. Вижу я, путь въ тебѣ будетъ и я всегда была о тебѣ такого понятія. Держись только на немъ покрѣпче. Берегись врага — при деньгахъ всегда врагъ — молись, чтобъ онъ не одолѣлъ тебя, а я буду денно и нощно молиться за тебя. Еще одного опасаюсь я.

— Чего это, скажите. Я слушаю вашихъ совѣтовъ, остерегаться буду.

— Слушаешь? такъ ли?

— Слушаю, Арина Васильевна, и осталась въ Спасскомъ на всю зиму главнымъ образомъ благодаря вашимъ внушеніямъ и совѣтамъ. Когда я была еще дитятей, я много отъ васъ хорошаго и добраго слышала и въ сердце свое приняла. Вы были для меня, какъ старушка бабушка. А я вѣдь лишена была и матери и бабушки.

— Спасибо, милая, на этомъ твоемъ любовномъ словѣ. Ну, слушай же, что я скажу тебѣ. Ты дѣвица добрая, сердцемъ горячая; за тобою много хватовъ и щеголей станутъ свататься. Многіе, у! какъ многіе, будутъ искать не тебя, а твоего богатства, многіе не вѣдая души твоей невинной и доброй прельстятся красотой твоею. А что красота — тлѣнъ одинъ и соблазнъ. По моему жизнь дѣвицы Богу угодна и хорошо жить дѣвицей и умереть дѣвицей, но не всѣ могутъ это. По крайности выходя замужъ выбирай себѣ не знатнаго, не богатаго, не красиваго мужа, а Бога боящагося, благочестиваго, разумнаго человѣка, милостиваго до бѣдныхъ, сердобольнаго и смиреннаго. Смиреніе всѣмъ добродѣтелямъ основа. При смиреніи нѣтъ гордости, гордость отъ діавола, нѣтъ ни спѣси, она отъ глупости людской, нѣтъ ни заносчивости-дерзости, это всему злу корень. Помни это, выбирая мужа, прими совѣты людей старыхъ и опытныхъ.

— Да я замужъ не сбираюсь. Зачѣмъ мнѣ теперь замужъ. Я хочу жить съ родными, люблю ихъ и они меня любятъ, хочу жить какъ должно и немного повеселиться, жить въ свое удовольствіе, а пока не желаю брать на себя обязанности жены.