Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 5
Я посмотрел на Бланш внимательно и наконец оценил, как она хороша. Рабочий халат не мог скрыть идеальную гармонию форм... Чистый мрамор лица, обрамленного длинными темно-каштановыми волосами... Большие глаза, словно светящиеся голубым изнутри, такие, знаете, в которых сразу же тонешь... Для проверки одной из моих гипотез нужна была сильная реакция, и я спросил бесцеремонно: «Вы были близки с Рэймондом?» Она посмотрела как-то сквозь меня и неожиданно спокойно ответила: «Будем считать, что я не поняла вашего вопроса... Впрочем, уверяю вас – последние годы женщины интересовали Рэя меньше всего, он был слишком увлечен янтарными бусинками».
Как часто в жизни мы проходим мимо тропинки, ведущей к желанной цели, и долго потом бродим из тупика в тупик, принимая видный всем проселок за самый верный и короткий путь. Вот и я пренебрег тогда тропинкой, указанной мне этой милой женщиной, и высокомерно двинул по проселку в сторону от цели. «Что еще за бусинки? – буркнул я сердито. – У меня нет времени заниматься абстракциями или домовыми на чердаке». Бланш хотела что-то пояснить, но я оборвал ее, и пытаясь загладить свою бестактность, предложил: «Давайте не будем тратить время попусту. Впрочем, буду вам весьма признателен, если вы подготовите мне подборку публикаций по поводу этих, как вы их назвали, ... бусинок». Мы вошли в лабораторию, и Бланш представила меня Солу Гусману.
* * *
Доктор Гусман совсем не походил на отрешенного от жизни ученого, переставшего следить за собой, он был высок, строен и мускулист... Меня поразило в нем сочетание спокойной медлительности, как бы исходившей из рационального стремления не делать ничего лишнего, и быстрой реакции. В последней я мог убедиться тотчас, как только задал первый вопрос. Доктор отвечал почти мгновенно, как бы не задумываясь, но всегда ясно и конкретно. В нем чувствовался оригинальный ум, и я поймал себя на том, что невольно представляю себе профессора Берлекемпа таким, каким явился мне его ученик доктор Гусман.
Входя в лабораторию, я уже отрабатывал свою первую гипотезу, однако Гусман сразу же вдребезги разбил ее. Я сказал, что для решения поставленной передо мной задачи чрезвычайно важно знать, кто последним звонил Берлекемпу в ночь его смерти. Далее я стал поучать Гусмана, как следует деликатно расспросить сотрудников об этом деле. Он внимательно, не перебивая, выслушал меня, а затем без всякой рисовки просто сказал:
– Расспрашивать никого не нужно, потому что я знаю, с кем последним говорил Рэй. Что же касается содержания разговора, то вряд ли вам помогут расспросы.
– С кем говорил? Почему не помогут расспросы? – от нетерпения я привстал со стула.
– Профессор Берлекемп перед смертью разговаривал по телефону с компьютером, который вряд ли может быть допрошен, – невозмутимо пояснил Сол.
– Что это значит?
– В домашнем кабинете профессора установлен терминал компьютерной системы, терминал подключен к одной из больших вычислительных машин института с помощью обычной телефонной линии. Машина выполняет команды исследователя и по той же линии выдает ему результаты. Однако для диалога с компьютером профессор был вынужден отключить от линии свой телефонный аппарат. Вы понимаете меня?
– Пытаюсь понять, но меня совсем не интересуют диалоги с компьютером. Я хотел бы узнать, кто из людей последним говорил с профессором по телефону.
– Последним из людей... – Сол сделал акцент на этом слове, – из людей говорил я.
– Почему вы так считаете и когда это произошло?
– Я закончил короткий разговор с профессором примерно в четверть первого ночи. Он просил меня перенести серьезное обсуждение на завтра, так как собирался переключить линию на работу с компьютером.
– Но, может быть, он не исполнил своего намерения? – упорствовал я.
– Нет, исполнил, я пытался дозвониться ему в половине первого, но телефон уже был отключен.
– Если не секрет, что вы намеревались сообщить профессору в такое позднее время?
– Извольте, я собирался подтвердить свой последний результат – все известные нам генетические коды не имеют ничего общего с кодами объектов АВ.
– Объекты АВ? Вы полагаете убедительной подобную версию? – высказал свое сомнение я.
– А вы полагаете, что ученые работают с девяти до восемнадцати с часовым перерывом на обед? – жестко отбил мяч Сол.
