Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 5
– Хорошо, согласен... Тогда займемся компьютером. Объясните, зачем нужно было работать с ЭВМ ночью?
– Вполне понятно. Берлекемп последнее время работал очень много и, по-видимому, успешно. Он был близок к получению важного результата и вообще не разделял сутки на день и ночь.
– Нельзя ли предположить, что профессор получил той роковой ночью отрицательный результат... ну, скажем, который перечеркивал его ключевую идею?
– Можно предположить и такое.
– Могло ли это вызвать у него состояние отчаяния или что-либо в этом роде?
– Совершенно исключено! Для Берлекемпа отрицательный результат столь же ценен, сколь и положительный. Такое могло только раззадорить его и вызвать массу новых идей, но отнюдь не отчаяние.
– Тогда возникает более общий вопрос – мог ли он в результате своих экспериментов с компьютером узнать нечто, приведшее его в состояние глубочайшего разочарования? – продолжал допытываться я.
– Не знаю и не смею допустить ничего подобного.
– Тогда версию с компьютером придется отбросить, – констатировал я. Но скажите, Сол, был ли Берлекемп религиозным человеком?
– Пожалуй, нет! К религиозным обрядам он вообще относился отрицательно, особенно если ему их навязывали.
– Чем же объяснить настойчивое упоминание Бога в предсмертной записке? Кроме того, он пошутил в разговоре с мисс Стаурсон, что, мол, умеет разговаривать с Богом. Что это все означает, по вашему мнению?
– Что сказано, то и означает.
– То есть?
Доктор Гусман вдруг встал и произнес почти торжественно: «Это означает, что в ту ужасную... нет... в ту великую ночь профессор Берлекемп поговорил с Богом!» Холодок ужаса пробежал по моей спине, и я едва выдавил из себя подобие остроты: «Как пророк Моисей на горе Синай?» Гусман все еще стоял, словно не воспринимая мой полуироничный тон: «Нет, не так! Я думаю, что Берлекемп узнал от Всевышнего нечто поважнее Десяти заповедей».
Вероятно, меня считают здесь идиотом, – с горечью подумал я, и едва сдержавшись, чтобы не наговорить резкостей, процедил сквозь зубы: «Доктор Гусман, я недостаточно хорошо вас знаю, и мне трудно понять, когда вы говорите всерьез, а когда шутите». Сол, наконец, сел, сжал голову руками, словно выдавливая из нее ненужное, потом протянул мне руку и сказал своим обычным, лишенным пафоса тоном: «Простите меня, Клайд. Я, конечно же, пошутил, я очень неудачно и даже скверно пошутил – простите меня».
* * *
Взволнованным и опустошенным покидал я лабораторию Берлекемпа и Стэнфордский научный центр. Порученное мне расследование пока не сулило ничего хорошего, у меня не было абсолютно никакой правдоподобной версии причин случившейся трагедии, у меня не было никакого четкого плана дальнейших шагов расследования. Моя гипотеза относительно ключевой роли таинственного ночного звонка рухнула. По-видимому, несостоятельна и версия о получении профессором неожиданного, может быть отрицательного, научного результата. На горизонте моего видения не просматривалось никаких реальных мотивов самоубийства. Оставалась слабая надежда, что какой-то свет прольет вдова профессора, впрочем, интуиция подсказывала – не стоит на это очень-то рассчитывать. Давно уже, со времен первых самостоятельных расследований, меня не охватывало такое обременительное чувство профессиональной беспомощности, к которому добавлялся неприятный осадок от посещения лаборатории. Гусман и, может быть, даже Стаурсон что-то недоговаривали, преднамеренно путали карты. И потом – это навязчивое упоминание о Боге и в письме Берлекемпа, и в разговорах его сотрудников, при том что он, на самом деле, не был религиозен. Меня, возможно, провоцируют на какую-то глупость... Уводят, что ли, от истинной и страшно глубокой тайны?
Следующие два дня прошли в почти бесплодном обдумывании ситуации и в попытках добиться встречи с миссис Берлекемп. Вдова никого не принимала, и только содействие моего старого знакомого, редактора известного научно-популярного журнала, у которого, как оказалось, работала прежде Алиса Берлекемп, помогло мне. Слово «помогло», впрочем, не вполне уместно, потому что я пожалел о своей навязчивой настойчивости, как только попал в дом Берлекемпов. Этот дом-поместье с огромным холлом под куполообразным потолком, с множеством больших светлых комнат с окнами во всю стену, выходившими на обширные веранды и балконы, был теперь погружен в тяжелую, гнетущую скорбь. Мои расспросы несколько раз прерывались слезами и едва сдерживаемыми рыданиями несчастной вдовы профессора. Она была одета в строгий темный костюм с закрытым воротничком, ее коротко стриженные и, вероятно, подкрашенные волосы были идеально уложены, но лицо и глаза выглядели увядшими, как после тяжелой болезни. Красота и обаяние этой женщины позднебальзаковского возраста лишь угадывалась за пеленой внезапного увядания под ударами обрушившегося на нее горя.
