Пожарский-2 - Владимир Олегович Войлошников
СУХОЙ РАСПАДОК
Большие Сети мы покидали в благостном расположении духа. Почему-то казалось, что всё у рыбаков наладится отлично — с Фединой-то практической хваткой.
Никаких знакомых городов близко к точке расположения деревни Сухой Распадок не было. Да там вообще ближайший город чуть не в сутках пути, зато…
— Вот тут я бывал, — я ткнул пальцем в карту. — Это, Кузьма, ещё до твоего рождения было. Ярена тогда металась по всей Сибири, место силы себе искала. Как же! Кош на Байкал зачастил, Горыныч по наследству на Кавказе, я к корням Уральских гор свои копилки пристроил, а она — вроде как не пришей кобыле хвост.
— Значит, здесь источник энергии выходит?
— Небольшой. Потом она помощнее нашла, но место я помню.
Мы выкатились из портала на странное место. Это был узкий, метров в сто, и длинный распадок меж двух крутых сопок, сплошь засыпанный серой, гладко обкатанной галькой. И вопреки названию распадок был как раз-таки мокрый. Ровно посередине каменной подложки тёк ручей — расползшийся вширь насколько можно, местами чуть не на половину плоского пространства, но мелкий, курице по колено. Здесь было гораздо холоднее, чем во всех предыдущих деревнях, и гораздо ближе к вечеру. А из-за того, что солнце уже зашло за гребень западной сопки, здесь было ещё и сумрачно.
— Оно? — Кузьма указал в окно на выбеленный лошадиный череп и несколько сложенных пирамидками широких камней рядом с ним.
— Да тут всё — оно, энергия вдоль распадка течёт.
— Мрачновато. И чувствуешь… странным тянет? Как будто здесь некроманты пошаливают.
Ощущение действительно было. И оно мне тоже не нравилось. Диких стихийных некросов ещё в моё время на принудительное окультуривание в Академию отправляли, а тех, кто не хотел — выкашивали. А с другой стороны, они ведь за восемь веков могли и заново расплодиться, правильно?
— А чего это они встали? — спросил вдруг Кузя.
Я глянул в зеркало заднего вида — впрямь, стоит грузовик. Из кузова уже и кхитайцы выглядывают.
— Ну, пошли проверим.
Картина в кабине вырисовывалась странная. Фёдор сердито уговаривал шофёра ехать, а тот только трясся и мотал головой: «не хочу» да «не могу». Я открыл дверцу и сразу почувствовал едва уловимый характерный запах. Коротко свистнул, заставив парня обернуться, и уставился в его расширенные от ужаса зрачки:
— Скажи-ка, Добраша, фамилию Чернышов ты взял наследственную? У вас в роду у всех шерсть чёрная? На пальцах вон пробивается.
Он с ужасом посмотрел на свои руки, судорожно вцепившиеся в руль… и издал тихий скулящий звук — больше не смог бы, хватка у Кузьмы больно крепкая.
— Кучно пошли, — с видом исследователя высказался Кузьма, — второй экземпляр за месяц.
— Подозреваю, ты ещё насмотришься. Отпусти его маленько хоть, спросить хочу. А ты, Фёдор, выйди из машины, вдруг он руками махать начнёт. Снесёт тебе полбашки, где я такого управляющего ещё найду?
Оборотень сипло дышал и исходил холодной испариной.
— Ну?
— Я не могу туда ехать. Потом скажут, что я вас нарочно туда заманил… И вам не надо. Уходить вам надо, пока можно. Луна нынче полная…
И впрямь, над восточной сопкой поднималась луна, круглая и жёлтая, как головка сыра. Но меня интересовало другое.
— Как же ты у нас-то оказался? Не казачок ли ты засланный?
Добраша испуганно замотал головой.
— Как в Москву попал?
— Из рода сбежал.
— Прямо-таки сбежал? Сам? И никто из старших тебя не догнал да не вразумил?
— Я мелкий был. В барахле у приказчика приезжего спрятался, в тюках с мехом, так до города никто и не заметил, а там сразу в поезд погрузили. Гремело страшно, я и вылезти боялся. Думал, с голоду помру.
— Не помер, — сердито сказал Фёдор.
— М-м, — оборотень мотнул башкой. — На третий день в наш вагон ящик с копчёными колбасами загрузили. Я и, — он пожал плечами, — подъел маленько.
— И что, прям-таки до Москвы доехал? Да отпусти его, Кузьма, никуда не побежит.
— Не, во Владимире взялись ящик сгружать, заметили следы. А я наелся да уснул в шкурах. Маленький был, говорю же. Хорошо, в человеческом теле, а то прибили бы меня там же. Смотритель за шкирку встряхнул, говорит: «Откуда ты, с какого городу-деревни?» А я и не знаю. «Родня где?» Я и ляпни, что все померли. Почесал мужик в затылке, да и сдал меня в городской приют. Я сперва удрать хотел, а потом думаю: кормят-поят, хоть худо-бедно. На куски рвать никого не понужают. Учат. К книжкам я пристрастился. А потом к профессии стали приставлять, я на автомобили напросился. Механика, управление. Три года за то в училище отслужил, науку отработал.
«Удивительно, — сказал Кузя, — но он не врёт».
— А чего от семьи-то сбежал?
Добран поёжился.
— Крови я боюсь.
— Да уж, так себе особенность для оборотня.
То-то он в Засечине чуть в обморок не падал.
— И кого гоняют?
— Людей, — хмуро буркнул Добран. — Где берут — не знаю. Тайга большая. После старшие приносили иногда жёлтый блестящий песок играть и камешки.
— Золото? — удивился Кузьма.
— Может, и золото. Утверждать не возьмусь.
«Получается, старателей ловят?»
«И охотников. Шкурки, думаешь, сами выделывали?»
— И что, каждое полнолуние загонная охота?
— Может, и не каждое. Но когда охота, каждый раз луна совсем круглая была.
Да уж, воспоминания очень примерные.
— Со скольки лет, говоришь, дома не был?
— С пяти где-то, то ли с четырёх. Как начали приучать к охоте, так и настрополился сбежать. Но эту долину я хорошо помню. Раз залез на сопку и смотрел. У леса выпускают, через моховое болото —
