Эстер Сегаль - Шизофренияяяяяяяя
А еще, наверное, бациллы уебничества правительства разных стран подмешивают в расфасованный на заводах сахар.
А я как раз собираюсь выпить кофе с сахаром.
Глава 12. Еще один отчет об эксперименте
Снизила дозу лекарства до половины.
Появились первые признаки бессонницы. Снотворное дома есть, но пользоваться боюсь – не доверяю излишней химии.
Вздрагиваю при каждом неожиданном звуке.
Ужасно хочется кресло-качалку. Уверена, что это могло бы меня успокоить.
Поздно вечером, в углу комнаты померещилась кошка. В приметы не верю, но все равно было неприятно.
Страшно и хочется спать при свете.
Но тогда точно не засну, а заснуть надо.
Завтра попробую найти работу. С одной стороны, пособия по инвалидности мне хватает – затрат-то у меня почти никаких. Но, с другой стороны, надо обязательно чем-то заняться: чую, что сидение в четырех стенах и даже регулярные прогулки, которые я блюду, как десять заповедей, меня не удержат.
Да, и еще ведь я куда-то ехать собиралась – надо на билет копить.
Нет, все. Спать, спать.
Не спится.
Все равно спать.
Глава 13. Визит
Ну вот, наконец-то она пришла. Крупная дама в широком плаще. С мужским портфелем в руке и в бесшумных кедах. Таких бесшумных, что я ее даже чуть не пропустила.
Слышала, как взвизгнула входная дверь, а дальше – ничего.
И вот она уже вплывает в двери. Простите, естественно, предварительно позвонив и заставив меня вздрогнуть.
Я открыла почти сразу и все-таки дала себе пару мгновений на то, чтобы настроиться и постараться усилием воли отогнать беспокойство с губ и разогнать тени под глазами.
– Тук-тук, кто в теремочке живет? – спросила она вместо приветствия.
Странно, как будто шизофреники дети малые. Но что мне оставалось делать, если у нее был такой подход? Только подыграть:
– Мышка-норушка, лягушка-квакушка, зайчик-побегайчик, лисичка-сестричка, волк-зубами щелк – выбирайте.
Слово «выбирайте» ей не понравилось. Должно быть, оно, вкупе с озвученным мною перечнем зверей, свидетельствовало о расслоении моей личности. А потому она насупилась и сменила тон на более деловой:
– Можно войти?
– Прошу Вас. Чаю будете?
Чаю – это ей понравилось. Чаю она будет.
Я пошла заваривать чай. И всю дорогу чувствовала, что она буравит мне спину и готовится делать записи, сверяя каждое мое движение с классической схемой.
При этом у меня было ощущение, что мы обе проговариваем ее про себя: я – как экзаменуемый, она – как строгий профессор, вершащий приговор.
Сначала всполоснуть чайник.
Наполнить его водой.
Поставить на огонь.
Огонь зажигается просто – плита с автоподжигом и никаких спичек, не надо нервировать тетю.
– Вы с заваркой любите или из пакетиков?
– А пакетики есть?
– Все есть.
– Тогда из пакетика.
Из пакетика она любит, потому что это признак цивилизации. А я больше с заваркой люблю. Но слово гостя – закон.
Пакетик положить в чашку.
– Сколько сахару?
– Две.
Ей бы вообще-то не мешало снизить норму, и так крупновата и обрюзгла.
Сахар насыпать потом, после кипятка, не перепутать.
– Хотите с молоком или с лимоном?
– Лимон есть?
Да что это она у меня все спрашивает, что у меня есть, – сверяет положение с возможностями инвалидного пособия или изучает мою адекватность?
– Все есть.
– Тогда с лимоном.
– И с печеньем.
Печенье насыпать на тарелку, разровнять красивым слоем.
– Вот, угощайтесь!
А потом мы пили чай.
И все оказалось не так уж и страшно.
И она даже жаловалась мне на жизнь.
А я не жаловалась – у меня для жалоб дневник есть, мне тети не нужны.
Ой, простите, среди вас ведь тоже есть тети. Но к вам моя реплика не имела отношения. Вы, если хотите, читайте. Потому что если вам это надо, то и я с удовольствием.
А вообще ее визит оказался очень даже полезным.
Она мне про маленькую зарплату, я ей про желание найти работу.
– А что вы можете? – спросила тогда она.
– Я вообще филолог.
– А у меня сестра работает в типографии и ищет корректора на полставки.
В общем, все сошлось.
Договорились созвониться. Завтра, вероятно, деловая встреча с сестрой сестры.
В смысле, с сестрой медсестры.
Надо подготовиться как следует. Не спугнуть сестру (вторую) и во что бы то ни стало получить эту должность. Тем более что и типография, как я поняла, неподалеку и, вероятно, часть работы можно будет делать на дому.