Разговор принимал конфронтационную форму – я плохо понимал аргументацию Сола, а он не желал считаться с моей неосведомленностью. Чтобы снять возникшую напряженность, я попросил его провести меня по лаборатории. Как мне показалось, доктора обрадовал такой поворот, и он повел меня по лаборатории, объясняя назначение различных физических и электронных установок.
В лаборатории занимались исследованием клеточно-молекулярных запоминающих устройств. Гусман показал мне пластинки, покрытые тончайшим слоем блестящего желтоватого материала. Он давал пояснения, стараясь максимально приблизиться к возможностям моего дилетантского восприятия: «На каждой пластинке с обеих сторон нанесено несколько слоев живых клеток. Последовательность молекулярных структур этих клеток с учетом их состава и конфигурации – то есть взаимного расположения элементов – образует сложный многопозиционный код. Каждая пластинка обладает огромной информационной емкостью. Например, вот эта, размером с четверть визитки, может вместить все тома ”Британской энциклопедии”. Однако главное вот в чем – клетки размножаются, поддерживая сохранность информации при повреждениях и обеспечивая высокую надежность памяти... Для аналогии можно привести пример кожи на пальцах рук: можно порезать палец, но кожа постепенно восстановится вместе с прежним рисунком. Так и наши клеточные покрытия – никакие локальные повреждения не разрушают записанную информацию».
«Да, но как можно прочитать такую клеточную книгу?» – спросил я. «О, это лучше всех делает Бланш», – ответил Сол, и мы подошли к ее столу, уставленному множеством приборов. Сол пояснял: «С помощью специальных электрохимических трансляторов-переводчиков и последующих декодирующих устройств молекулярно-клеточный код преобразуется в обычный цифровой код ЭВМ и вводится в компьютер – Бланш научила компьютер читать записи, сделанные клеточным кодом!»
Я обратил внимание на множество желтых томов на полках лаборатории. Они стояли в аккуратной последовательности под номерами – от 41 до 128, но профессиональный взгляд сыщика зафиксировал – отсутствовали тома 114 и 115. На каждом томе значились две яркие красные буквы АВ. «В этих томах результаты ваших работ?» – полюбопытствовал я. Впервые Сол ответил не сразу, мне показалось, что ему не хотелось углубляться в эту тему, как будто я коснулся чего-то очень личного. «Да, – наконец ответил он в не похожей на него задумчивой манере, – можно считать это результатами нашей работы ... работы Рэя, прежде всего...» Я полистал том под номером 41 – это были сплошные колонки многоразрядных цифр и... больше ничего.
– Что это означает? – в моем голосе звучало разочарование.
– Это перевод на машинный язык содержания клеточной записи в объекте АВ-41.
– Каково же это содержание?
– Расшифровка пока не сделана, и мы не знаем, есть ли в этих записях осмысленная информация.
– Зачем же тратить столько сил на то, что может оказаться бессмысленным?
– В науке нет других путей, – Сол как бы подвел черту и дал понять, что не намерен дискутировать со мной по этому вопросу.
Потом мы с доктором сидели в кафе у стеклянной стены с видом на парк института, обедали, пили кофе с коньяком и довольно мирно беседовали. Он рассказывал подробно о своей работе с Берлекемпом, о большой удаче с клеточным кодом, о речи Рэймонда на церемонии вручения Нобелевской премии. Я, однако, чувствовал, что нечто самое важное Сол недоговаривает, не желает раскрыть это мне, противится моему неожиданному вторжению в мир идей и проблем, выстраданных им вместе с Рэймондом.
– Скажите, Сол, почему Рэй мог убить себя? – задал я, наконец, главный вопрос.
– Не знаю, – было ответом.
– Вы много лет работали с профессором, вы знаете его лучше всех. Если и вам неизвестны мотивы самоубийства, то моя работа обречена на провал, – настаивал я.
– Мне действительно это неизвестно, я говорю вам совершенно искренне.
– Давайте проанализируем факты, – попытался я втянуть доктора в обсуждение, – факты, которые нам стопроцентно известны. В начале первого часа ночи профессор разговаривал с Бланш и с вами. Он, совершенно определенно, не помышлял о самоубийстве. Далее, точно известно, что после половины первого ночи профессор отключил телефон. Следовательно, мы можем исключить какое-либо внешнее вмешательство. Остаются жена и компьютер...
– Оставьте Алису в покое, она святая... – вдруг резко прервал меня Сол, и я четко зафиксировал эту его неадекватную реакцию.