Затруднительно передать связно наш разговор, который, как я уже упоминал, не раз прерывался из-за тяжелого состояния Алисы. Я тогда счел неуместным и бестактным включать карманный диктофон, и теперь могу пересказать полученные от нее сведения лишь в самых общих чертах по памяти – впрочем, эти сведения оказались малоинформативными.
Миссис Берлекемп рассказала, что Рэймонд был в те дни в необычайно возбужденном состоянии, что у него наблюдался как бы творческий взрыв. Он почти не спал и все время работал в своем кабинете, почти все время работал с компьютером. С женой Рэймонд говорил в те дни урывками, часто повторял, как заклинание, что нашел путь к какому-то очень важному открытию, которое вот-вот должен сделать... В ночь трагедии Алиса зашла перед сном в кабинет мужа, но он был так захвачен работой, что почти не слушал ее. Она потом проснулась от глухого звука выстрела и сначала подумала, что это ей померещилось... Она ничего не могла сказать о причине самоубийства – это было для нее полной и ужасной неожиданностью. С горькой самоотверженностью и готовностью принять возмездие Алиса винила во всем себя – она обязана была находиться рядом с мужем в ту ночь, она должна была предвидеть, что его невероятное возбуждение и перенапряжение могут закончиться таким ужасным срывом. После этих признаний ее захлестнули рыдания, и разговор пришлось прервать...
Затем я осмотрел кабинет Берлекемпа. На нескольких огромных столах помимо компьютерного терминала с массой сопутствующих приборов лежали в хаотическом, с моей точки зрения, состоянии рукописи и раскрытые книги, а на подставке терминала выделялся ярко-желтый том с красными символами АВ-115... Все в комнате сохранилось таким, как в ту роковую ночь, здесь словно витало страшное напряжение, закончившееся выстрелом... Мне показалось неуместным и даже кощунственным вот так, сразу, начать рыться в бумагах покойного, и я попросил у сопровождавшей меня старшей сестры покойного Кэтрин разрешения зайти через пару дней.
Пожилая дама порекомендовала мне не торопиться и дать возможность Алисе хоть немного оправиться от потрясения. «Алиса никого не хочет видеть, она не захотела принять даже доктора Гусмана», – добавила она. Оказалось, что Сол уже несколько раз настойчиво просил свидания с миссис Берлекемп, но она столь же твердо отказывала ему. Сол ничего не сказал мне о своих неудачных попытках встретиться с Алисой, не предупредил меня, что она никого не принимает, и это показалось мне странным. Не является ли это зацепкой, которая позволит раскрутить всю странную историю? Ведь больше, откровенно говоря, ничего и нет... Расспрашивать об этом вдову было бы неоправданной бестактностью и жестокостью, и я решил попытать немного сестру покойного:
– Кэтрин, вероятно, мой вопрос покажется вам бестактным, но я – частный детектив и должен выяснить все обстоятельства дела. Доктор Гусман проявлял интерес к Алисе? Может быть, у них был роман? Я понимаю, что это не ваша тайна, и вы можете не отвечать.
– На такие дела вам намекал Дональд Граунхилл? – проявила неожиданную осведомленность Кэтрин.
– Признаюсь, были подобные намеки с его стороны, хотя имя Сола не упоминалось.
– В этом весь Дональд, не может простить Алисе отказа.
– ?
– Алиса и Дональд учились на одном курсе, он хотел на ней жениться, но она отказывала ему, а сама все бегала на лекции профессора Берлекемпа, хотя они были совсем не по ее специальности.
– Значит, вы полагаете, что Дональд оговаривает Алису из мести?
– Не знаю... из чего, но ерунда это все – у Алисы была только одна любовь в жизни, с тех пор как она на лекциях Рэя заболела им... А Дональд болтает ерунду, не знаю зачем... Мало ли кто проявляет интерес к Алисе, он сам тоже проявлял...
Уходя, я задал сестре Берлекемпа свой ставший уже стандартным вопрос:
– Верил ли ваш брат в Бога?
– Он был безбожником, разве это не ясно, – ответила женщина и перекрестилась.
– Однако в своем последнем письме он, кажется, уповает на Бога и поручает ему своих детей.
