Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть 4 - Алексей Хренов
AS.6 Envoy III — Airspeed Limited — York, England, 1936
Теперь, изучая этот почти новый, даже где то ещё сверкающий борт, Лёха отметил, что попался ему экземпляр хоть и свежий, но в самой «дешманской» комплектации. Плюс, похоже, его вообще не жалели во время эксплуатации. На памятной ему республиканской «членовозке» стояло шесть мягких кожаных кресел, и даже было смонтировано подобие кухоньки. А в его — Лёха уже считал самолётик своим — стояло аж восемь убогих сидений, обтянутых серым полотном и прикрученных к полу. Зато, кроме основного бака в центроплане, Лёха обнаружил заливные горловины ещё и в консолях крыла.
Но в баках, можно сказать, было сухо! То ли ловкие испанские деятели слили весь бензин, то ли самолёт никто и не собирался заправлять…
На вопрос про бензин Хорьков ловко начал съезжать с темы.
Гена, как человек партийно закалённый и по-своему лукавый, попытался мягко обойти тему, как будто это не он привёл Лёху к пустым бакам. Он приподнял плечи, развёл руками, даже усмехнулся:
— Ну ты же понимаешь… Самолёт вот он, целый, стоит. Я свою задачу выполнил. Тебе же должны были выдать деньги на бензин⁈
Лёха прищурился. Сделал шаг, обошёл самолёт, будто разглядывая его заново, потом обернулся:
— А заправка — это уже не входит в комплект?
Гена начал мяться. Его реплики становились всё менее чёткими, а руки всё чаще уходили в карманы.
Лёха просто смотрел. И дожидался, пока в Генином голосе не появится та самая нота — паники, замешанной с попыткой удержать лицо. Потом молча развернулся.
Он шагнул к кромке площадки, наклонился, открыл свой старый пыльный рюкзак. Не спеша вынул из него планшет в кожаной обложке, карту с пометками карандашом, свернул аккуратно, вложил одно в другое. Потом достал носовой платок, тщательно обтёр очки, вернул их на место и с особой, почти театральной неторопливостью продолжил собираться.
Рядом с ним мог бы стоять фотограф и снимать сцену прощания: вот он медленно застёгивает застёжку на рюкзаке, вот кидает быстрый взгляд через плечо, вот выпрямляется и забрасывает на плечо аккордеон, и словно в каком-то полусмешном, полутрагическом спектакле, сообщает:
— Ну что ж. Прощай, ГеННадий! Рад был видеть.
Тон был таким, будто они расставались не на аэродроме, а на палубе в шторм, и Лёха собирался шагнуть в бушующее море.
Гена вздрогнул. Растерянно заморгал.
— Ты куда?
— На поезд до Барселоны, — не меняя интонации ответил Лёха. — А там — в Картахену.
— Да, ты не волнуйся, я так в рапорте и напишу: что ты сделал всё, что мог, и раздобыл прекрасный самолёт. Но ответственные товарищи не обеспечили финансами на бензин. Кто виноват в этом, я не знаю. Я же не следователь.
Лёха уже развернулся, уже сделал первый шаг прочь — с таким выражением лица, будто уходил не от самолёта, а от чего-то гораздо несравненно большего.
И именно в этот момент в Генином сознании что-то щёлкнуло.
Взгляд, которым Гена посмотрел на Лёху, можно было ставить в музей мимики как экспонат человека, у которого горит всё внутри, но приходится держать лицо.
— Ладно! Придётся задействовать исключительно особый фонд! — пафосно произнес Гена, словно человек, только ради дела, решившийся рискнуть жизнью и броситься со скалы в бушующее море.
Он ещё говорил что-то о фондах, об особом счёте, о проблемах с квитанциями. Говорил — и с каждой фразой голос его трепетал и срывался всё выше, как воздушный змей в грозу.
Зато через полчаса у самолётика остановился престарелый грузовичок-заправщик. Пыхтя и скрипя таким же престарелым насосом, он начал закачивать топливо в баки. Лёха получил аж почти шестьсот литров бензина. Сев на корточки и посчитав палочкой на пыльном песке, он получил примерно тысячу километров дальности.
— Ну, как минимум до Сантандера хватит, а там надеюсь подкачают топлива, глядишь и обратно осилим, — завершил свою арифметику Лёха.
Товарищ Геннадий с чувством облегчения крепко потряс Лёхе руку и оставил его одного около теперь уже полностью его самолёта.
Через полчаса маленький самолётик растворился в голубом небе Перпиньяна и взял курс… на Париж!
Вторая половина августа 1937 года. Банковский квартал Парижа.
Слегка располневший от сытой и размеренной жизни Серхио Гонсалес вышел из дверей Banco Hispano Americano на улице Могадор в Париже. Дверь с латунной ручкой респектабельно захлопнулась за его спиной, блестя на солнце почти так же ярко, как гладко выбритая физиономия бывшего испанского управляющего.
Серхио слегка поправил воротничок рубашки, довольно хлопнул ладонью по животу — ланч обещал быть приятным — и бодро зашагал в сторону любимой кафешки на углу. Он ходил туда уже несколько месяцев — маленькое заведение с мраморными столиками, зелёными тентами и слегка разболтанными официантами.
Он почти пересёк улицу, когда издалека заметил свой столик — тот самый, в самом углу, с видом на витрину булочной и церковный шпиль. Но сегодня за его столиком кто-то сидел, развалившись по-хозяйски и сверкая бокалом в руке.
Серхио замер, как будто кто-то выстрелил в воздух. Он даже не сразу понял, насколько у него отвалилась челюсть. Лицо было знакомо. Не просто знакомо — именно это лицо было причиной его успеха в Аликанте и последовавшего перевода в Париж.
Алекс! Тот самый Алекс, его лучший клиент, обладатель баснословного и увеличивающегося состояния — и, скорее всего, английский шпион.
— Нет! — Серхио поймал себя на крамольной мысли. — Сотрудник британской разведки! Шпионы — это у врага. Но как⁈ Откуда⁈ Как он меня нашёл⁈ — вихрем пронеслось в голове.
В прошлый раз он видел его в Испании и, получив план действий, тщательно его выполнял. Не без собственной выгоды, конечно.
Алекс — или, как он иногда себя называл, Льйоха — приветливо махнул рукой и поставил бокал:
— Сеньор Гонсалес! Какая встреча! Сегодня будет чудный день! Не желаете ли немного белого?
Серхио оглянулся, будто проверяя, не смотрит ли за ним вся банкирская полиция Франции, и уверенно двинулся к столику. И вдруг улыбнулся. Он почему-то был искренне рад видеть этого молодого, весёлого и полного загадок и денег человека.
Кубики льда весело звякнули в бокале Лёхи — и в этот момент Серхио ощутил, что начинается новая, возможно опасная, но безусловно интересная история.
Вторая половина августа 1937 года. Небо между Парижем, Бордо и Сантандером.
Париж маячил в голове у Лёхи ещё с Барселоны — и
