Санька-умник - Сергей Анатольевич Куковякин
— Полежи немного. Отдохни, — было сказано ею мне напоследок. — Хороший парнечок…
Таким образом, ничего страшного у меня не было выявлено.
— Пройдет, не родимое… — пришлой старушкой был подтвержден прогноз, который дала ещё зимой бабушка Лукерья.
Однако, лечение мне всё же было назначено. Для успокоения — так было сказано знахаркой. Какие-то сомнения у неё всё же после меряния возникли. Или, бабушка с матерью Саньки, что-то про меня ей наговорили?
Больше месяца пришлось мне пить какие-то горькие травки. Хорошо, не керосин или сулему глотать…
Глава 8
Глава 8 Первомайская демонстрация
Весна в Пугаче дошагала уже почти до самого мая.
География моих передвижений в пространстве теперь не ограничивалась четырьмя стенами. Это зимой Саньку раз в неделю в баню водили и всё. Причем, так закутанного в старый полушубок отца, что мне вокруг почти ничего не было видно. Ещё и мои ноги при этом болтались в огромных валенках как веретено в проруби, а их голенища больно упирались в пах.
Иногда, далеко не каждый раз, получалось только выходя из бани в вечернее время, полюбоваться на небо. В эти моменты я как будто бы попадал в сказку, мне казалось, что я нахожусь под огромным серебристым колпаком, стенки которого расположены где-то далеко-далеко. Я стоял и вдыхал свежий, морозный воздух, а он попадал в каждую мою клеточку…
Календарь на стене худел, а от избы по деревне получалось отходить всё дальше. Ещё и лапти этому способствовали. В них, не как босиком.
Лапти для меня были выменяны у соседей на рыбу. Отец Саньки сам и хомут мог изготовить, и седелко, и шлею, и узду, и вожжи, а вот лапти плести не умел. Как так? А, вот — бывает.
С братьями и сестрами мы всю деревню оббегали. Да, она и не велика была. За околицу не выходили. Это нам было строжайшим образом запрещено.
Всё в Пугаче было… каким-то серым. Яркие краски глаз не радовали. Впрочем, внутри нашей избы — тоже. Как в других деревенских избах, я не знаю. Меня туда внутрь никто не приглашал.
Наверное, поэтому на стенах нашей избы и были местами приклеены конфетные фантики. Они были яркими, веселыми. Когда они там появились? Кто знает… Но, при мне в избе ни разу за всю зиму конфет не ели.
Вот и ещё одного листочка наш календарь лишился и наступило 1 Мая.
За завтраком отец Саньки поделился со всеми новостью, что в Пугач из города приехал парень и будет проводить митинг.
Ну, приехал и приехал… Александр Аркадьевич в годы своей молодости дома на такие митинги досыта находился. Кстати, весело было. Ряды и колонны шли с предварительным подогревом, а ещё и по дороге втихушечку добавляли. Конечно, открыто такое не приветствовалось, но на не переходящих определенные границы глаза старшие товарищи закрывали. Проявляли солидарность к трудящимся.
Однако, объявлением о митинге, дело у Ильи сегодня не закончилось. Он вышел из избы, некоторое время его не было, а затем вернулся… с красным флагом.
Вся семья, от бабушки Лукерьи до Саньки, на такое дело просто свои талы выпучило!
Батюшки святы! Что это деется⁈
Мать Саньки даже на передний угол глаза перевела. Так дело пойдет, завтра Илья прикажет из дома иконы вынести!
То, он «товарищей» из души в душу клянет, а тут с красным флагом заявился!
— Собирайтесь, — в этот раз многословием Илья что-то не отличался, был хмур и не весел. — Все на митинг идём.
Хозяину никто перечить не посмел. Его слово — закон.
Отец Саньки снял с колышка, вбитого в стену, старый заплатанный-перелатанный азям, в котором он на люди давно уже не выходил, подпоясал его кушаком, помнившим ещё отца последнего российского императора, на голову нахлобучил старую одноухую шапку…
Бабы и детишки даже рты раскрыли…
Чучело! Как есть — чучело…
Что он задумал⁈
Илья взял в руки принесенный неизвестно откуда красный флаг, положил горизонтально на плечо его древко. Именно — горизонтально, так, что полотнище флага почти касалось пола. На улице оно может даже по земле волочиться, если отец Саньки в какую-то ямку ступит.
— Собрались? — был задан вопрос зрителям разыгрываемого представления.
Те только утвердительно закивали. Слов у них не было.
— Пошли. — Илья двинулся к двери.
Как-то так само-собой получилось, что вскоре по деревенской улице уже маршировала колонна. Впереди — оборванец с красным флагом, а за ним по двое в ряд, сначала Санькина семья, он, в том числе за ручку с бабушкой, а уже потом — дети со всей деревни.
Взрослые жители Пугача выходить на улицу не спешили, сидели по избам или поглядывали на шествие из-за углов.
Колонна, состоящая в своем большинстве из детей, шла молча, никто не баловался, все старались держать строй и дистанцию.
Миновав последний деревенский дом мы вышли на лужок. Так я впервые оказался за пределами Пугача. Кстати, опять же — достижение. Здешний мир в очередной раз раздвинул для меня свои горизонты.
Всё так же молча, наша колонна остановилась на лужке. Как будто после длительных репетиций, почти одновременно, находящиеся в построении повернулись лицом к парню, приехавшему, по словам отца Саньки, из города.
Кроме него, никого больше на лужке и не было. Не вышли жители Пугача на первомайский митинг.
Одет парень из города был в белую рубашку-косоворотку, подпоясанную пояском с кисточкой, шаровары, заправленные в сапоги, в руке он держал смятую в кулаке фуражку.
Так мы и стояли некоторое время. Молча.
Видя, что больше никого не предвидится, гость из города улыбнулся и начал своё выступление. Говорил он без бумажки, зажигательно, понятно и убедительно об изъянах мирового империализма, о революционерах, которые томятся в тюремных застенках, о солидарности трудящихся всех стран.
Пришедшие на лужок слушали его внимательно, понимали ли сказанное, особенно дети, неизвестно.
Наконец, парень поздравил всех с 1 Мая и замолк.
Он стоит и молчит, а мы — тоже.
Продолжалось это минуты три.
— Пошли, — негромко скомандовал отец Саньки, развернулся и пошагал в сторону деревни. Все двинулись за ним, но уже не так организованно.
Парень остался стоять за околицей, а наша колонна, постепенно уменьшаясь — то один, а то и сразу несколько ребятишек