– Чашку в раковину поставить?
– Не беспокойтесь, я сама.
Так, чашки – в раковину. И надо, чтобы руки не дрожали. Донести – не разбить. Донести – не расплескать недопитый мною чай. Донести – сдать экзамен.
Она делала какие-то пометки.
– И не забудьте, – это она мне, – что послезавтра вторник, и у вас назначен прием у врача.
– Спасибо, я помню.
Продержаться до вторника, продержаться до вторника.
Пока она надевала плащ, я помогла ей с портфелем – тяжеленный, что она там, камни носит?
Или это те камни, что на сердце и что еще не упали с плеч всех ее подопечных?
Тогда один из них мой. Интересно, как он выглядит? Может, не простой булыжник, а полудрагоценный? Из него можно было бы вырезать симпатичную брошку для сестры (для первой, которая сейчас надевала плащ).
Так, стоп. Не проболтаться о брошке. Она не поймет. Вернее, поймет, но превратно.
– Спасибо за чай. Было очень приятно.
– На здоровье!
– До свидания!
– До свидания!
А может, уже не надо? Следующее свидание будет опаснее.
Но она же все равно придет.
– Надеюсь, сестра вас примет.
– Я тоже на это надеюсь, спасибо.
И она исчезла.
И даже дверь в подъезд теперь после нее не взвизгнула – держит дистанцию.
Глава 14. Работа
Ну вот, теперь я человек. Работник. Корректор в фирме «Алые паруса».
Странное, кстати, название. Если они уж так настаивали на цвете и книжном имени, лучше бы назвали себя «Алой буквой» – более подходящее название для типографии.
Да мне, впрочем, какое дело?
Мое дело – работу в срок сдать и денежку получить. И тогда, в случае надобности, будет на что билет купить.
К корректуре приступаю прямо сегодня. Роман называется «Роковые подвязки». Похоже, редкостная гадость. Зато имя у героини хорошее – Корделия. Это из Шекспира, это я люблю.
Да, кстати, пока держусь на половинной дозе лекарства. После завтрашнего визита к доктору буду снижать до четверти.
Глава 15. Из дневника Корделии
Меня зовут Корделия, и я знаю истинную цену слов. Вообще-то они ничего не стоят. Поэтому я всегда предпочту молчание болтовне.
В нашем мире это не самое полезное свойство. Во всех делах побеждает тот, кто умеет искусно сплетать звуки речи. Можно даже и без особого смысла, лишь бы она лилась, лилась, журчала, проникала в уши и кишки тех, кто слушает.
Мои сестры – вот уж они мастерицы прицеплять слова одно к другому. И может, именно потому, что я младшая и с детства привыкла к их неумолчному дуэту, мне так нравится тишина.
Да и зачем постоянно разевать рот, если в большинстве случаев вполне можно обойтись и без этого?
«Мне, мне, я, я», – кричали мои сестрички в ответ на предложение отведать того или этого блюда.
Зачем, если можно просто протянуть тарелку?
«Ах, какая прелесть! Какая распрелестная прелесть!» – повизгивали они, примеряя подаренные отцом бирюльки.
Зачем, если свечение каменьев, лежащих на коже, говорит само за себя?
«Молчунья!» – презрительно фыркали они, глядя на меня.
О, да! Я люблю молчать, и была бы счастлива, если бы остальные были в этом похожи на меня.
Я люблю картины. Они воплощенное и такое говорящее молчание! Иногда я стою часами напротив портретов моих предков-королей, и смотрю на них, и оторваться не могу.
И представляю себе, в какой-такой период жизни застал их придворный художник. Что происходило с ними тогда? О чем они думали, когда позировали живописцу долгими часами?
И мне кажется, что я понимаю их характер. И все то, что тревожило, мучило их в старинные времена, мне тоже становится ясным и близким.
В галерее есть и мой портрет. И он красноречивее зеркала. Потому что зеркало всегда обманет, отражая твою попытку обмануть его. И еще потому, что в зеркале никогда не увидишь себя целиком, но лишь по частям: сначала один глаз, потом другой, потом нос, затем уже подбородок.
А портрет не лжет. Он вбирает тебя всю и потом возвращает тебя обратно тоже всю: во всей наготе твоего взгляда, позы, самой твоей души.
Мои сестры в душу не верят. Хотя словом этим играют с утра и до ночи. «Отец, душа моя!» – говорят они. Или так: «Всею душою, без остатка, люблю я моего отца, короля!»
Я не знаю, есть ли у нас душа на самом деле. Но если есть, то ей-то точно не нужно слов. Она и так все знает и понимает и не нуждается в говорении для того, чтобы быть понятой другою душой.
